О женщинах и соли - Габриэла Гарсиа

class="p1">— Какая чушь. Вы в курсе, как быстро полиция реагирует на обращения туристов?

— Майделис, я думаю, он прав. — Джанетт наклоняется с заднего сиденья и кладет руку мне на плечо. — Но это сейчас неважно, делать-то что?

Я выхожу из машины и захлопываю дверцу. Я слышу голос Джанетт, когда шагаю по грязи в своих chancletas[69] к кафешке. Это продолговатое возвышение, выкрашенное шелушащейся синей краской и обросшее клочками травы. Я слышу, как Джанетт спрашивает:

— Куда это она?

Четверо мужчин, смотревших бейсбольный матч, собираются вокруг, чтобы выслушать мою историю. Я — гвоздь программы на сегодняшний день.

— Cońo, — подытоживает смуглый тучный мужчина в резиновых сапогах. — Надо бы узнать, дома ли сеньора Лилия. У нее есть телефон. Она живет в десяти минутах отсюда. — Он встает со стула.

— Постойте, — говорю я. — Мне нужно взять с собой немца. Пусть он разговаривает со службой проката.

— Почему, красавица? Ты сама и поговори с ними по-испански.

— Нет-нет, он знает английский, — объясняю я. — И в службе проката говорят по-английски.

Уходя, я чувствую, как мужчины смотрят мне вслед. Некоторые города, такие как этот, кажутся неподвижными, как будто время здесь функционирует по-другому, капает через капельницу. Я стучу в окно со стороны водителя, потому что Эль-Алеман заперся в машине. Они с Джанетт изнемогают от жары, их лица влажно блестят. Эль-Алеман чуть приспускает стекло.

— В городе есть один телефон, — говорю я. — В десяти минутах отсюда, в доме местной жительницы. Кто-нибудь из горожан может отвести нас к ней.

— С ума сошла, женщина? — кричит Эль-Алеман.

Глаза Джанетт округляются. Я вижу, как она оживляется. Ее браслеты звенят, когда она скрещивает руки на груди.

— Да ни за что на свете я никуда не пойду с этими типами, — говорит Эль-Алеман. — Это подстава, ты что, не видишь? Сначала они что-то сделали с машиной, а теперь отведут нас к этому «телефону», и там ограбят. — Он бросает свирепый взгляд в сторону кафешки. — Садись, блядь, в машину, — говорит он.

— Нет. — У меня в груди стягивается узел.

— Не нужно говорить с ней, как… — Джанетт выглядит рассерженной.

— У тебя есть идея получше? — спрашиваю я Эль-Алемана. Его лицо становится красным, еще более красным, чем обычно.

Я вижу, как Джанетт ерзает на сиденье и грызет ноготь. Она смотрит на Эль-Алемана, а затем на меня, как будто пытается передать что-то взглядом. Ее губы кривятся.

— Скажи черному, пусть сам сходит, — говорит Эль-Алеман. — Скажи, пусть вызовет механика. Скажи этому паскудному воришке, что я дам ему доллар, и больше он от меня ничего не получит.

Тогда Джанетт выходит из машины и встает рядом со мной.

— Qué comemierda este viejo[70], — говорит она с акцентом, и я пытаюсь сдержать смех.

— Ты что, с ней пойдешь? — удивляется Эль-Алеман. — Похоже, я здесь единственный, кто ценит свою жизнь.

Джанетт его игнорирует. Она берет меня за локоть, как брала в поле сахарного тростника, только теперь она стискивает сильнее. Мы разворачиваемся и идем к кафешке.

Мужчины продолжают смотреть бейсбол. В целом городе тишина, такая непохожая на Гавану. Единственный звук здесь — гул телевизора.

— Ты правда думаешь, что они ничего не делали с машиной? — спрашивает она, когда мы оказываемся вне зоны слышимости.

— Правда, — говорю я. — Здесь так дела не делаются.

— А как делаются?

— Если ты хочешь денег, то заводи друзей, а не врагов.

У «черного», оказывается, есть имя. Рейнальдо. Он предлагает проводить нас к дому сеньоры Лилии, чтобы воспользоваться ее телефоном. Он меряет дорогу длинными шагами и болтает руками, висящими вдоль тела, периодически вытирая лицо краешком пожелтевшей майки и демонстрируя нам свой живот. Он знаком со всеми, кто встречается нам на пути, и все громко приветствуют друг друга. Некоторые без стеснения спрашивают у него: «Кто это такие? Зачем они здесь?»

Я замечаю перемену в Джанетт, когда Эль-Алемана нет с нами. Она легче переходит на испанский и, кажется, чуть свободнее двигает бедрами. Она огрызается на мужчин, которые свистят ей вслед с пустыми, скучающими лицами, препирается с Рейнальдо и отпускает грубые словечки. Я с облегчением принимаю роль наблюдателя, складывая с себя обязанности гида.

— Но в чем все же проблема? — спрашивает Рейнальдо у Джанетт.

— Cońo, да откуда мне знать? Не заводится, и все.

— Пффф, — пыхтит Рейнальдо сквозь зубы, жуя сигару.

Я слышу жужжание комара возле своей шеи и надеюсь, что они не выпьют всю нашу кровь к тому времени, как мы уедем отсюда. Мы поворачиваем направо, следуя за Рейнальдо, на грунтовую дорогу, которая проходит между двумя жилыми комплексами времен советской эпохи. По всем окнам развешано белье, полощется в пыли, куры шныряют то в двери, то из дверей. Сквозь железные решетки на окнах я вижу несколько лиц.

— Зачем вы хотите ехать куда-то с этим viejo? — бросает Рейнальдо в мою сторону, хотя продолжает смотреть на Джанетт. — Возьмите меня, хорошо проведем время. У меня и машина есть, и вообще.

Джанетт начинает что-то отвечать, но влезаю я:

— И за отель тоже заплатишь?

— Пффф, — снова пыхтит Рейнальдо.

Однажды мы с Ронни проводили отпуск в пляжном домике в Санта-Мария-дель-Мар, по путевке, доставшейся ему в качестве поощрения сверху как одному из лучших врачей. Сам домик разваливался на части. Ночи напролет я слушала, как по застенкам снуют мыши, а гигантские пальмовые жуки влетают и вылетают через дыры в плинтусах. Пляж тоже оказался куда менее привлекательным, чем туристические пляжи, которые в ту пору все еще были закрыты для кубинцев вроде нас: мутная вода, мусор на берегу.

Но Санта-Мария-дель-Мар по-прежнему остается моим любимым воспоминанием о нас. Всего в часе езды от дома мы снова стали незнакомцами и друзьями, мы держались за руки, спали раздетыми, спасаясь от жары, и неторопливый потолочный вентилятор разбрасывал мои длинные волосы по его груди в мерном, медленном ритме. Я думаю: «Вот как, наверное, заканчивается большинство отношений». Неторопливо, без драмы и суеты, без внятной причины: просто два человека, ставших сообщниками в отупляющем ежедневном выживании.

Когда мы вернулись в Гавану, у нас дома пробило дыру в потолке, и у нас ушли месяцы, чтобы найти деньги, материалы и все залатать. Все это время мы собирали воду ведрами каждый раз, когда шел дождь, и мы перестали говорить о непервостепенном. Мы написали маме Джанетт в Майами и попросили у нее денег на починку дыры. Потом небо исчезло, и в доме снова стало темно.

* * *

Мы добираемся до дома с телефоном. Это приземистая хижина с крышей из рифленого железа, ее