Предписанное отравление - Бауэрс Дороти

– Как вы думаете, почему она написала так? – спросил Пардо.

– Из-за дознания и всего остального она, вероятно, решила, что я был бы здесь лишним. В любом случае, меня ошеломило известие о дознании. После того, как она так долго была прикована к постели, это несколько странно.

Отвечая, Пардо качнул головой в сторону стула, стоявшего возле Херншоу.

– Присаживайтесь. Вы можете рассказать о многом.

Поскольку мужчина подчинился, сам Пардо также сел на один из офисных стульев, суперинтендант сел за свой стол, а Солт взгромоздился на край стола.

– Расскажите, как вы встретились с дочерью после стольких лет разлуки, и что вы делали с тех пор, как передали ее дедушке и до сих пор?

Херншоу не пытался скрыть удивления от того, что полиция так близко знакома с делами его семьи. Пардо решил, что у этого человека простецкий характер, позволявший ему жить сейчас, не волнуясь о прошлом или будущем и не пытаясь заглянуть вглубь событий. Ему явно не приходило в голову, что теперь дела Дженни перестали быть личными и стали предметом расследования. И удивление вопросу инспектора несколько смягчило его резковатые манеры. Он, кажется, согласился с тем, что полиция достаточно сильна, и что не стоит отпираться. Херншоу начал обычный рассказ разгильдяя о том, что он не выходил на связь до тех пор, пока не решил, что возобновление контактов с семьей может принести прибыль.

Он признал, что не видел Дженни с 1916 года – времени, когда умерла ее мать, и девочку передали дедушке. Отвечая на вопрос Пардо о юридическом статусе усыновления, Херншоу сказал, что Джон Лакланд «настаивал на формальностях», а сам он явно не хотел, чтобы его восстановленная холостяцкая свобода обременялась ответственностью за ребенка. Но он не пытался оправдаться или притворяться, что отказался от Дженни ради ее же блага, так как усыновление позволит ей добиться большего. Напротив, он сказал, что старый Лакланд был сущим дьяволом, и его превзошла лишь старуха, которая, к счастью для всех ее окружавших, недавно отдала концы.

Сам Херншоу за последние двадцать лет вел довольно суматошный образ жизни, что полностью соответствовало его темпераменту. Похоже, что-то вроде своеобразной гордости мешало ему держаться одного места. Менее, чем через три месяца после того, как он отказался от Дженни, он уже носил хаки и до конца войны был то на одном, то на другом фронте, удачно избежав ранения. Первые годы после демобилизации он провел в Австралии, принимаясь за разные работы, но так ничем толком и не занявшись. Он вернулся домой, когда стало ясно, что не выйдет проку из пребывания в стране, которой он не может ничего толком предложить.

В Англии его ужаснула угроза безработицы. За работой он никогда не гонялся, но, как ни странно, работа гонялась за ним. Он без проблем возобновил былые знакомства и несколько лет играл в третьеразрядных провинциальных театрах.

Все это время он не пытался связаться с Лакландами. Только в прошлом году, оказавшись в Лондоне и получив мизерную зарплату, он вспомнил о богатых родственниках. Его одолели навязчивые мысли о Дженни: теперь она уже молодая леди и, вероятно, наследница. А также его дочь. Он навел справки и в результате не только нашел семью, но и выяснил, что старый Лакланд умер несколько лет назад. Наведавшись в Минстербридж, он получил какое-то представление о нраве миссис Лакланд и неприступности ее крепости. Тогда он написал осторожное письмо Дженни и тут же пожалел об этом – испугавшись того, что старуха может подвергать переписку цензуре. Но он тогда не знал, что она уже была больна. Дженни ответила через неделю, вкратце описав, почему он не может прийти к ним в дом, а она не может прийти к нему. Он был готов притаиться, надеясь, что болезнь старой леди станет последней, и был приятно удивлен несколькими неделями позже – дочь написала ему короткую записку, предложив встретиться в его жилище.

– Но после первой встречи ей еще долго не удавалось прийти снова. Старухе стало хуже, и она требовала внимания. Поэтому больше я их не беспокоил, за исключением того, что попросил Дженни сообщать мне о здоровье бабушки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

«Это уже кое-что», – подумал Пардо, ухватившись за то, что Херншоу терпеливо ждал смерти старухи. Инспектор представил себе дом, полный неразрешимых проблем и надежд на избавление, а также Херншоу, затаившегося на заднем плане и ожидавшего возможности поживиться. Эти мысли сделали голос инспектора резким.

– Почему же в данных обстоятельствах вы приехали в Минстербридж? Ведь это противоречило желанию вашей дочери?

– Я должен был узнать, как обстоят дела, – ответил Херншоу. – За последнее время, то есть за месяц, Дженни смогла раз или два выбраться в Пекхэм на час-другой. Оба раза она говорила мне, что старухе стало намного лучше, и настаивала, чтобы я оставался на месте. Но я чувствовал, что должен оказаться на месте и убедиться лично.

– Другими словами, вы не собирались держать слово перед дочерью, – холодно заметил Пардо.

– Ну, это было не так, – ответил Херншоу, словно и не было тех двадцати лет, в течении которых он и не думал о Дженни. – В конце концов, она – мой ребенок, и я должен был убедиться, что с ней обходятся по-честному.

– Когда мисс Херншоу в последний раз приезжала в Лондон повидаться с вами? – спросил Пардо.

– Хотите сказать, что не знаете? – округлил глаза Херншоу. – А я-то думал, что вам все известно! Ну, это было в прошлый вторник, за день до того, как я прибыл в Минстербридж. Я виделся с ней вечером, и она вернулась поздним поездом. Вторая девушка все об этом знала и отпустила ее.

– Ясно. В среду вы прибыли в Минстербридж. Во сколько вы пришли к Лакландам?

Херншоу переводил взгляд с одного сыщика на другого, впервые проявив признаки беспокойства.

– К чему это вы клоните? Думаете, это я кокнул старуху? В дом я не заходил, ни тогда, ни в любой другой день. Я прибыл в город до семи. Вечер был наилучшим временем – даже если бы у старухи хватало сил встать с постели, к тому времени она должна бы лечь спать. Я ушел со станции, немного побродил по городу и подошел к дому после того, как пробили часы. Но приняли ли меня? Дверь открыл дворецкий, и когда я сказал, что хочу видеть мисс Херншоу, он заявил, что она не может никого видеть. Я не собирался называть свое имя и попросил его передать, что ее хочет видеть человек из Пекхэма, но дворецкий захлопнул дверь перед моим лицом.

– В этом нет ничего удивительного, – заметил Пардо, а Солт хихикнул. – Когда вы уходили из дома, вы никого не встретили?

– Встретил, – быстро ответил Херншоу. – По дорожке шел высокий парень. Он направлялся к задней двери.

Херншоу вопросительно взглянул на инспектора, но не получив ответа, продолжил:

– Забавно, но я снова столкнулся с ним спустя несколько часов. Большую часть вечера я провел в кино, а затем, в десять часов, я вернулся к дому. Я подумал: а вдруг у меня появится шанс увидеться с Дженни? Но как только я подошел к воротам, тот же самый парень вышел и уставился на меня. Так что я ушел оттуда, на случай вдруг он продолжит наблюдать.

– Все верно, – сказал Пардо. – Мы знаем о нем. Так вы той ночью не возвращались к дому Лакландов?

– Нет. Не возвращался. Потом уже не было времени. Но к чему все это? Я хотел бы увидеться с дочерью, если не возражаете.

– Конечно, не возражаем. Но я бы предпочел, чтобы она увидела вас здесь до того, как вы уйдете, – ответил Пардо.

Он подумал, что Херншоу может и блефовать, хотя это и маловероятно. Допустим, Дженни не виделась с ним с их первой встречи и старалась удержать его подальше, а он еще раз попытался добраться до нее и поговорить с ней? Тогда Пардо мог бы разоблачить его блеф, поставив его перед девушкой. Инспектор обратился к Литтлджону:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Суперинтендант, позвоните ей? Попросите мисс Херншоу подойти сюда, так как у нас есть известия для нее.

Хоть Херншоу и не выглядел обрадованным, он и не протестовал, а осторожно наблюдал за тем, как суперинтендант берет трубку телефона. Херншоу будто опасался того, что против него расставляется какая-то ловушка. Он молчал, и ни Пардо, ни Солт не говорили.