Волонтер: Неблагодарная работа - Александр Владимиров

«Двадцать седьмого мая тысяча семьсот первого года от Рождества Христова в шесть часов утра ветер повернул на зюйд-зюйд-ост и несколько посвежел, и я подал сигнал поднять якорь; в семь часов утра я вместе с другими назначенными в эту экспедицию кораблями и судами с именем Бога вышел в море из Рюэфьюля.

Двадцать восьмого числа в три часа пополудни я подал сигнал всем начальствующим господам офицерам, как морским, так и сухопутным, прибыть на борт «Варберга», в то время мы стояли, обрасопив паруса[41]. В половине пятого, когда они поднялись на борт и собрались в каюте.

Двадцать третьего июня в восемь часов утра мы обманули несколько лопарских рыбачьих ботов. Когда один подвалил к нам, мы получили с него немного свежей рыбы, но поскольку не понимали их языка, вынуждены были дать им идти своим путем, ибо не следовало возбуждать каких-либо подозрений».

Командор Карл Христиан Лёве сделал запись в корабельном журнале. Позвал дежурившего офицера и попросил, чтобы не беспокоили. Затем снял камзол и завалился спать.

Проснулся он в два часа по полудню, когда дежуривший офицер разбудил его. Одним из матросов, что был в это время на корме, была замечена русская ладья, стоявшая на якоре у небольшого острова. Командор встал, недовольно взглянул на служивого, как-никак не дали выспаться. Сначала рыбаки, теперь вот этот. Подошел к карте и определил место, где они сейчас находились. Остров, у которого была замечена ладья, именовался — Крестовым.

— Отдать якорь, — приказал Карл Лёве. — Немедленно захватить судно. — Распорядился он.

С фрегата «Варберга» была спущена шлюпка. Матросы под командованием лейтенанта Шёшерна подошли к ладье и осмотрели ее. Можно было считать, что по морам крупно повезло, так как кроме личных вещей и нескольких предметов, что тут же были внесены в опись, на судне ничего не было обнаружено.

Лейтенант Шёшерна поднялся по трапу на борт «Варберга»; стуча каблуками, пошел в каюту командора, доложил, что ладья пустая. Рыбаки словно провалились под землю. Карл Лёве выслушал и распорядился встать на стоянку у острова, в надежде, что хозяева появятся. Двадцать четвертого русскую ладью сожгли.

— Говорил же я тебе, что нужно из Архангельского городка не уходить, — проворчал Мишка Торопыга.

— Ну, я то откуда знал… — промямлил Фрол, видя, как догорает ладья.

— Знал, знал, — передразнил его помор, плюнул и пошел в лес, слава богу, там землянка была.

Числа двадцатого второго Фрол по прозвищу Сапог, уговорил его дурака пойти в море. Дескать, сейчас царским указом запрет наложен. Никто в Белое не сунется, а уж тем паче к Крестовому острову. К тому же Иван Емельянов по прозвищу Рябов пропал, ходил слух что, нарушив указ, тот ушел со своим приятелем Дмитрием Борисовым по прозвищу Горожанин, подался на север, якобы рыбу ловить. Да вот что-то Мишка в это не верил. Не такой это человек Рябов, чтобы указ нарушить, да еще чей. Ведь всем в городке было известно, что Иван Емельянович царев кормчий. Такого только вороги и могли выкрасть. Но удивительно было другое, что сам стольник Петра — Иевлев Сильвестр Петрович, после разговора с капитан-командором Ремизовым как-то вдруг успокоился.

Так вот значит, прикинув все, и поверив в удачу, приятели и вышли в море. Остановились под Крестовым островом, тут и рыба ловилась отменно, да и землянка у Сапога, лет пять назад была вырыта. В ней и от непогоды скрыться можно. Большую часть вещей со старенькой отцовской ладьи, которая, поди, лет двадцать уже служила, стащили в землянку. Развели костер, а под утро вышли в море.

Покачиваясь на волнах, Мишка чуть не задремал, когда его в бок толкнул его приятель. Торопыга посмотрел, куда указывал его приятель. Там под всеми парусами шли семь кораблей. По очертаниям, слава богу, в Архангельский городок какие только не хаживали, помор определи, что были это три фрегата, шнява, галиот и две яхты.

— Может это ворог? — проговорил, заикаясь Фрол.

— Может и ворог, — согласился Мишка и скомандовал, — пока они нас не заметили, давай греби к берегу.

Пришвартовались. Вещи брать не стали, успели в лесу скрыться, когда на палубе одного из фрегатов начался переполох. В воду грохнулся якорь. Медленно стали опускать шлюпку.

— А может это негоцианты? — с надеждой в голосе проговорил Фрол. Но Торопыга покачал головой.

— Если они негоцианты, то, увидев, что ладья наша пустая уйдут. Лично у меня, — добавил он, — нет желания с кем-то общаться. Сообщат князю-воеводе, что видели нас, то тогда нам точно смерти не избежать. Хоть Рябов и царев кормщик, а корабельный путь возле строящейся цитадели я не хуже его знаю. А что сделал воевода с теми, кто его знает? — И не дожидаясь ответа, добавил, — то-то. В монастыре закрыл под присмотром монахов. А на цитадель отправил тех, кто и в Белое море не разу не хаживал.

Между тем лодка пришвартовалась к берегу. Солдаты, а в этом Мишка уже не сомневался, соскочили с нее на землю.

— Var och titta![42] — Проговорил офицер в синем камзоле.

Из ладьи на берег полетели их с Фролов вещи. Мишка еле сдержался, а Сапог только прошептал:

— Вороги.

— Они, — согласился Торопыга.

Теперь уж тем более не стоило выходить на берег. Или заставят вести корабли к Архангельску, или убьют.

— Уходи в лес, — прошептал Мишка.

— А ты?

— Я еще немного понаблюдаю.

Когда Фрол уполз, а он вынужден был ползти, Мишка облегченно вздохнул. За себя он мог поручиться. Вряд ли опытный помор выдаст свое присутствие, а вот тот. Парню всего лет двадцать, только от соски оторвался. Когда Торопыга об этом подумал, так еще больше разозлился на себя. Ну, тот молодой неопытный, а он то с какого перепоя согласился выйти с ним в море. Чай тридцать три годка прожил. Жизнь прошла, а вот ума не нажил.

Между тем иноземцы, а по разговорам можно определить, что это не англичане, а уж тем боле не голландцы, оставили четверых солдат на берегу, погрузили их вещи на шлюп и направились к кораблям.

Вернулся в землянку Торопыга, когда стало темнеть. Плюхнулся на солому, что постелена была на земле, проговорил:

— Оставили четверых. Сами стоят и ждут, что мы появимся. Фрол протянул ему кружку с чаем.

— А мы? — поинтересовался он.

— Мы? — переспросил Мишка, — Мы будем ждать, когда они уйдут. А они это по любому сделают.

— А ты не думаешь, что они заметят дым от костра? — неожиданно спросил Фрол.

Торопыга выругался. Сделал глоток. Плеснул в костер, затем бросился и стал его засыпать.

— Уж лучше замерзнуть, чем умереть от пули, или вести ворогов на родной город, — ворчал он.

Утром ветер донес до них запах горелого дерева. Мишка перекрестился и проворчал:

— Как же я об этом не подумал.

Ладья догорала. Пламя играла на ее бортах, поедая языками дерево. Когда корабли скрылись, приятели выбежали на берег. Мишка Торопыга упал на колени и заплакал.

Гонец к Ельчанинову прискакал к обеду, когда тот, сидя в горнице, ел курочку. Он ворвался как ураган, сорвал с головы треуголку.

— Свей князь, — сказал он.

— Где? — Поинтересовался князь, думал уже саблю схватить, но сдержал себя, — где шведы? — уточнил он, разглядывая бывшего монаха, в форме летчика воздушного шара.

Звали того Никоном. Видывал его до этого Силантий Семенович, правда, тогда он бородат был. Сейчас от прежней растительности остались только усы. Совсем еще молодой. Телом худ, и удивительно, как он на монашеских харчах не располнел. Иные вон, даже не смотря на пост, с трудом в двери входят. Неожиданно Ельчанинов подумал: «А уж, не о Никоне ли монахе говорил архиепископ»? Скорее всего, о нем, сделал для себя вывод Силантий Семенович. Да и Егор не стал бы других с такой миссией в Архангельский городок посылать. Вон и камзол на нем изрядно ловко сидит.

«Э нет. Не вернется, он после баталии в монастырь, — подумал князь, — не вернется. Уж больно у него сейчас глаза блестят. Нет, не быть ему монахом, удерет… Капралом будет или разбойником. Видимо почуял вкус свободы».

Ельчанинов еще раз взглянул на служивого. Тот крутил свой ус, и косился на кувшин с квасом. Затем Никон проглотил слюну и сказал:

— Егор заметил черный дым, поднимающийся над Белым морем.

— Ну, дым это еще ни о чем не говорит. — Проговорил Силантий Семенович, — те же рыбаки костер могли разжечь. — Он вновь взглянул на монаха, затем подвинул к нему кувшин и добавил, — а ты пей не стесняйся. Вижу, что умаялся. Бывший монах схватил кувшин и стал жадными глотками опорожнять его.

— Да ты не спеши. Не куда эти шведы от нас не уйдут. Сам же говоришь, что дым над морем. Вот если бы пост таможенный горел, вот тогда другое дело, а так. Ладно, сейчас я оденусь, и мы с тобой съездим, посмотрим, что это за дым такой. Монах опорожнил кувшин, поставил его на стол, и вдруг улыбнулся.