Черные сны - Андрей Лабин

позвоню. Пока.

Настя обошла Егора и пошла дальше по тротуару вдоль коричневого покосившегося забора.

– Черт, черт, идиот. Господи, на кого ты похож! – Егор скрипел зубами, то и дело задирал ноги, чтобы убедиться, что грязь на подошвах и испачканная брючина не так уж сильно бросаются в глаза. Он свернул за первый же дом и о траву стал зло, усердно вытирать ботинки. «Она на этой неделе уезжает. Может, видел ее в последний раз. Таким она меня запомнит. Надо было в кафе ее позвать или проводить хотя бы. Но куда в таком виде. Блин. Настоящий бомж. Как она еще разговаривала со мной? А может, ее встретить после музыкалки и предложить в кафешке посидеть или проводить? Пока она «пиликает», сгоняю домой, переоденусь, побреюсь. Он провел рукой по подбородку – зашуршала щетина. – Вряд ли, Данилкина насовала бумаг целый вагон, а я еще даже на них не глянул. А Червяков застукает, мне хана. Я лучше вечером Насте позвоню». Егор придирчиво осмотрел мокрые ботинки. Они блестели от воды. По подошве тянулись грязевые разводы. Еще мазнув несколько раз по мокрой траве, достал из внутреннего кармана бумаги и принялся разбираться со списком.

Он проходил мимо двухэтажного красного дома, с глубоко посаженными узкими окнами, когда его взгляд скользнул по крыльцу в две ступени, кованым перилам и остановился на ржавой вывеске, написанной на старинный манер с завитушками «парикмахерская». Под надписью раздвинутые ножницы и гребень. Тишина, негромкая музыка из динамика радиоприемника, яркий свет и пустые кресла подвигли Егора окликнуть парикмахера. Из-за занавески вышла пожилая полная дама в стоптанных тапочках, хлопковых колготах телесного цвета с «пятками» на щиколотках, в зеленом халате с засалинами на животе.

– Присаживайтесь, – сказала она скучным голосом, махнула рукой на кресло и посмотрела в узкое окно. «Неряшливая», – подумал Егор. Ему стало не так стыдно за грязные волосы и за свой вид в целом.

Большое зеркало наполнилось Егором и светом. Парикмахерша накинула на него цветастый полиэстеровый фартук с липучкой на шее. Секунду примерялась, щелкая ножницами в согнутой руке, и держа расческу в другой. Затем набросилась. Пыхтела и топталась вокруг, собирала меж пальцев волосы и кромсала, расчесывала, собирала и кромсала. Только волосы щекотно осыпались на уши. Он не обращал внимания на мастера, а рассматривал себя в зеркало, разглядывал невесть откуда взявшиеся морщинки у глаз, двухдневную щетину, особенно не понравилась длинная волосина, выросшая на переносице. «Наверняка Настя ее видела», – с горечью подумал Егор. Но больше всего его расстроили глаза. Покрасневшие белки, воспаленные веки, темные круги и какая-то в них тяжесть, усталость. Цвет кожи желтоватый, губы сухие. Сильнее выступали скулы. Он как будто вернулся из долгого изнурительного скитания. Отражение в зеркале было удручающим. Сравнил себя со стариком и мысли свернули на печальную дорожку в квартиру мертвого Сивкова, к докторам «скорой», чинно и обыденно регистрирующим смерть, к скорбному шепоту соседей за спиной, к распахнутой клетке, к раскачивающимся за окном голым ветвям сирени, которые скреблись в стекло костлявыми пальцами.

«Их к нам подселяют». Что – то было в этих словах таинственное, неуловимое, непонятное. Егор это чувствовал, но не мог понять и мучился от этого. Под убаюкивающее жужжание машинки, приятную массирующую вибрацию на голове его веки прикрылись, мысли потеряли подвижность и потекли вяло. Он впал в полуоцепенение. Располосованное кровавое лицо Сивкова встало перед глазами. Отчетливо виделись капли крови на усах. Она загустела и стала красным пластилином. Вытекший глаз не казался жуткой раной, словно не человека кромсали, а манекен. Порез, глубоко распоровший бровь и нижнее веко виделся гуттаперчевым. Лохмотья кожи…

– С вас сто рублей.

Егор встрепенулся, словно его ткнули палкой в бок.

– Сколько? – он суетливо высвободил из-под фартука руку, вытер слюну, скопившуюся в уголку губ. Женщина с инфантильным лицом, делая вид, что ничего не замечает, разъединила липучку и сняла с него цветную накидку.

Егор посмотрелся в зеркало. Он попросил «покороче», но не думал, что на столько. Уши казались оттопыренными, а шея тощей и длинной. Он провел рукой по голове. Короткие волосы защекотали ладонь.

– Я у вас спрашивала, – послышался за спиной протяжный немного сонный голос женщины. – Вы кивнули. Сто рублей с вас.

Егор, молча, достал купюру и передал женщине.

– Спасибо, – буркнул он и недовольный покинул парикмахерскую.

– Егорка – штаны горкой, фельдибобер чертов, заходи. Тышшу лет тебя не видел. Куда запропастился, соколик? – несмотря на ироничное приветствие и оптимизм в голосе, Богдан выглядел усталым и как будто еще сильнее сгорбленным. При первом же взгляде Егор отметил седую щетину, покрасневшие глаза. Таксист тяжело со свистом дышал и выглядел столетним стариком. Сильно припадая на сломанный протез, одной рукой опираясь на трость, другой придерживаясь за стену, Богдан пробирался на кухню.

Он грузно осел на стул, вцепившись в край стола. От напряжения его рука дрожала, а пальцы побелели. Жмурясь от боли, он устроился на табурете. Выставил вперед искалеченную ногу, оперся спиной о подоконник, достал из нагрудного кармана «изодрин» и три раза брызнул в рот, шумно втянул аэрозоль. Закрыл глаза.

С минуту они сидели молча. Егор заметил, что поручень над табуретом оборван. Оборванная штора свисала тряпкой, едва удерживаясь на двух последних петлях. Хрустальной вазы на подоконнике не было, как и сахарницы на столе. Вместо нее стояла литровая стеклянная банка наполненная белым песком. На стыке плинтуса с полом поблескивала полоса, словно оброненная нитка бус из белых кристалликов и осколков стекла. Из-под шкафа торчал кончик ложки.

– Видал? – Егор вздрогнул и посмотрел на Богдана, тот закатил глаза к потолку и смотрел на обрывок веревки. – Как куль дрепнулся. Лопнула, тока собрался зад усадить, она дрысь, и я кондебобер инвалидский трамбую доски. Все, все кругом сгреб. Час после убирался, кандебобером ползал. Во так вот. – Таксист наклонился, тяжело задышал, задрал брючину, демонстрируя протез замотанный изолентой. Из-под тугой черной оболочки проступала жестяная накладка, – видал какой? Совсем сломался. Шатается, хожу, как на пружине. Зад до сих пор ломит.

– Соболезную, – Егор сочувственно посмотрел на старика.

– Что мне соболезновать, я, что откинулся? А? Так, бампер малость помял. Кто это тебя так обкорнал? – тусклая улыбка шевельнула уголки его толстых губ.

– Да, в парикмахерскую зашел на Чапаева. Знаешь, в старом доме таком с белыми наличниками.

– У нас здесь кругом старые дома и с белыми наличниками. Я догадываюсь, о каком ты говоришь. Стригальню на Чапаевке кто не знает? Там смотря на какую парикмахершу нарвешься. Тебе, наверное, повезло на «мочалку» на тетку такую полудохлую нарвался. А там есть молоденькая с черными волосами. Вот она нормально ножницами машет, – сипел Богдан, тяжело дыша, словно переел. – Ты чего пришел то?

– Пенсию принес, кое – какие продукты