Иначе жить не стоит. Часть третья - Вера Кетлинская

Палька махнул рукой и хотел налить себе еще, по Саша отнял у него бутылку. Люба, страдая, смотрела на Сашу, — и для чего только пришли сюда? Одни неприятности…

Неприятностей не замечал, а может, не хотел замечать Липатов. Он громко требовал — петь! петь! Игорь поддержал его и попытался вспомнить песню, которую полюбил в Донецке.

— Любушка, ты же знаешь ее, запевай, — сказал Саша.

Люба запела. За ее чистым голосом было легко следовать. Когда голоса окрепли и пошли в лад, Саша наклонился к самому уху Рачко:

— Григорий Тарасович, выйди за мной в коридор.

Люде вздумалось танцевать. Не было музыки. Александров предложил танцевать под пение. Попробовали, но толку не вышло. Вспомнили, что Липатов купил радиоприемник, тут же распаковали его, Александров и Палька наладили подобие антенны и заполнили комнату воем, свистом и грохотом своего путешествия в эфире, — как всегда у радиолюбителей, музыка, что ловилась, их не устраивала, а музыки, которой им хотелось, не было; но тем упорнее и самоотверженней они искали, не щадя своих и чужих ушей.

Катенин сидел вместе со всеми, но один. Чувствовал себя старым и никому не нужным. Зачем он здесь? Победители веселятся, победители и их друзья. А он кто? Их победа — его поражение. Он выступил на совещании с дружеским признанием «удачи на первом этапе, позволяющей надеяться…». Иначе он не мог, было бы неблагородно, мелко. Да и нет у него отступления теперь! Вернуться на старую должность? Его место уже занято. А как показаться сослуживцам, знакомым? — неудачник после провала! Но и здесь он чужой. Мордвинов сегодня предложил перейти его заместителем в НИИ. Обещал выхлопотать квартиру. Ставка неплохая, больше прежней, харьковской. Жить в Москве… Люда мечтает — папа, я буду приезжать к тебе! И Катя сказала — в Москве так интересно! Но этот парень даже не моргнул, предлагая место своего заместителя. Сколько ему — двадцать пять? Двадцать восемь? Старому, опытному инженеру… «От щедрот своих» решил пристроить неудачника!..

— Людмила, я пойду спать. А ты?

— Что ты, папка, так рано!

Закрывая за собой дверь, он с обидой понял, что никто не замечает его ухода.

В середине длинного коридора, там, где он расширялся, образуя маленькую гостиную, в двух глубоких креслах сидели Рачко и Мордвинов. Рачко навалился грудью на разделявший их столик и что-то говорил с нажимом, с энергичной жестикуляцией. Саша слушал, прикусив губу, и встретил Катенина таким мрачным взглядом, что Катенин заспешил прочь.

Люба заскучала без своего Сашеньки и вышла поискать его. Саша встретил ее тем же мрачным взглядом, обращенным сквозь нее в пространство, — смотрит в упор и не замечает.

Она медленно побрела обратно.

— И почему у вас всех возникает что-нибудь ужасно серьезное даже в часы, когда решили повеселиться? — со вздохом спросила она и подсела к Игорю. — Все — одержимые. Вы — тоже?

— Да. — Он придвинулся к ней и потребовал: — Расскажите, зачем она вышла замуж. И что это за тип.

Палька и Женя Трунин подошли к окну покурить и задернули за собой тяжелую штору — стало прохладней, тише, и как-то сразу выветрилось опьянение.

С высоты десятого этажа им открылась вытянутая в длину площадь: по площади между белыми пунктирами пешеходных троп в разных направлениях спешили люди, очень забавные в необычном ракурсе — укороченные, будто сплюснутые. Прямо напротив окна горела большая красная буква «М» — вход в метро, а вправо от нее, за витиеватыми башенками Исторического музея, в темном небе алела пятиконечная звезда — одна из пяти недавно установленных кремлевских звезд. Эта звезда так соразмерно венчала Спасскую башню, что не казалась ни большой, ни тяжелой, но и Палька, и Женя Трунин знали, что весит она около тонны, что между ее остриями три метра семьдесят пять сантиметров и что это была сложная задача — найти форму стекла, рассчитать прочность, систему освещения, смены ламп, охлаждения… Они с полным знанием дела поговорили об этом, гордясь хорошей работой незнакомых инженеров и любуясь тем, как светло и торжественно сияет звезда в московском небе.

Слева от станции метро, под старинной церквушкой и домами с узкими окошками, каких уже давным-давно не строят, тянулась старая кирпично-красная стена. Между ее тяжелыми зубцами в незапамятные времена, наверно, помещались воины с пищалями. Ни Палька, ни коренной москвич Трунин не знали, как называется стена, и очень смутно представляли себе, что такое пищали, с кем и когда воевали тут их далекие предки…

Стена упиралась в гостиницу «Метрополь», возле «Метрополя» дежурили роскошные лимузины «Интуриста», а под стеной была установлена бензиновая колонка, вокруг нее кружились, подъезжая и отъезжая, разномастные автомобили. Три электрифицированные надписи то вспыхивали, то гасли высоко над площадью, призывая хранить деньги в сберкассе, пользоваться самолетами Аэрофлота о лучшим видом городского транспорта — такси.

— Целая программа жизни! — сказал Трунин, щелчком отправляя за окно окурок и следя, как он летит красным огоньком. — Послушаюсь и стану чертовски благоустроенным: с получки — прямо в сберкассу, на работу — в такси, в отпуск — самолетом.

— Много ты тогда накопишь в сберкассе!

— Я бы тут запалил совсем другие надписи: «Помни, что жизнь прекрасна!», «Влюбленные, берегите свою любовь!»

— А я бы завернул такую: «Жизнь коротка, не теряй ни минуты зря!»

— Жизнь длинная, — задумчиво сказал Трунин и сел с ногами на подоконник, подтянув колени руками, чтоб не задеть Пальку. — Если не будет войны, жить нам еще долго.

— Если учесть все, что хочется сделать?!

— А ты знаешь все, что тебе хочется сделать?

— Конечно!

— Что же?

Палька ответил, ни на минуту не задумавшись:

— Распространить подземную газификацию на все угольные месторождения. Получить хороший технологический газ, годный для замены кокса в металлургии, — без этого нельзя целиком покончить с подземным трудом.

— А замена кокса в металлургии возможна? — усомнился Трунин.

— Почему же нет? Ведь не сам кокс восстанавливает железные руды, а СО и Н², так? Окись углерода и водород извлекаются из кокса, превращаемого в газ. Эти компоненты газа забирают кислород из руды, освобождая железо. Так почему бы не подавать в домны готовый газ нужного состава? Мы на днях начнем опыты получения технологического газа.

— Счастливый ты человек!

— Ага! Но почему ты подумал об этом?

— Я вот не знаю, чего хочу — на всю-то жизнь! И очень боюсь ошибиться.

Помолчав, Трунин проронил еле слышно:

— Я сегодня поругался со стариком… ну, с Русаковским.

Сердце Пальки замерло на миг — так оно отзывалось на эту фамилию.

— Из-за чего? — спросил Палька, удерживая другой вопрос.

— Да все из-за того — что делать. Чтоб не ошибиться.

Трунин не объяснил подробнее, задумался. Отсветы реклам пробегали по его пухлому лицу. Палька не удержал вопроса:

— Как они… как Татьяна Николаевна?

— Превосходно, — равнодушно ответил Трунин.

— Мальчишники бывают по-прежнему?

— Мальчишники? — рассеянно переспросил Трунин. — А, мальчишники! Те — иногда. А наши… Понимаешь, мы ведь все-таки склонили старика на свою сторону. ОРАТ — помнишь? Олег Русаковский, Александров, Трунин. Старик долго сопротивлялся. Не хотел ввязываться в промышленность, в практические дела. Есть у него этакая олимпийская недоступность! Ну, втянули. Даже не мы. Сама обстановка — пятилетки, оборона страны, Гитлер. Что такое алюминий для авиации, да и не только для авиации, понятно. А наш метод — огромное увеличение и ускорение производства алюминия. Он это понял. И до чего же мы славно работали! Каждый вечер, вчетвером, иногда до ночи…

— Вчетвером?

— Да, с Татьяной Николаевной. Мы ее прозвали богиней вдохновения — не без подхалимства, конечно. Она здорово помогала. Чертежник, регистратор, библиограф. И ночью такие ужины закатывала!

— Что же, заинтересовалась алюминием? — натужным голосом спросил Палька.

— Да нет! Когда мы закончили, она сказала: придумайте еще что-нибудь, Пленок, что вам стоит!

— С алюминием — Илька придумал?

— Он. Такая уж у него голова. Русаковский говорит: чудесный сплав сосредоточенности и непостоянства. Хорошо сказано?

За тяжелой шторой нашли наконец танцевальную музыку, зашаркали подошвами. Ночной холод приник к щекам, сочился за воротники рубашек.

— Ты мне скажи, Павел. Вот ты — был аспирантом. Наука, теория и все такое. Не жалеешь ты, что ушел от всего этого в свою газификацию?

— Это ж мое! Как я могу жалеть! И потом — тут и наука, и техника, и все вместе.

Лицо Трунина было до странности серьезно.

— Зовут меня на внедрение нашего проекта. Главным инженером. Полгода продвигали свою идею, дрались, теперь — осуществлять! Это ж такое дело! А старику кажется — измена науке, разбрасываетесь, нет настоящей целеустремленности.