Бугорландские Хроники - Дмитрий Владимирович Рассказов

учился заочно.

– Но ты ведь мог уйти отсюда в любое время

– Мог, конечно, только куда? У меня ведь нет ни родственников, ни знакомых.

– А, ты еще, что-нибудь, кроме… рубки дров делать- то умеешь?

– Веревки могу завязывать, любым узлом. Даже с закрытыми глазами. Костер могу с одной спички зажечь, при любой погоде, хоть в дождь, хоть в снег. Ведь казнь должна состояться при любой погоде.

– Ну, ты и кадр, удивились завоеватели.

– Да я такой, согласился с ними Грифусс, вытирая рукавом слезы. – Единственный… и неповторимый.

Когда же клоуны спросили, в чем же заключается его неповторимость, Грифусс ответил без всяких обиняков, что каждый человек в этом мире, единственный и неповторимый. А он еще, к тому же пофигист, или пацифист. Сейчас в таком состоянии палач точно не мог вспомнить кто именно.

– Ну, а вот, предположим, хобби у тебя есть? – задал очередной провокационный вопрос режиссер.

– А как же, обрадовался Грифусс, – конечно есть. Какой же палач обходится без хобби. Мое хобби это яды, я знаю тысячу рецептов. Хотите попробовать? У меня на любой вкус имеются. Вам какой яд больше нравится – со вкусом малины или черешни? А может лимонный, или ванильный? Однако пробовать яды завоеватели наотрез отказались.

– Напрасно, напрасно, неодобрительно покачал головой Грифусс. – Яд в малом количестве безвреден, а в правильной пропорции даже полезен для здоровья. Я всегда говорил, говорю и буду говорить, что яд – это тоже лекарство, – нужно только меру знать.

– Вот, вот, а врачи меры не знают, вновь встрял было Фиштулла, но на него сердито зашикали остальные и он замолчал.

– Про яды не интересно, ты лучше про тюрьму нам расскажи, попросили клоуны. – Чем ты тут все это время занимался?

– Когда у меня еще были заключенные, в далекой предалекой молодости, мечтательно произнес Грифусс, – чем мы с ними только не занимались… – Лучше и не вспоминать… веселое было время. И он стал перечислять, загибая пальцы – Образованием мы с ними занимались, физкультурой занимались, общественным и полезным трудом тоже занимались. Когда-то я им даже курс лекций читал по истории тюремного дела. А какие они у меня подкопы рыли на практических занятиях, как решетки перепиливали, просто загляденье. А еще мы с ними на уроках труда изготавливали из подручных материалов (ложек, вилок, и гвоздей) всякие режущие и колющие инструменты, а из одежды – веревочные лестницы. Потом они все это прятали, а я находил… почти всегда. Только все мои заключенные давно уже освободились, грустно заметил палач, – один я не освободился… Здесь, наверное, меня и похоронят. Может быть, хоть тогда меня оценят, пусть хотя бы после смерти эту тюрьму назовут в мою честь.

– Да, что ты все о смерти, да о смерти… – Как будто больше и поговорить не о чем… – Есть тут у тебя еще что-то интересного? – продолжали допытываться завоеватели.

– Тут, у меня, от моих бывших заключенных, остались кое-какие вещички, на память. Вот подумываю на досуге устроить у себя что-то типа выставки или даже – музея.

– Даже и не думай об этом, резко оборвал палача Горох. – Музеями мы сыты по горло. Что за страна такая, – одни музеи. Что не завоюешь, все музеем оказывается… – А потом будут говорить, что, дескать, царь Горох культуру разрушает.

На что палач заметил, что это в первую очередь будет все же тюрьма, а уж потом только музей, но ни кто его больше уже не слушал.

– Ты мне своими байками совсем голову заморочил, заметил царь. – Признавайся честно, есть еще кто-нибудь в тюрьме или нет?

– Да как вам сказать…

– Говори, как есть!

– Есть тут один, нехотя признался Грифусс, – правда он того…, немного неучтенный. Посадил я его на свою голову без суда и следствия, в смысле без документов… – Очень уж скучно мне было. Но он так просился, так просился, чтобы я его впустил.

– Диссидент, что ли? – не понял Горох

– В моей тюрьме, обиделся Грифусс, – попрошу не выражаться,

– Деревня – ты, рассмеялся Горох. – Во-первых тюрьма эта больше не твоя, а наша, в смысле – моя. Решил я ее приватизировать, уж больно красочно ты нам ее описал. А во-вторых – диссиденты тоже люди… Только не такие как мы…

Грифусс удрученно уставился на Гороха, потом пробубнил:

– Ну, не знаю – сидент он или не сидент, а вот впустил я его зря, это точно. До него сроду ни каких проверок не было.

– Хорош болтать, в какой камере сидит наш собрат по духу?

– В самой дальней, у туалета.

2.18.4.

Завоеватели со всех ног помчались открывать эту камеру, но там их ожидал неожиданный сюрприз. В дальней камере, у туалета, они обнаружили того, кого ни за что не ожидали здесь увидеть – Бороду, собственной персоной. Облаченный в стеганный халат, Борода сидел в мягком кресле, у ярко натопленного камина, и безмятежно читал прошлогоднюю газету. На журнальном столике перед ним стоял незатейливый ужин, – плов из курицы и компот.

– Это опять вы! – заорал Борода, взбешенный появлением в своей камере непрошеных гостей. – Ну, нигде от вас покоя нет, уже и до тюрьмы добрались.

– А ты, что здесь делаешь? – удивились завоеватели.

– Я здесь живу теперь.

– Теперь мы здесь будем жить, резко перебил его Горох. – А ты давай, – вали отсюда, по добру – по здорову. Как говорится – «с вещами – на выход».

– Ни куда я отсюда не пойду, заартачился Борода.

– Т.е. как это не пойдешь? – удивились завоеватели. – Тебя же на свободу отпускают, чудик.

– Нужна мне ваша свобода, как собаке пятая нога. Вы там, на свободе, глотки друг другу рвете из-за всякой ерунды, а крайним всегда я остаюсь. Нет уж, я лучше здесь пока посижу.

– Ну, вот, что, гражданин, не на шутку рассердился царь Горох, – попрошу немедленно освободить помещение.

– Ваше величество, дернул Яшка за рукав Гороха, – здесь жить нельзя, это же тюрьма.

– Ну, и что, что тюрьма. И в тюрьме люди живут. Да еще как живут. Питание трехразовое, бесплатное, крыша над головой, ни каких тебе проблем, что еще нам надо. К тому же у меня в конспекте прямо так и говорится, что завоеватели имеют полное право взять себе все, что попадется у них на пути. Нам вот на пути тюрьма попалась, чего же тут плохого?

Услыхав, как бесцеремонно распоряжаются его вотчиной, Грифусс категорически воспротивиться этому, во всеуслышание заявив, что не позволит делать из тюрьмы балаган. После чего попросил всех присутствующих немедленно выйти вон.

– Как вы только