Черный мотылек - Барбара Вайн

Урсула подумывала съездить туда, повидаться с той женщиной, поговорить, выяснить истину. Сначала это было смутной мечтой, фантазией, она бы никогда не решилась осуществить ее. Потом Урсула спросила себя: неужели она в самом деле боится? Чего тут бояться?

Пока Полин жила у них, мать часто навещала Урсулу. Раньше она приезжала раз в месяц выпить чаю с детьми и полюбоваться «стилем воспитания» Джеральда, но в августе появлялась еженедельно. Очевидно, ей хотелось побыть с Полин, поскольку она редко видела живущую в Манчестере старшую внучку, но главной целью этих визитов были разговоры о рухнувшем браке Яна.

В мире Герберта и Бетти Вик разводы случались крайне редко, за гранью вероятного. Бетти полагала, что разводятся исключительно голливудские актрисы, и то ради рекламы. Брак — нечто безусловное, нерушимая скала, реальность, подобная рождению и смерти. Любовь, совместимость супругов, иные предпочтения — все это не столь важно.

Они с Гербертом познакомились в пятнадцать лет, в двадцать один поженились, и никто из них и не смотрел на сторону. Если при ней заговаривали о неудачном браке, Бетти отвечала, что этот мужчина или эта женщина выбрали себе супругу (супруга), и придется довольствоваться таким выбором. Во всех остальных вопросах человек вправе менять свое мнение (благоразумная Бетти уверяла, что привилегия женщины — как можно чаще менять свое мнение), но здесь никакие колебания невозможны, и сердце должно хранить верность.

Развод Яна и напутал ее, и озадачил. Она все время твердила Урсуле: «Я этого не понимаю. Что он натворил? Он же выбрал Джин, правда?»

Если при этих разговорах присутствовал Джеральд, он внимательно слушал Бетти, пристально смотрел на нее блестящими карими глазами, слегка хмурился, впитывал каждое слово. Внимание зятя ей льстило, и она пускалась рассуждать дальше:

— Разумеется, Джин и сама виновата. В браке нужно давать и уступать, нужно его совершенствовать, это нелегкий труд для обоих супругов.

— Танго танцуют вдвоем, — согласился Джеральд.

Бетти никогда не слышала подобного выражения — откуда оно взялось? Не знала его и Урсула, возможно, Джеральд сам придумал. Во всяком случае, мать обрадовалась поддержке:

— Да, вот именно!

Бетти нравился Джеральд. Впервые она видела мужчину, который не отлучается из дому и при этом зарабатывает деньги. Тогда Урсула думала, что рассказы тещи интересуют Джеральда потому, что он и сам изменник. У него, как говорится, имелся шкурный интерес. Но с годами она поняла, почему он так внимательно слушал: он все запоминал, и каждая фраза Бетти пять лет спустя вошла в его книгу «Быстротечное время».

Что касается этой Джуди, которой предстояло стать женой Яна, Герберт полагал, что ее следует отхлестать кнутом.

— Как насчет «кобылки»? — предложил Джеральд.

Бетти не знала, что это такое, Урсула тоже, она еще не читала Харди. Серьезно и с одобрением Джеральд пояснил: некогда в сельской местности женщину дурного поведения сажали задом наперед на лошадь и прогоняли через всю деревню под громкую музыку и насмешливые крики. Бетти приняла все за правду:

— И правильно делали.

Она чуть не пропустила очередной визит, узнав от Урсулы, что Джеральда дома не будет: он вновь отправлялся в Девон за материалом для статьи. Даже Урсула не сумела бы убедить себя, что Джеральд содержит двух любовниц, одну в Девоне, а другую в Лондоне, так что поверила ему, не забывая о ключе от дома на Гудвин-роуд. Она решила съездить туда на разведку, пока мать и Полин присмотрят за малышами. Такой расклад устраивал всех.

И все же она боялась. В ту пору с ней часто стучалось такое: Урсула вспоминала, какой была еще недавно, шесть-семь лет назад, и говорила: нет, это не я, я не могла дойти до такой жизни, допустить, чтобы со мной так обращались, так меня использовали, этого не может быть. В зеркале она видела, как мало изменилась с двадцати трех лет. Все то же миловидное округлое лицо, все те же гладкие песочного цвета волосы до плеч, те же серовато-голубые глаза. Только умиротворенность исчезла.

Иногда она говорила себе: сейчас проснусь в родительском доме в Пурли, в кровати, где ажурный полог свисает с золотистого карниза, а на стене висит картина кисти Сесилии Мэри Бейкер и за окном — вид на южный пригород Лондона. Пойду на работу к папе, вечером почитаю библиотечные книги, посмотрю вместе с Пэм телевизор, мы пригласим Колина Райтсона выступить с лекцией на собрании Ассоциации читателей… Но она просыпалась одна в постели на Холли-маунт, слышала, как девочки, вскакивавшие летом спозаранку, болтают и смеются у Джеральда в комнате, а однажды в темноте раздался пронзительный, жуткий вопль Джеральда, и она не раздумывая бросилась на помощь…

Это случилось уже после того, как она побывала на Гудвин-роуд, познакомилась с миссис Эади и выслушала эту историю. Тогда у нее не осталось выбора — только по-прежнему жить с Джеральдом. То есть выбор, конечно, был, но ей виделось иначе — ведь Джеральд не сделал ничего дурного, это ей следовало просить у мужа прощения за необоснованные подозрения, принять его таким, каков он есть, и надеяться на лучшее.

Он разбудил ее своим воплем. На следующее утро после ее визита в Лейтон? Вроде бы да, хотя это, конечно, искажение памяти: ту ночь он провел в Девоне, искал новый дом для семьи, как она впоследствии узнала. Значит, это случилось на день или два позже, на рассвете, когда на востоке небо только посветлело.

Непонятно, почему этот крик не разбудил Сару и Хоуп, страшный крик, едва не разорвавший легкие этого сильного, молодого еще человека, вопль смертного страха, вой пленника, замурованного в каменном колодце. Это ему и приснилось, и сон был настолько реален, что Джеральд чувствовал холод и вонь, осязал холодную поверхность камня — он поверил в реальность происходящего, словно все это случилось на самом деле.

Когда Урсула вбежала в комнату, Джеральд сидел на кровати, широко раскрыв рот, вскинув руки, дрожащими ладонями защищая голову. Ни о чем не думая, позабыв в ту минуту все обиды, угрюмое пренебрежение, Урсула бросилась к мужу, прижалась к нему. Миг он помедлил, все еще в оцепенении, потом его руки опустились на ее плечи. Он притянул Урсулу к себе, она уткнулась ему в грудь, задыхаясь от близости. Почти не колеблясь, легла рядом с ним и крепко обнимала, пока Джеральд рассказывал свой сон. Потом они уснули, и два часа спустя девочки очень удивились, застав их вместе в постели.

Урсула заставила себя встать и побрела обратно по песчаной ряби. Дома в гостиной уже горел свет, хотя до сумерек еще далеко. Сегодня нужно будет перевести часы на час назад. Ветер смел листья с вершины утеса на пляж, они лежали среди раковин, будто тоже выброшенные морем.

Обычно люди запоминают только свои сны, а не чужие, но этот сон Джеральда Урсула забыть не могла. Более того, по его словам, этот сон время от времени повторялся, хотя не чаще, чем раз в несколько лет.

Он шепотом рассказывал ей о себе, и Урсула слушала, растроганная и счастливая. Он говорил с ней так, как говорят друг с другом близкие люди, делясь своим горем и страхом. Лишь позднее она поняла, что в ту минуту Джеральду сгодился бы любой слушатель, чьи угодно руки, тепло чужого тела. И немало было таких, кому он обрадовался бы гораздо больше, чем ей: призраки из хороших снов, которых он не сумел встретить, отыскать, удержать в реальности.

Плохо освещенная улица, ночь. Какой-то город. Он вошел в тоннель, вернее — в узкий коридор между каменными зданиями в старинном, плотно застроенном районе. Невысокие каменные дома уступами поднимаются в гору и вновь спускаются по склону. Проход с обеих сторон огорожен стенами, камень влажный, с блеском, наверху — каменная крыша, с которой срываются капли воды. Совсем мало капель, накапливаются они медленно, но каждый раз падают на пол с глухим тоскливым шлепком.

Проход совсем короткий, он должен был сразу вывести на широкую улицу, однако, завернув за угол, Джеральд обнаруживает, что путь прегражден — там, где прежде был проем, кто-то успел возвести стену. Он возвращается ко входу, но за то время, что провел в тоннеле, кто-то успел замуровать и этот путь, навалил каменные блоки, цемент уже застыл, словно его положили годы назад.

Он заперт в каменном мешке. И хотя первоначально проход был где-то в городе, теперь этот тоннель проваливается глубоко в землю — могила, кротовый ход. Из камней сочится вода, капли падают все чаще, у ног собирается лужица. Он пытается раздвинуть камни, бежит в другой конец коридора, изо всех сил толкает цементную стену и видит на ней отпечатки ладоней — чьи-то ладони в отчаянии упирались в эту преграду изнутри. Но внутри тоннеля больше никого, и в этот момент он кричит, просыпается с криком, подняв к лицу руки, — каменщик он сам, больше некому.

Сара высадила Хоуп у отеля, где собирались одноклассники, а сама направилась в паб. Там, возле стойки бара, в одиночестве сидел Адам Фоли. Он взглянул в ее сторону, Сара покосилась в ответ, словно не узнавая, и прошла мимо, в дамский туалет. Когда она вернулась, подъехали Александр с Викки.