Синдерелла без хрустальной туфельки - Вера Колочкова

— Я? Шучу? — снова повернулся к ней всем корпусом Стасик и улыбнулся широко, наслаждаясь откровенно этим ее страхом. Ему даже почудилось вдруг, будто он и в самом деле такой вот, сильный и грозный, крутой и могучий, внушающий всем страх и ужас. Захотелось даже почему-то в зеркало на себя глянуть. Он даже и глазами начал искать уже это зеркало, да опомнился вовремя, и снова навис над бывшей своей хозяйкой: — Я вовсе, вовсе не шучу. И даже больше — я не уйду отсюда, пока не получу от вас этих денег. Вы меня поняли, Ольга Андреевна?

— Но у нас правда их нет, Стасик. У нас на сегодняшний день и десяти лишних долларов не найдется, не то что пяти тысяч…

— Как это — нет? А куда они делись, по-вашему?

— Так на долги Олеговы все и ушли… Я по всем векселям заплатила…

— Ну вот! А я про что! — обрадованно даже произнес Стасик. — И я про это же! И мне заплатите! Придется, придется вам рассчитаться…

— Да откуда отец тебе-то должен был? — сердито прошептал Петька все-таки сорвавшимся от напряжения голосом. — Ты сам все время у него деньги выклянчивал, он тебе и не отказывал никогда, я же помню… С чего бы он у тебя-то занимать стал? Даже и в самом худшем случае не стал бы, это уж совершенно определенно!

— Ну ладно, пацан, хватит выступать! — прикрикнул на него громко и грозно Стасик и даже замахнулся слегка, будто играючи. — Ишь ты, словами он говорит какими… Помолчи лучше, без тебя разберемся! А еще раз хоть вякнешь — так по мозгам получишь, что поневоле заткнешься на часок-другой, пока мы тут с бабкой твоей разбираемся, где у нее деньги заныканные лежат…

— О господи, боже ты мой… — в ужасе поднесла трясущиеся ладони к лицу Ольга Андреевна. — Стасик, не трогай его, он болен. У него температура высокая…

В следующую минуту, еще больше испугавшись этого своего дрожаще-просящего голоса, она расплакалась отчаянно и тихо, будто шепотом, и не поняла даже сразу, с чего это и откуда вдруг в комнате зазвучал еще один женский голос, требовательный, сильный и уверенный:

— Ольга Андреевна, что у вас здесь такое происходит, а? Двери почему-то настежь, мужик какой-то на вас тут криком кричит… Обижает, по всей видимости, да? Вы кто, мужчина? Может, мне позвонить куда следует? А ну, покажите документы!

Марина красиво и уверенно стояла в дверях, раскинув руки и уперев их по-хозяйски в косяки. Стасик сильно дернулся от неожиданности, резко развернулся на ее голос да тут же и растерялся, будто за плечами этой блондинки разглядел целый отряд спецназовцев в грозном их камуфляже. Отпрыгнув от Ольги Андреевны, он в два больших шага оказался возле двери — Марина едва успела убрать руки от косяков и увернуться в сторону. В следующую секунду его ножищи в огромных ботинках гулкой и быстрой дробью уже топотали по лестнице подъезда, унося своего глупого хозяина восвояси из этой бедной квартиры, из этого бедного и обыкновенно-панельного дома, так не похожего на прежнее жилище его когда-то успешного то ли работодателя, то ли благодетеля, жизнь которого он должен был тщательно охранять, бросаясь под пули богатырской своей грудью. А Ольга Андреевна все плакала и все никак не могла остановиться. Плач ее был похож и не на плач даже, а на тихую и отчаянно-безысходную истерику, давно копившуюся и росшую в ней потихоньку все эти два года со смерти сына. Впервые она так вот плакала. Может, и зря. Может, и следовало выталкивать из себя это горестное отчаяние малыми порциями, чтобы не обрушилось оно вот так внезапно, сразу как последняя какая капля. Одно успокаивало ее в этот момент — Васенька этого тягостного, на одной тонкой ноте плача не слышит. Вот же прорвало-то ее, господи. Будь он трижды неладен, глупый и жадный мальчишка, Стасик этот… Марина суетилась вокруг нее с водой и полотенцем и приговаривала что-то ободряющее и успокаивающее, а Ольга Андреевна все рыдала, и выла надрывно, сухо и отчаянно, пугая необычным этим плачем и без того перепуганного внука и так удачно появившуюся в их доме в самый критический момент гостью-спасительницу.

— А кто это был-то, Петь? — полюбопытствовала Марина тихонько, наклонившись к сидящему на диване Петьке.

— Да бывший папин охранник деньгами хотел у нас разжиться, — поднял он на нее грустные перепуганные глаза. — А у нас денег этих сроду никаких и нет…

— А зачем вы его впустили-то вообще?

— Так мы думали, он просто в гости пришел… Навестить да посочувствовать…

— Ага! Посочувствовать! Господи, чего ж вы наивные все такие! У него ж на роже его холуйской прям такое сочувствие нарисовано, просто куда там с добром! — только и всплеснула руками по-бабьи Марина. — Да разве можно с такими вот холуями беседы душевные разводить? А? Они должны свое место законное знать, и все, и весь разговор…

— Ну что вы такое говорите, Мариночка, — неожиданно перестав плакать, покачала головой Ольга Андреевна. — И перестаньте ругаться, пожалуйста, мне неприятно все это слышать…

— А как я ругаюсь? Я не ругаюсь! Что холуем вашего мордоворота обозвала, так это чистая правда. И что холуй должен свое место знать — тоже правда…

— Нет, Мариночка, не должно так быть, неправильно это, — вздохнула протяжно, окончательно успокаиваясь, Ольга Андреевна. — Каждый человек уже по факту своего появления на свет достоин того, чтобы с ним уважительно обращались…

— А вот и нет, дорогая моя Ольга Андреевна! Тут уж я с вами совсем, совсем не согласна! — загорячилась вдруг Марина. — Не терпят холуи хорошего с ними обращения, они от этого страшно стервенеть начинают! Я сама в пролетарской среде выросла и знаю, что говорю. С нами так нельзя. Потому что вы его сегодня по головке гладите, а он вам завтра при случае будет обязательно селедкой в рожу тыкать…

— Почему селедкой? — заморгала удивленно мокрыми ресницами Ольга Андреевна и улыбнулась даже слегка. — Какое странное выражение… Откуда оно? И почему именно селедкой?

— Ой, да не помню я, что да откуда… — с досадой махнула рукой Марина. — Главное, что правильно, что так оно и есть…

— Ой, бабушка, так это же Чехов! — весело проговорил-прохрипел Петька и рассмеялся так же хрипло, закашлявшись. — Помнишь, как Ванька Жуков писал письмо на деревню дедушке и жаловался на своего хозяина, как тот ему селедкиной мордой прямо в лицо тычет? Вот тете Марине и навеяло…

И они втроем дружно посмеялись над Петькиной этой догадкой, и Ольга Андреевна совсем успокоилась, и уложили они с Мариной его под одеяло, и заставили выпить горячего чаю из термоса, и все положенные порошки-таблетки, и заснул он наконец снова, тонюсенько напевая-попискивая больными своими бронхами. А Марина, ловко приспособившись к неудобному креслу, повезла Ольгу Андреевну на кухню — та ее пригласила чаю выпить с ней за компанию. Да и вообще она была ей за сегодняшнее неожиданное явление очень, очень благодарна и не смотрела больше на нее с прежней отстраненно-снисходительной вежливостью. Скорее, наоборот, очень даже приветливо на нее поглядывала, можно сказать, свойски и дружески…