Лето, бабушка и я - Тинатин Мжаванадзе

— Шахиня Сорайя, — не задумываясь, отвечает бабушка. — Она сюда приезжала с шахом — не налюбуешься! А как она себя держит! Вот это я понимаю — женщина.

— И все, что ли? — удивляюсь я. — Прямо на всем свете одна красавица?

— Ну почему, — миролюбиво продолжает бабушка и начинает мазать лак. — Еще Жакелина!

— Кеннеди, что ли? По-моему, у нее рот великоват. Хотя одевается — да-а-а-а-а.

— Ну, она не столько красивая, сколько — очень умеет себя держать. И еще Уна!

— Четвертая жена Чарли? — догадываюсь я. — Так тебе жены больших людей нравятся!

— Они не всегда были женами, — снисходительно бросает бабушка. — Но стали ими, и знаешь почему?

— Потому что слушались бабушку, — вывожу я. — Эдак мне вообще ничего не светит!

— Неправда, у тебя губы, как у Сорайи, — ласково говорит бабушка и проводит ладонью по моей щеке. — Познакомилась я как-то с молодоженами, лейтенант — высокий, стройный, красавец, а с ним рядом идет женушка — ножки кривенькие, в подмышку мужу упирается, каракатица! Всей красоты — коса по пояс. Ее соседка моя в шутку спрашивает — как ты такого себе отхватила? А она говорит — когда красоту раздавали, я спала, а когда счастье раздавали — я проснулась! Так что — сама думай, на черта эта красота.

— Так что теперь, не спать, что ли? — иронически резюмирую я.

— Язык отрежу! — сдвигает брови бабушка и несет тазик в ванную.

Летний ветер проносится по всем комнатам, цепляя занавески, а спустя минуту кувыркается в листьях акации за окном.

— Напугала, — ухмыляюсь я в ответ.

— Прихорошились — а теперь можно и на море пойти! — перекрикивает воду бабушкин голос из ванной.

Бабушка и море (как я чуть не утонула)

С морем все было не так-то просто. У нас ведь все было сложнее, чем у нормальных людей, так вот: на море нас одних с Танькой не пускали.

С моей стороны запретителем были все ближайшие родственники во главе с бабушкой, а с Танькиной стороны — ее бесподобная мама теть Софа.

Когда-то Софочка была первой красавицей города Николаева — ноги от ушей, лазоревые глаза и рыжие кудри, и под ее балконом топталась стая безнадежно влюбленных, а она показывалась изредка, царственно вытряхивая пылесборную тряпочку на их страдающие головы.

Молодой студент Резо из городка Б. влюбился, увидев Софочку на море — она стояла посреди пляжа, как Венера, в сплошном черном купальнике и каплях воды и, не замечая сокрушительных последствий своей смертоносной красоты, загорала, уперев руки в крутые бока.

Резо забыл, что приехал в город Николаев изучать судостроение — он поставил на данном этапе другую цель и разработал стратегию и тактику покорения Софочки. Три года в военном флоте закалили его характер и научили не отступать перед трудностями, а еще — искать нестандартные решения. Осмотрев незадачливый фан-клуб под балконом, он сделал вывод, что стоять в толпе — тупиковый путь. Надо действовать тонко, по-лоцмански!

Резо купил себе фетровую мафиозную шляпу и серый костюм: как на это посмотрит сама Софочка, не так уж важно, но что высокий, плечистый и серьезный молодой человек в шляпе будет неотразим для будущей тещи — абсолютная истина. Ибо он был сыном грузинской, а конкретно — аджарской матери, а чем они отличаются от еврейских матерей?!

Резо купил букет, коробку конфет и заявился к Софочке прямо домой. Фан-клуб гудел от возмущения и был в шоке: так нагло нарушить негласный паритет! Софочка растаяла: даже если бы мама не одобрила положительного во всех отношениях кавалера, то она сама была готова бросить все и бежать с ним на край света.

Край не край, но деревня высоко в горах, куда Резо привез Софочку, приняла ее одобрительно: там ценили статных веселых женщин, на которых можно положиться в любых обстоятельствах. Софочка усвоила все традиции и даже выучилась говорить на грузинском языке — правда, чудовищный акцент не пропал даже через много лет.

Софочка родила мальчика и спустя четыре года — девочку, которую назвала в честь своей любимой подруги Таней, и эта девочка стала моей любимой подругой — правда, ужасно страдала из-за имени.

— С моей русапетской мордой иди и докажи, что я грузинка! — рычала Танька. — И еще, не дай бог, узнают, что меня зовут Таня — ну все, бесплатный цирк обеспечен! О чем родители думали, интересно?!

Дело в том, что городок Б. — курортный. Каждый сезон его наводняли мириады прекрасных женщины разного возраста в поисках романтики. Они ужасно нервировали местных добропорядочных матрон, и в противовес — чтобы, упаси бог, их не перепутали, — одевались строго, оставались белоснежками, а на море ходили ранним утром — как положено хозяевам.

Я всю жизнь так и проходила на море, когда еще солнце не встало, вода теплее воздуха, чистая, как слеза, и никакого загара. Но ведь все нормальные люди, живя у моря, окунаются в любое время, чтобы просто охладиться! Молодежь вовсю нарушала неписаные правила, а мы с Танькой все сидели, как дебилы, и парились дома.

Теперь понятно, почему на море нас одних не пускали?

Плавать с нами ходит моя бабулечка-Цербер. Она держит нас при себе на коротком поводке, как придурочных пуделей, и зорко высматривает любителей молодых девочек. В каждом мужчине ей мерещится маньяк, насчет испепелять взглядом она может давать мастер-класс в Шаолиньском монастыре, и инстинкт самосохранения спасал не одного слишком борзого ухажера.

Мы сбрасываем свои сарафанчики и плюхаемся в море.

Бабуля тем временем на берегу обнажается до сшитого ею ситцевого купальника, в котором верхняя часть — корсет в мелкий цветочек с миллионом пуговок, а трусы как у штангиста в дореволюционном цирке, ложится под зонтик, и из-под шляпы, шпионски скрывающей лицо, обозревает пляж.

Выходя из воды, мы немедленно должны переодеться в сухое.

— Все нормальные люди высыхают на солнце, — шиплю я. — А мы обязательно должны всем демонстрировать свои трусняки!

— Яичники застудите, — железным тоном говорит бабушка, возражения сняты.

— Интересно, мы только для этого и родились — чтобы стать породистыми производительницами? — шепчет Танька, держась за мое плечо и стягивая купальник. — От Софы то же самое слышу.

— Мы с тобой — неприкасаемые хрустальные яйцеклетки, — делаю я вывод, шатаясь под Танькиной мощной рукой. — Наше предназначение — инкубатор! Для потомства какого-нибудь кретина. Высокородного!

— Шаха Персии, — пыхтит Танька, еле напяливая на мокрые ноги трусики.

— Султана турецкого, — подхватываю я. — И не приведи Господь яичники подведут!

— Если мы целое лето будем возле берега бултыхаться, я ни черта не похудею, — поднимает бровь, как у Вивьен Ли, Танька. — Надо далеко заплывать, тогда смысл есть.

Мой изобретательный мозг пытается решить дилемму: как покачаться на нормальных волнах и словить адреналину, но при этом не огорчать бабулю.

— Давай скажем, что встретимся на пляже на нашем месте в четыре, а сами придем в три, я как раз успею вылезти, — выдвигаю версию на голосование.

Таньке, если начистоту, море глубоко до фонаря, она влюблена и страдает — ей нужно срочно похудеть.

— Давай, — томно глядит она поверх меня лазоревыми коровьими глазами.

Если мысль о подвохе и приходит в бабулечкину голову, она ее прогоняет, потому что подозревать таких хороших домашних девочек в чем-то недостойном просто грешно. Тем более что врать по телефону я умею гораздо виртуознее, чем в глаза. Да и где вранье-то? Нету никакого вранья.

* * *

На пляже после ливня никого, кроме нас и помешанных искателей золота. А в море так вовсе — ни единой человеческой души.

Море свинцовое и страшное, грохочет и скалит разнообразные пасти, и с каждой волной все неприступнее. Ни один вменяемый человек туда не полезет, но мне только такого моря и надо!

— Может, не стоит? — нерешительно говорит Танька, наблюдая, как я сбрасываю одежду.

— Ты стой на стреме, как только бабушка появится — свисти!

Остаемся только я и море — я знаю, как с ним договориться.

…Море в шторм — словно критский бык, если в сердце хоть капля страха — лучше к нему не подходить. Надо сбросить человеческое обличье и стать его частью, слиться с ним в единое существо, чтобы улавливать малейшие его намерения. Море поднимает меня на точку, откуда весь мир смотрит снизу, мир кроткий, скучный и крошечный, а потом обрушивает в бездну, и тут же снова вверх. Настоящая битва — кто кого, и, как в каждой настоящей битве, нельзя ослаблять высокого накала почтения к противнику. Головокружительное наслаждение опасностью, знакомое с детства, распирает ребра, и я начинаю горланить «Хей, Джуд!», но голос даже мне слышен урывками.

Вскоре сработал внутренний хронометр — море не устанет, а я сбила дыхание. Надо вылезать из воды и заметать следы. И внезапно вся красота с меня слетела: я поняла, что выходить будет труднее, чем обычно. Море держало меня цепкими руками пока что ласково, но уже настойчиво, как влюбленный Кинг-Конг Блондинку. Дрейфуя на пляшущих волнах, я никак не могла подплыть поближе к берегу, чтобы старым испытанным способом выбраться на сушу — поймать волну поменьше, поддаться ей до конца и вместе с шапкой прибоя выплеснуться на гальку.