Сигнал из космоса - Курт Занднер

— Видите, господин Янек, там стоит ваша антенна. Она оказала нам неоценимые услуги. Мы очень вам признательны за хорошую работу, — с этими словами я налил ему вина.

— В таком случае — за дальнейший успех! Пейте, господин Янек! Ваше здоровье! — воскликнул Крюгер и поднял стакан. Положительно Янек нравился ему все больше и больше.

— Ваше здоровье, молодой человек! — откликнулся Янек, и на его лице опять проступила легкая улыбка. Затем он откинул голову назад, под кожей худой шеи резко обозначилось адамово яблоко, и вино полилось ему в горло. Было что-то величественное в его манере пить. Вне всякого сомнения, этот человек понимал толк в хорошем вине.

Крюгер спросил, как ему понравилось вино, и Янек ответил, что оно слишком терпкое. У него на родине вина мягче на вкус.

— Смею спросить, где ваша родина? — поинтересовался Крюгер.

Янек уставился в одну точку и замолчал, словно вопрос опять пробудил в нем недоверчивость. А потом начал медленно, будто прислушиваясь к чьему-то далекому голосу, рассказывать о Триесте, о голубой Адриатике, о горе Опичине: "…Говорят, что вид с ее вершины — восьмое чудо света. В тех местах моя родина. Солнце там жаркое, такое жаркое…" Он замолк и махнул рукой, будто рассказывал о давно забытом сне.

Я бы не стал расспрашивать его дальше, но Крюгер уже предлагал Янеку новый тост:

"За вашу родину, господин Янек!"

— У меня нет больше родины,- ответил Янек жестко.

После второй бутылки Крюгер стал еще непосредственнее. Внезапно он сорвал с себя свой красивый серо-перламутровый галстук, расстегнул пиджак и верхнюю пуговицу рубашки. "Здесь чертовски жарко!" — пояснил он, хотя в эту пору года о жаре не могло быть и речи. Наверное, он решил освободиться от галстука только для того, чтобы сгладить разницу между своим обличьем и убогой одеждой Янека. Было заметно, что его уже давно занимала какая-то мысль, и после очередного глотка вина он не сдержался и высказал, что было у него на уме.

— Не считаете ли вы, господин профессор, — воскликнул он, показывая на аппаратуру,- что нам следовало бы кое-что об этом рассказать и господину Янеку? Господина Янека явно интересуют наши аппараты, и, кроме того, он, наверное, удивляется, по какому поводу мы его пригласили и… Нет, нет! Ему нужно рассказать обязательно!

Припертый таким образом к стене, я уже не мог сказать "нет", не обидев Янека. "Ну, хорошо, чтобы доставить вам удовольствие, Крюгер…" Я согласился крайне неохотно.

Окрыленный вином и собственным воодушевлением, Крюгер тотчас же наклонился к Янеку и начал в общих чертах рассказывать ему о нашем открытии. Глаза его сверкали, он размахивал руками, в общем находился вполне в своей стихии. Он говорил о таинственных звездных существах, о их высокой мудрости и при этом снова впадал в ошибку, от которой никак не мог отделаться: рассуждал об этих существах так, как если бы ему уже совершенно точно было известно, что они похожи на людей, что у них идеальный государственный строй, что они после страшных испытаний атомной войны поставили себе высшей целью достижение вечного мира и социальной справедливости. Затем он принялся рисовать ослепительно прекрасные картины будущего; высказал надежду, что и у нас на Земле по примеру идеальных звездных существ историческое развитие пойдет к такой же благородной цели… Очевидно, Крюгер плохо переносил алкоголь: уж очень приподнятое настроение было у него сейчас, и его юношеский пыл не знал удержу!

Янек слушал молча, ни один мускул на его лице не дрогнул. На него вино не оказало ни малейшего действия.

Когда Крюгер заключил торжествующим вопросом: "Что вы на все это скажете, господин Янек?", Янек покачал головой и рот его искривила злая ухмылка — совсем как волк, оскаливший зубы.

— Я не верить, — проговорил он резко, — все это только сказки для детей.

От звука его голоса у меня по спине пробежал холодок. Крюгер застыл на месте с разинутым ртом.

— Но… господин Янек…

— Я кое-что другое знать про людей! — перебил его Янек, на этот раз почти с гневом.- Мне нечего рассказывать!

Его лицо в ту минуту сделалось настолько злым, что можно было испугаться. Он бросал на меня и на Крюгера мрачные взгляды, по видимому, решал, стоит ли продолжать с нами этот разговор, а затем, как бы решившись, заговорил, весь кипя яростью:

— Хорошо! Я вам рассказать. Никому другому не говорил. Но вы меня пригласить, вином угощать, чтобы поверить в сказки. Нет! Я вам сказать теперь правду!..

К нашему великому замешательству, им овладело что-то похожее на приступ бешенства. Он сорвал с себя свой расползающийся по швам пиджак и спустил с плеча рубашку. Темная кожа на плече и спине была обезображена глубокими рубцами и темными полосами.

— Вот! Вы смотреть! Вот правда! Война и смерть, и человек как лютый зверь! Вот правда! — выкрикивал он в исступлении.

И Янек на ломаном немецком языке рассказал нам свою историю, вернее, швырнул нам ее в лицо, скрежеща зубами.

Он только поступил в технический институт, как разразилась война. В окрестностях Белграда — он особо подчеркнул нам свою сербскую, а не итальянскую национальность, его вместе с многими другими схватили немцы, погрузили, как скот, в товарный вагон и отправили в Германию — на принудительные работы. Некоторое время он работал на фабрике под Берлином. Вскоре его заподозрили в том, что он причастен к подпольному движению или группе Сопротивления. Я почти уверен, что подозрение было неосновательно. Но кто в те времена стал бы доискиваться справедливости, если речь шла о представителе "неполноценной" расы, занятом на принудительных работах? Он угодил в концентрационный лагерь. Чудовищный ужас, с которым он там столкнулся лицом к лицу… истязания, пытки, казни… впрочем, это уже хорошо известно! Правда, его могучее тело все вынесло, но в душе что-то надломилось. Он больше никого и ничего не любил, ни во что не верил, ни на что не надеялся. Безрадостное прозябание-вот единственное, что ему осталось в жизни. По окончании войны он имел возможность по желанию принять на выбор югославское или итальянское подданство и возвратиться на родину, но вовремя об этом не позаботился, пропустил все сроки — ему уже все стало безразлично. Как человек без подданства, скитался он по разным местам; его гнали, и он без определенной цели отправлялся дальше, пока не нашел временного прибежища в Грюнбахе-в развалинах старой кузницы.

— Вот-правда!-заключил он с жестом презрения и выпил вина.

Мы, смущенные, молчали. У Крюгера было такое выражение лица, будто он вот-вот расплачется. Мне же вдруг показалось, что на чердаке стало темнее, что за покрытыми паутиной балками притаились враждебные тени. Антенна и аппараты, посредством которых мы получили послание со звезд, — на прежних местах, но Янек снова вернул нас из звездных высей к Земле с ее мраком, с ее ужасами. Контраст получился настолько жестокий, что спазма сжала мне горло и меня охватило предчувствие неминуемой беды, предчувствие, волей случая оправдавшееся еще в тот же вечер.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});