Новогодние неприятности, или Семья напрокат (СИ) - Гранд Алекса

Так что приходится попрощаться с мечтой и встать. Ведет нехило. Штормит. Без усилий не получается поймать фокус и разобраться, что в груде вещей — что.

— Не мерзнешь? — отдышавшись, я помогаю Юле подняться и укутываю ее в свою рубашку, запахивая ткань на вздымающейся высокой груди. Получаю едва различимое «нет» и мажу большим пальцем по щеке, прежде, чем подхватить Сладкову на руки.

Вот такая утренняя понедельничная прода.

п.с. У меня только что стартовала история Никиты Лебедева и Киры. Жду вас всех и очень нуждаюсь в поддержке! (перейти можно по кнопочке новинка в аннотации)

— Нам надо расстаться.

— Я беременна.

Произносим одновременно. Только Лебедев вслух. А я мысленно.

— Кира, родная… дело не в тебе…

— А в ком?

Хрипло усмехаюсь и с силой сцепляю пальцы. Грудь заливает кислотой.

— В Даше. Она ждет от меня ребенка. Извини.

Семь лет назад я вычеркнула Лебедева из своей жизни. Семь лет назад я скрыла, что ношу под сердцем его сына.

А теперь он вернулся. Чтобы забрать свое…

Глава 23.3

Ощущаю себя юнцом. Желторотым пацаном, который дорвался до сладкого. Разбушевавшиеся инстинкты сворачивают грудину. А потребность прикасаться и вовсе доходит до абсолюта.

В спальню двигаюсь по внутреннему компасу. Каким-то чудом не задеваю предметы, попадающиеся на пути. То и дело таскаю ноздрями Юлькин запах и в сотый раз рассыпаюсь на атомы.

Опускаю Юлю на кровать бережно. Как будто она хрупкий сосуд, который с легкостью может сломаться от мимолетного дуновения ветра. Пережидаю долгих десять секунд, сбивая похоть, и устраиваюсь рядом.

Аромат кожи, перемешанный с потом и едва уловимыми нотками цитруса, снова рвет крышу. Пальцы сами впечатываются в округлое ладное бедро, нос приклеивается к впадинке на шее. Замираю.

Понимаю, что что-то нужно произнести. Заверить Сладкову, что все было по-настоящему и мои чувства давно вышли за рамки пиар-компании. Сказать, что она лучик света в темном царстве, богиня, бомба и что там еще говорят девчонкам в таких случаях.

Но слова застревают в горле и царапают нёбо. Ни единого звука не издаю. Только крепче притискиваю к себе Юльку и выдаю потускневшее.

— С Новым годом.

— Спокойной ночи, Демьян.

К счастью, Юля все понимает. Ну, или относится к той категории девушек, которые никогда не выносят мужчинам мозг. Она молчаливо кладет свою ладонь поверх моей ладони и терпеливо ждет, пока я укрою нас одеялом.

Ни требований не выставляет. Ни вопросами не засыпает. Только лишь жмется ближе, поглощая мое тепло, и дышит шумно и часто. У меня же от этой близости фейерверки рвутся перед глазами. Случается короткая остановка сердца. Системы снова коротит.

Засыпаю не сразу. Какое-то время вслушиваюсь в чужой постепенно успокаивающийся пульс и прикладываю усилия, чтобы не разбудить задремавшую Юльку.

Странно это все. И одновременно гармонично. Ее белокурая голова идеально умещается на изгибе моего локтя. Ступни примерзают к моей голени. И мы превращаемся в единый сообщающийся сосуд.

Не разделишь. Не разъединишь.

— Демьян… Вставать пора, да?

Завтрак, конечно же, пропускаем. Будильники нагло игнорим. Благо, Алиска спит беспробудным сном во второй спальне.

Небосвод освещает палящее солнце. Оно красит белоснежное покрывало за окном радужными искрами, ползет по шелковой простыне нашей кровати и замирает в паре сантиметров от наших носов.

Юля прячет лицо в подушку. Я жмурюсь. И категорически отказываюсь выпускать Сладкову из своих объятий.

— Спи. Первое января. Можно.

Роняю отрывисто. Голос скрипит, как несмазанная телега. В мозгу проносятся впаявшиеся в подкорку картинки, от которых мгновенно становится горячо. Кровь снова несется бурлящим потоком по венам. Ладонь непроизвольно скользит вверх — от Юлиного пупка и до впадинки между ключицами, и замирает.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Полы рубашки раскрылись. Ткань сбилась. Ничто не мешает наслаждаться бархатом чужой кожи, кроме совести. Хотя… она тоже молчит.

— Демьян…

Юля осекает меня робко и совсем неуверенно. Скорее шелестит, нежели требует. А потом вытягивается в напряженную струну, стоит моим рукам лишить ее ненужной рубашки, а губам прикоснуться к острой лопатке.

— Демьян…

Повторяет совсем уж глухо, но действий никаких не предпринимает. Напротив, распластывается по простыни и затихает, кусая тыльную сторону ладони.

Чувственная такая. Сексуальная до одури. Моя.

Снова грани все размываются. Тело долбит мощная дрожь. Гормоны шпарят так, что эйфория перехлестывает через все мыслимые и немыслимые планки.

Кайф. Чистый. Высококлассная дурь. Форменное помешательство.

Глава 24.1

Юля

Утренний марафон меня выматывает и вместе с тем дарит массу энергии — за сутки не переработаешь.

Тело звенит от переполняющей его легкости, в мозгах клубится розовый ванильный туман, пальцы ног поджимаются. Я перекатываюсь на другую половину кровати, утыкаюсь носом в простыню и с шумом тяну воздух.

Ткань пропиталась терпким мужским парфюмом и запахом кожи Демьяна, от которого я слетаю с катушек. Снова и снова прокручиваю моменты недавней близости и с победным визгом устремляюсь в облака.

Витаю там, пока Ларин плескается в душе, и не сразу фокусирую взгляд на распахивающейся двери. Обернувший полотенце вокруг бедер, Демьян застывает в проеме, а я гулко сглатываю и внимательно прослеживаю, как несколько капель срываются с его упрямого подбородка, капают на грудь и соскальзывают вниз — вдоль косых мышц умопомрачительного пресса.

— Доброе утро, господин депутат!

Смеюсь. Настроение преодолевает запредельную отметку. Мне хочется громко хохотать, беззаботно шутить и дурачиться, не думая ни о чем. Например, о несостоявшемся признании в любви или о том, что сказке суждено закончиться, стоит нам вернуться в суетливую Москву.

Для себя я решаю, что слова не так уж важны, когда мужчина смотрит на тебя так, как будто готов тебя съесть в следующую секунду. От Ларина веет желанием, азартом и неутоленным голодом, хоть мы отклеились друг от друга жалких пятнадцать минут назад.

— Юлька!

Оттолкнувшись от ковра, Демьян в считанные мгновения преодолевает разделяющие нас метры и подминает меня под себя. Уверенным жестом заводит запястья мне за голову, гипнотизирует, не позволяет пошевелиться.

Да я и не сопротивляюсь. Напротив, восторженно ныряю в омут зеленых глаз и подаюсь вперед, принимая правила игры. Целую своего личного депутата жадно и упоительно, отыгрываясь за прошлые неудачи в личной жизни.

За грудиной закручиваются сумасшедшие вихри, фейерверки взрываются и ударяются в ребра, внизу живота буйствует мощнейшие торнадо. Совпадаем с Лариным идеально — как вылепленные искусным мастером детали одного механизма.

Дышим сипло и часто в унисон. Функционируем как четко отлаженная система. Наполняем пространство приглушенными хрипами и стонами.

Мы оба плавим внутренние предохранители, отправляем в топку нелепые табу и теряем цивилизованность, превращаясь в диких животных. Царапаемся и кусаемся, поочередно захватываем лидерство, награждаем друг друга яркими метками-клеймами, чтобы спустя какое-то время без сил рухнуть на пропитанные потом подушки.

Сердце барахтается где-то в горле. Предплечья покалывает сотнями игл. Зрение барахлит, фиксируя окружающую действительность размытыми пятнами. Но все эти перегрузки ничто, по сравнению с тихими словами, раскалывающими весь мой мир на до и после.

— Люблю тебя, Юль.

Демьян утыкается носом мне в висок. Шепчет негромко, опаляя горячим дыханием кожу. И стискивает в стальных объятьях, от которых чудом не трещат ребра.

Ответа не требует, только прижимается теснее и захватывает зубами лихорадочно бьющуюся жилку на шее. Я же в любом случае не могу издать ни звука. Ошарашенно перевариваю свалившееся на меня знание и боюсь поверить в то, что это не сон. Не фантазия моего воспаленного мозга. Не изощренный ход просчитанной депутатом шахматной партии.