Роковая перестановка - Барбара Вайн

— Если мы не можем купить выпивку, сигарет и ходить по пабам, когда нам хочется, — сказал Руфус, — тогда нет смысла оставаться здесь.

Эдам смотрел на ситуацию иначе, хотя такое времяпрепровождение ему тоже нравилось, оно было как бы необходимым условием получения удовольствия.

Зоси больше не заговаривала о социальном обеспечении. Она все еще спала в Кентавровой комнате, а вот Руфус там почти не ночевал. У него вошло в обыкновение спать на террасе, а Зоси перебиралась в комнату около полуночи или чуть позже. «Юхалазавр» выехал с проселка на дорогу и повернул к «Милл-ин-зе-Питл». Зоси сползла на пол и скрючилась там в позе молящегося йога. На сиденье она вернулась только после того, как они свернули на дорогу к Садбери.

Продавать серебро она пошла вместе с ними. Выбранный магазинчик находился на Фраэр-стрит. Они уже дважды бывали в нем, хозяин не задавал вопросы, однако Эдам подозревал, что цены у него здорово занижены. Антиквар ошеломленно уставился на Зоси в наволочке, которая едва прикрывала попку. Мини уже не носили лет пять, и люди отвыкли видеть голые ноги. Зоси обошла магазин, внимательно изучая каждый предмет. Эдам и Руфус прошли за прилавок и сторговались на шестьдесят пять фунтов. Эдама едва не затошнило от этой суммы, он считал, что столько стоит только один соусник. Когда они вернулись, Зоси, сложив руки на коленях, сидела на гнутом деревянном стуле и ждала.

Руфус купил вина, самого дешевого, производимого из отходов в местах, которые никогда не были винодельческими, типа Румынии. Зоси куда-то ушла, сказав, что встретится с ними у машины, припаркованной на Базарной площади, в тени от Гейнсборо. Продавщица в винном магазине дала им коробку, и Руфус сложил в нее бутылки и десять пачек «Ротманс».[67] Эдам достал из кармана купюры и расплатился. Он тщательно следил за выражением своего лица и не хотел до возвращения домой высказывать Руфусу свои опасения, свою тревогу.

— Он дал мне за серебро шестьдесят пять, так?

— Так. А что?

— У меня было всего пятьдесят пять, когда я расплачивался в магазине.

— Да ладно тебе. Ты, наверное, обсчитался.

Они поставили коробку с бутылками, и Эдам пересчитал деньги, предварительно отняв от первоначальной суммы тридцать четыре семьдесят два за вино и сигареты.

— Двадцать двадцать восемь, — сказал он. — А должно быть тридцать двадцать восемь.

— Ты, наверное, обронил десятку.

— Ничего я не ронял.

Молодые люди стояли посреди тротуара перед зданием ратуши, и в тот момент, когда Эдам в очередной раз принялся пересчитывать деньги, недостающая десятка объявилась в виде новых джинсов на Зоси, которая шла к ним от памятника Гейнсборо. Им не понадобилось что-либо говорить друг другу. Они все поняли. Но ни один из них не мог облечь свое обвинение в слова. Ребята смотрели на Зоси, на джинсы — причем самые дешевые, худшего качества, похожие скорее на трикотажные брюки, — на красную майку из тех, что магазины уценивают до фунта, на весь ансамбль, который выглядел значительно достойнее, чем наволочка тети Лилиан.

Эдам почувствовал себя униженным, сообразив, что Зоси порылась у него в карманах, а он этого даже не заметил.

— Нужна же мне какая-то одежда. В наволочке у меня был нелепый вид.

В присущей ей манере, одновременно кроткой и осторожной, Зоси протянула к Эдаму руку со сжатым кулачком. Девушка разжала его, и Эдаму на ладонь упали три скомканные купюры, одна в двадцать фунтов и две по десять.

— Откуда у тебя это?

Зоси покачала головой.

— Не заморачивайся. Это для нас. Ты сказал, что все должны вносить долю. — Она обеспокоенно оглядела площадь и в этот момент напомнила Эдаму зайца, которого он однажды увидел сидящим на краю ячменного поля. — Ну что, теперь можно ехать домой?

Когда они проезжали через Нунз, Зоси снова скрючилась на полу и не вылезала, пока они не доехали до Отсемонда. Эдам взял у нее деньги. Он не задавал вопросы, хотя отлично представлял, что произошло, что она учудила, и принял решение никогда не приближаться к магазину на Фраэр-стрит.

В тот же день Зоси увидела картину в Комнате смертного ложа. Руфус открыл бутылку густого темно-красного вина типа «Бычьей крови», от которого у Эдама всегда болела голова. Однако он все равно взял стакан, и Зоси тоже, и они пили вино на кухне, сидя за столом. И Зоси спросила, что теперь же все в порядке, правда, теперь она может остаться? Эдам ответил «да», но произнес это с неохотой, потому что дневное событие потрясло его; в душе возникло ощущение, что Зоси навлечет на них большие неприятности. С другой стороны, он, к собственному неудовольствию, уже начал понимать, что ему очень хочется, чтобы она осталась. Эдаму даже стало казаться, что, если она уедет, Отсемондо лишится своей прелести и ему самому уже не захочется жить здесь. В юноше поднялось томление, то напряженное ощущение голода, который он никак не смог удовлетворить, подолгу занимаясь с ней любовью. Когда она спросила, можно ли ей остаться, Эдама пронзила настоящая боль, он даже поморщился.

— Можно мне походить по дому?

Он предложил бы сопровождать ее, но боялся зайти на территорию Руфуса. Зоси ушла наверх. Он посмотрел на Руфуса, тот усмехнулся и выпустил дым между зубами.

— Бери, если хочешь, — сказал он.

— Я думал…

— Кратковременная аберрация. Хватило на два дня. — Руфус наполнил стакан. Он пил в два раза больше, чем кто-либо, и в два раза быстрее. — Зоси — это женщина-тайна. Ты наверняка заметил, что последние пару ночей я сплю на террасе. А что, если ты переселишь ее в Комнату игольницы, а мне вернешь Кентаврову?

Прежде чем Эдам успел ответить — а что он, по сути, мог ответить? что она не его рабыня, не домашняя собачка? — в кухню влетела Зоси и заявила, что на верхней площадке лестницы видела старика, тощего, лысого, в очках с золотой оправой. Руфус расхохотался, Эдам тоже не воспринял ее слова всерьез, так как она уже побывала в кабинете и видела фотографии. Но через полчаса она, на этот раз заливаясь слезами, снова вбежала в кухню.

— Зачем ты меня туда пустил? Зачем ты разрешил мне ее увидеть?

Какое-то время ушло на то, чтобы вытянуть из нее суть претензий. Руфус толкнул стакан, и он по столу доехал до Зоси.

— Это же просто картина, — сказал Эдам. — Это не фотография, это просто сентиментальная викторианская картина.

Руфус же лишь молча посмотрел на нее и отвел взгляд, слегка кивнув при этом, как будто получил подтверждение тому, что знал наверняка. Зоси вытерла глаза и стала успокаиваться. Эдам сказал, чтобы она больше никогда туда не заходила, что ей нечего там делать, что скоро приедут другие люди и поселятся в той комнате. Естественно, он не знал, как скоро это произойдет.

Некоторые из тех, кто ворует, ворует любовь, так говорят психиатры. Те, у кого пустота внутри, стремятся заполнить ее любовью, если получится, — или, если не получится, вещами. Им нужно доставлять удовольствие другим, чтобы эти другие могли дать им любовь. Те, кто испытывает по любви такой же голод, как тот, что у остального человечества возникает в отношении еды, предметов первой необходимости, кто отдает свое тело не задумываясь, без мысли об ответной любви, кто отдал бы и душу, если бы знал как, — они опускаются до примитивного воровства, потому что так проще. Эдам таких не знал, но подозревал, что Зоси слегка не в себе. «Дефективная» — такое слово он использовал для себя. Он допускал, что она «шизоид» (модное выражение), потому что ему казалось, что она имеет слабое представление о реальности.

* * *

Флиттермус, оттермус,Миопотамус, —

сказал Эдам Зоси, заранее готовясь к тому, что она поправит его на «гиппопотамус», как это сделала Мери Гейдж. Однако Зоси лишь кивнула и мыском сандалии пнула несчастный трупик.

— Это коипу.

Эдама удивило, что девушка это знает, но он не хотел рассказывать ей, как это существо умерло, не хотел новой истерики. Пусть думает, что оно умерло естественной смертью.

— Им дают гранулы с цианидом, — сказала она, — и потом надо следить, чтобы их не съели вороны-падальщики. А кротам дают червей с цианидом. Мерзко, правда?

Эдам твердо знал, что у человека-коипу не было с собой яда, только ловушки, но тогда как же умерло это крупное животное с жесткой шерстью?

— Его надо похоронить.

Они побывали в «клетке», набрали еще малины, погуляли по дальнему берегу озера, поедая малину, такую сочную, что сок тек по пальцам. Когда Руфус увидел их красные руки, он сказал:

— Надеюсь, вы к трупу не прикасались? А то еще заразитесь лептоспирозом.

Для него крыса всегда оставалась крысой, независимо от вида или размера. Они надели садовые перчатки, которые нашли в конюшне, и взяли лопату, висевшую на стене среди прочих инструментов на примитивном приспособлении в виде доски и вбитых в нее гвоздей. Лопат было две, насколько помнил Эдам, эта и другая, побольше, со слегка закругленным штыком. Той, что побольше, они воспользовались потом, когда копали могилу…