Мандала - Сондон Ким

миской и стал хлебать бульон.

– Хватит пить в одиночку. И мне, что ли, налейте, попрошайка сыним.

Выпустив в лицо Чисану струйку дыма, девица подмигнула. Чисан обнял её за плечи.

– Налью, отчего ж не налить. Если подумать, мне принадлежит весь Тройственный мир, не то что чарка вина. О, Владыка Всевидящий!

Я быстро доел свою порцию и покинул трактир. Снег повалил ещё сильнее.

Сунув руку в карман, чтобы достать перчатки, я вдруг понял, что оставил вещи в трактире. Когда я вернулся, там уже никого не было. Я взял узел и вышел за дверь. В это время послышался игривый женский смех, сменившийся молитвенным речитативом Чисана:

– Как ни взгляни, всё это сон, подумалось вдруг. Герои давних времён в могилах лежат. Богатства и ордена – бессмысленный блеф. Все – неизбежные гости мира того. О-о, моё тело – капля росы на листке, свеча на ветру. Будда, Учитель трёх сфер, увещевал: если теперь не пробудить свой ум, не разорвать круг рождений и смертей, не обрести постоянства и четырёх заслуг, не утвердиться в пути недеяния – шанса иного может уже не быть.

«О, Будда Амитабха!» – тихо воскликнул я. Молитва Чисана – как бы точнее сказать? – звучала, будто взывание к духам. Будто сдавленные рыдания человека, затаившего в глубине души безысходную печаль. Услышав эти звуки, и мёртвый тотчас вскочил бы из могилы – настолько щемящими были его возгласы, бьющие в самое сердце. Молитва монаха в трактире… Эта совершенно несообразная сцена, однако, не казалась нелепой – наоборот, я внимал его словам с каким-то тёплым родственным чувством. Чисан продолжал:

– О-о, день уходит за днём – какая печаль. На смертном одре я буду рыдать, как корова, идущая на убой. Монахи былых времён знали цену часам. Так отчего же я бездарно транжирю их? Омрачённый умом, пью горькую до заката дня. Глупая бабочка, летящая на огонь, – ей невдомёк, что там найдёт свою смерть…

Послышался кокетливый женский голос и ритмичный стук палочек, вслед за тем зазвучала песня. Я покинул трактир.

Чего он добивается? Неужели решил всю жизнь упиваться вином, путаться с женщинами и распевать свои молитвы-причитания? Значит, так он пытается убежать от пустоты? Может, у него и получится на какое-то время. Однако не будет ли это трусливым бегством? Жить, уклоняясь от прямой борьбы, слоняясь где-то на задворках, – разве такая жизнь не позор? Но имею ли я право винить Чисана?

Старый учитель говорил, что, стоит достать птицу из бутылки, все проблемы решатся. Выходит, задача проста? Приложить все силы, вытащить птицу – и дело с концом. Но беда в том, что только этим ничего не добьёшься. Для того чтобы по-настоящему стать человеком, надо на время перестать жить по-человечески, и как раз это время нестерпимо мучительно. Я тоже хочу пить вино, тоже хочу проникать своей твёрдой плотью в мягкое женское лоно. Я жажду этого не меньше Чисана, в этом желании у меня нет недостатка. Но ведь я монах, давший двести пятьдесят обетов. Впрочем, что такое обеты? И без слов Чисана ясно, что они лишь средство, способ, а вовсе не цель. И всё же, и всё же… отчего это так мучительно?..

Оглушительно просигналив, рядом остановился массивный пикап. Из окна высунулась ярко накрашенная девица.

– Далеко до города? – крикнула она.

На водительском месте сидел толстый темнокожий солдат. Одной рукой он обнимал девушку за талию и улыбался, скаля белые зубы.

– Километров десять, – ответил я.

Девушка сказала что-то солдату по-английски и снова высунулась из окна.

– Вас подвезти?

– Спасибо, мне в другую сторону.

Я указал на пологую горную гряду справа.

– Оу, манк! Сэйнт манк[49], – сказал темнокожий шофёр, пожав плечами.

Пикап тут же сорвался с места, подняв снежный вихрь. «Манк, манк, сэйнт манк», – повторил я слова солдата и невольно прыснул.

Утром пришла женщина средних лет, я видел её впервые. Она сказала, что построила храм и сегодня собирается освятить статую Будды, и попросила провести обряд открытия глаз[50]. Я уклончиво отказался, отговорившись тем, что эту церемонию могут проводить только старшие монахи с высокими духовными заслугами, иначе постигнет кара. Однако женщина не ушла и продолжала настойчиво упрашивать:

– Ай, ну что за разговоры! Я, как вас увидала, сразу смекнула: вы-то мне и нужны! По глазам видно, какой благочестивый. Такой-то молодчик сыним и сделает нашего Будду чудотворным. А уж я отблагодарю, не поскуплюсь!

Тут из комнаты, где медитировал, вышел Чисан. Гостья, сложив ладони, низко поклонилась.

– Откуда Будда? – спросил он.

– Из столицы. Покамест поставила статуйку Просветлённого да Духа-хранителя гор. После поглядим – может, прикуплю чего покрупнее.

Чисан склонил голову, будто о чём-то раздумывал. Меня разбирал смех.

Всё было ясно. В Сеуле на улице Чонно в районе Тондемун есть целый ряд магазинов, в витринах которых выставлены штампованные статуи. Позолоченные будды дни напролёт бессмысленно сидят за стеклом, прицеливаясь к карманам спешащих мимо прохожих. Будды, похожие на дешёвые манекены; за смешные деньги за штуку можно купить несколько грузовиков по заводской цене. Такую статую и приобрела наша гостья, предлагавшая нам сделку.

– Идём! – твёрдо сказал Чисан, подняв голову. – Мы проведём церемонию.

Угловатое лицо женщины с выпиравшими скулами вмиг разгладилось, она сложила ладони.

– Ах, благодарствую, досточтимые!

– Ну чем не подарок от жёлтого старикана? – шепнул мне Чисан. – У нас как раз припасы на исходе… Идём.

Храм стоял в центре деревни дворов в пятьдесят, внутри оказалось людно, как в чайной. Вслед за хозяйкой мы прошли в битком набитую комнату, служившую главным храмовым залом. Почти все собравшиеся были старухи, они сидели и невнятно бормотали мантры.

Какой-то бородач предложил нам сигареты.

– Не желаете? Не весть какие, но всё же…

Женщина грозно покосилась на него.

– Совсем спятил? Какое монахам курево?

Мужчина неловко засмеялся и сунул сигарету в рот.

– Обождите здесь. Я мигом – только принесу риса для подношения, – сказала хозяйка и вышла.

В зале стоял накрытый красной тканью фанерный алтарь, украшенный горящими свечами и пёстрыми гирляндами бумажных цветов. Над ним на стене висели листки чанходжи[51] с неумело нацарапанными надписями: «Хранители четырёх сторон света», «Великий дух семи звёзд», «Дух-хранитель гор». Ноздри щекотал горьковатый запах благовоний. Чисан повёл носом, видно вспомнив о сигаретах, и обратился к бородачу:

– Можем лицезреть Будду?

– Простите?

– Статуи покажете?

– А, конечно. Сюда, пожалуйста.

Бородач потушил сигарету и сунул окурок за ухо. На заднем крыльце стояли две большие коробки из-под рамёна. Юноша в солдатских штанах – судя по всему, сын бородача – распаковал их. Мужчина вытащил газетные листы – под ними оказались статуи Будды и Горного духа размером с