Пламя в тумане - Рене Ахдие

трущобах.

– Или, может быть, мы должны просто позволить лесу забрать его. – Ранмару пожал плечами.

– Возможно. – Волк не выглядел убежденным.

Ранмару перестал просматривать бухгалтерские книги.

– Ты подозреваешь, что он что-то знает?

– Нет. Но мне от него… не по себе. Не понимаю, зачем ты захотел привести его сюда. Почему ты подумал, что он станет хорошим пополнением в наших рядах?

Ранмару ответил не сразу. Они оба знали, что мало что может заставить Волка чувствовать себя некомфортно. Оками провел годы своего становления, внушая другим чувство дискомфорта. Убеждая в нем и используя последствия.

Это было гораздо легче, чем попытаться сломить волю тех, кто боролся.

– Санада Такэо отличается от всех остальных в Черном клане, – наконец сказал Ранмару. – Он заблудшая душа в том смысле, что меня заинтриговал. Он умен в той степени, которая может сделать его весьма полезным для нашего дела. – Он снова сделал паузу. – Что в нем заставляет тебя чувствовать себя неуютно? Странно, что кто-то настолько незначительный так тебя беспокоит. – Намек на улыбку тронул его губы. – Или кто-то, кто остается незамеченным даже после того, как столько раз бросал тебе вызов.

Оками какое-то время ничего не говорил.

– Разве от мальчишки тебе не становится неуютно? – наконец спросил он нерешительным голосом. – Разве он… не заставляет тебя задавать себе странные вопросы?

– Нет, – ответил Ранмару. – Не больше, чем обычно. Я соглашусь, он странный. Но ты видел Рэна?

– Рэн – парень, потерявшийся между двумя мирами. Такое случается, когда ты видишь, как твоих родителей убивают на твоих глазах, – сказал Оками. – Конечно, Рэн должен быть странным.

– Что ж, возможно, Санада Такэо тоже видел подобное.

– Возможно. Но вряд ли. Он слишком зеленый, чтобы быть свидетелем чего-то действительно ужасного. Ты видел, сколько времени у него ушло на то, чтобы поставить простую палатку?

– Я думал, что ты оставил ему эту палатку, чтобы испытать его.

– Это несущественно. Для такого умного человека, как Санада Такэо, он должен был быстро понять, что ему не хватает деталей, и задолго до того, как Ёси обратил на это его внимание. Очевидно, мальчишке никогда в жизни не приходилось заботиться о себе. Он изнеженный и тревожный. Скорее всего, он сын какого-нибудь богача – выучился на книжках и совершенно не знает ничего о мире.

Ранмару вздохнул:

– Тогда я оставляю решение за тобой. Что бы ты ни решил относительно того, останется ли парень или уйдет, я поддержу тебя. – Его левая бровь изогнулась высоко вверх. – Но он – твоя ответственность в Инако. Ты заслужил эту привилегию, настроив его против себя, как сегодня. И на твоем месте я был бы гораздо более бдителен в отношении того, насколько ты позволяешь Санаде Такэо залезть под свою кожу.

Оками обернулся, явно намереваясь протестовать. Но Ранмару поднял руку, прервав его прежде, чем тот успел заговорить.

– Отведи Такэо в чайную, как и обещал, а потом делай с ним, что захочешь. – Ранмару расправил чистый лист бумаги васи[48] и начал растирать смоченную чернильную палочку в чернильнице рядом с собой. – Хотя я бы позволил Такэо остаться, может статься, он будет весьма полезен. Несмотря на свои странно умные идеи.

Оками ответил не сразу:

– Посмотрим.

Заклепки из золота и розовые от лепестков во́ды

Инако.

Город сотни арочных мостов и тысячи деревьев сакуры. Город грязи, пота и нечистот. Город золотых журавлей и янтарных закатов.

Город секретов.

За четыре года, прошедших с тех пор, как Кэнсин в последний раз был в ее стенах, столица изменилась.

Она явно стала больше. Окраины Инако теперь упирались в поля и леса, окружавшие его границы в прошлом. Через центр города петляла медленно текущая река, усеянная увядшими цветами. Ее розовые от лепестков во́ды казались нарисованными одним мазком и разделяли черепичные крыши на два берега – волна серо-голубой глины, поднимающейся, как море, гонимое штормом.

Мать Кэнсина однажды сказала, что всю историю имперского города можно рассказать только по черепице его крыш. Изогнутая глина отмечала места, где самые величественные районы Инако переходили в более бедные улицы. В его укромные переулки. Где округлая черепица и блестящие углы погружались в пыльную ветхость. Где они исчезали в тех частях города, которые Кэнсин никогда не посещал.

Количество потрескавшихся и изломанных крыш за последние четыре года стало еще более шатким и тесным. Удивительно, как – независимо от достатка или обстоятельств – все жители города использовали одну и ту же черепицу. Один и тот же цвет. Одну и ту же форму.

Странный союз хаоса и соответствия.

В то же время Инако также казался ему меньше. Несмотря на свой очевидный рост.

Кэнсин обдумывал это, пока въезжал со своими людьми в город через главные ворота. Торговцы толпились по обе стороны длинной грязной улицы, продавая аккуратно сложенные стопкой фрукты и свежевымытые продукты. Несколько детей продавали маленькие конопляные мешочки с хрустящими рисовыми крекерами, их лица и руки были чистыми, несмотря на рваную одежду. Идеальные ряды сладкого дайфуку[49] на прилавке привлекли внимание Кэнсина, когда он проезжал мимо. Он улыбнулся, вспомнив, как сильно Марико любила есть эти воздушные рисовые лепешки, наполненные сладкой бобовой пастой. Как они постоянно ссорились из-за последнего дайфуку, когда отец привозил домой коробку из Инако.

В детстве Кэнсин и Марико довольно часто грызлись между собой, и их ссоры стали легендарными. Такими же эпическими, как войны, про которые им рассказывали на уроках истории, – полные различными уловками и элегантными маневрами. Кэнсин всегда пытался превзойти ее физически, в то время как Марико всегда боролась за то, чтобы одолеть его умом.

Его сестра выигрывала гораздо чаще, чем был готов признать Кэнсин.

Он улыбнулся про себя этому потоку воспоминаний.

Марико не умерла. Она просто вела войну иного рода. И хотя Кэнсин до сих пор не понял ее цель, он верил в свою младшую сестру. Поддерживал ее.

Поскольку, как он знал, она верила и поддерживала его.

Они всегда будут друг у друга. Что бы ни случилось.

Небольшой отряд Кэнсина остановился перед бесконечной вереницей повозок и усталых путников, въезжающих в Инако, которых проверяла императорская гвардия.

Как только герб Хаттори заметили, он и его люди направились мимо очереди. Кэнсин решил взять с собой в столицу только пятнадцать своих лучших солдат. Пять самураев и десять асигару. До отъезда из дома на рассвете Кэнсин осознал, что большой отряд воинов вызовет больше перешептываний. Спровоцирует больше предположений.

Он не хотел, чтобы кто-нибудь заподозрил правду о том, зачем он приехал в Инако.