Время таяния снегов - Рытхэу Юрий Сергеевич

Журин скривился в усмешке и процедил сквозь зубы:

— Если вы понимаете под этим словом население стойбища Улак, то…

— Договаривайте! — крикнул Гуковский.

— Нет, зачем же. Я думаю, что и так понятно, — сказал Журин и с гордо поднятой головой направился к выходу.

После собрания Татро подошел к начальнику полярной станции.

— Спасибо вам большое, — сказал он, пожимая руку начальнику полярной станции. — Но не все хорошо получилось. При всех поссорились. Вы знаете, товарищ Гуковский, как на вас смотрят чукчи. Вы для них лучший пример. Я всегда говорю колхозникам: "Смотрите, вот они бросили свои дома, свою теплую землю, приехали на Чукотку помогать нам строить новую жизнь. Берите всегда с них пример, подражайте им". А теперь что они скажут? Что Гуковский с Журиным ссорятся.

— Эх, Татро, Татро! — Гуковский похлопал по плечу председателя. Всякие есть люди. Есть дурные люди и среди русских. Как говорится, в семье не без урода.

— А как бы сделать так, чтобы этого не было? — спросил Татро.

— Вот и я об этом думаю, — ответил Гуковский.

44

Самолет, на котором должен был прилететь Анатолий Федорович, долго не мог вылететь с аэродрома из-за плохой погоды.

Каждый день после уроков Ринтын отправлялся на полярную станцию и сидел у Лены — в радиорубке или же у нее в комнате. В который раз Лена принималась рассказывать содержание последнего письма, которое пришло в Улак одновременно с телеграммой о предстоящем приезде Анатолия Федоровича.

Письмо было длинное, на четырех тетрадочных страницах. Анатолий Федорович, вскользь упомянув о ранении в ногу, описывал свое житье в госпитале. Почти через каждые две-три строчки он заверял Лену, что рана неопасная и он еще надеется потанцевать с ней.

— Анатолий Федорович не узнает тебя, — говорила Лена, оглядывая Ринтына, — ты вырос, возмужал. Сколько тебе лет?

— Тринадцать, наверное, — смущаясь, отвечал Ринтын.

— Почему наверное? Разве ты точно не знаешь, сколько тебе лет?

— Мы как-то с дядей посчитали. Вышло, что я родился в тысяча девятьсот тридцать первом году. А день рождения дядя хорошо помнит. В тот день в Улаке впервые праздновали Женский день. Поэтому все ждали, что вместо меня родится девочка… А родился я.

Ринтын был на уроке, когда на улице послышался характерный звук летящего самолета.

Ринтын выскочил из-за парты, пробежал мимо удивленного Максима Григорьевича, вышел на улицу и, не разбирая дороги, помчался к лагуне.

Никогда еще Ринтыну не приходилось так быстро бегать. Самолет уже разворачивался, и Ринтын, не спуская с него глаз, мчался к месту посадки. В мозгу стучала одна мысль: только бы добежать, только бы добежать. Удивленные собаки с лаем гнались за ним.

На занесенной снегом лагуне собрались встречающие, Ринтын добежал до них в тот самый момент, когда самолет лыжами коснулся снега и, вздымая за собой вихрь, медленно двинулся к домикам полярной станции.

Отыскав в толпе встречающих Лену, Ринтын пробрался к ней и встал рядом. Она взяла его за руку.

Остановившись в некотором отдалении, самолет взревел моторами, словно собираясь снова улететь, и затих. На секунду наступила такая тишина, что был слышен далекий треск ломающихся на море льдин. Это продолжалось совсем недолго. Встречающие бросились к самолету, увлекая за собою Ринтына и Лену.

Отворилась дверца в самолете, и вышел летчик в меховых унтах. Он повернулся и помог выйти человеку с палочкой в руке. Это был Анатолий Федорович.

Лена крепко сжала руку Ринтына.

Вперед вышел начальник полярной станции Гуковский. Он обнял и поцеловал Анатолия Федоровича.

Все бросились к самолету, оставив Лену и Ринтына позади. Ринтыну почему-то пришла на память сцена первого приезда отчима. Тогда Ринтына тоже оттеснили в сторону, забыли про него…

Наконец, вырвавшись из объятий, Анатолий Федорович подошел к ним. Лена все крепче и крепче сжимала руку Ринтына.

— Лена, — тихо позвал Анатолий Федорович.

Опираясь на палку и прихрамывая, он сделал несколько шагов. Рука Лены дрожала, и когда Ринтын случайно взглянул ей в лицо, то с удивлением увидел, что она плачет: две большие прозрачные слезинки наперегонки катились по ее щекам.

— Лена! Леночка! Ну что ты! — растерянно проговорил Анатолий Федорович и протянул к ней обе руки.

— Это я так, — глотая слезы, тихо сказала Лена и, рванувшись вперед, спрятала лицо на его груди.

Подхватив под руки Лену и Ринтына, Анатолий Федорович зашагал к домам полярной станции.

Ринтын не захотел входить в дом. Он понимал, что Анатолию и Лене сейчас не до него.

— Я пойду, — улучив минуту, шепнул он Лене.

— Правильно, — сказала Лена. — Приходи вечером, у нас никого не будет.

В назначенное время Ринтын был у них.

— Садись сюда, — позвал его Анатолий Федорович и усадил рядом с собой.

Ринтын с благоговением разглядывал прикрепленный к выцветшей гимнастерке орден Красной Звезды.

Анатолий Федорович сцепил руки, разнял их и сказал:

— Вот что, Ринтын. Мне очень жаль, что наша встреча будет короткой. Завтра утром с этим же самолетом мы, я и Лена, улетаем в Гуврэль. Я назначен начальником Гуврэльской полярной станции.

У Ринтына от этих слов больно сжалось сердце. Он так привык к Лене и Анатолию Федоровичу, После дяди Кмоля они были самыми близкими людьми.

— Ну что повесил голову? Выше нос! — Анатолий Федорович взлохматил Ринтыну волосы. — Ты человек почти взрослый. В каком ты классе теперь учишься? В пятом? Ну вот, пройдет всего два года — и ты поедешь дальше учиться. По дороге погостишь у нас. А может быть, ты раздумал учиться в университете?

Ринтын отрицательно покачал головой.

— Вот и хорошо! Выше голову! В жизни тебе еще придется увидеть многое: и радость, и горе, и большие трудности. Еще неизвестно, кем ты станешь. Еще не решил? Одно помни, Ринтын: в пути не останавливайся! Иди все время вперед.

Подошла Лена. На глазах у нее блестели слезы. У Ринтына вдруг защипало в носу, к горлу подкатил комок.

— Мы решили подарить тебе вот это на память, — Лена показала на книги, разложенные на диванчике.

— А это тебе от меня лично. — Анатолий Федорович протянул Ринтыну новую полевую сумку — предмет тайных желаний каждого улакского мальчика — и в придачу еще одноствольное дробовое ружье.

До позднего вечера просидел Ринтын у Лены и Анатолия Федоровича. На прощание Лена взяла его голову в руки, поцеловала в губы.

Домой Ринтын пробирался вдоль берега моря, чтобы никто не видел слез на его щеках.

В эту ночь он мало спал. Когда стрелки ходиков показали ровно пять часов, он быстро оделся и тихо вышел на улицу.

В воздухе пахло свежим утренним дымком, и было очень холодно. Хорошо бы пойти на полярную станцию и в последний раз взглянуть на Лену и Анатолия Федоровича. Но они просили не приходить провожать. Обидная просьба! Неужели они думают, что Ринтыну трудно встать на рассвете?

Ринтын пошел к лагуне. Под его ногами снежной пылью взметывалась в воздух выпавшая за ночь изморозь. Колючий холод проникал через меховую кухлянку.

С берегов Ринтыну хорошо были видны самолет и люди, копошившиеся около него. Он напрягал зрение, пытаясь различить среди них Анатолия и Лену, но неверный голубой утренний полумрак делал людей возле самолета одинаковыми.

Незаметно для себя, шаг за шагом, Ринтын медленно приближался к самолету. В голове его, как предвечерние стайки комаров, роились мысли. Среди этих мыслей была одна, которая выступала отчетливо: когда-то еще ему придется увидеть Лену и Анатолия Федоровича! Ведь Гуврэль не Кэнискун и не Кытрын! До нее очень далеко!

Погруженный в размышления, Ринтын не заметил, как близко подошел к самолету. Рев запущенных моторов заставил его вздрогнуть. Ринтын остановился. Самолет развернулся и побежал по лагуне, скрывшись за снежным облаком, поднятым винтами. Ринтын слышал, как удаляется самолет. Все дальше становился гул его моторов. Наконец он показался над лагуной и, поднимаясь все выше и выше, растворился в голубом сумраке.