Темная сторона Петербурга - Мария Артемьева

Государство даже вынуждено было пресекать ажиотаж, публикуя сообщения с опровержением слухов о чрезвычайной якобы редкости брутовского рубля.

Но суеверия всегда сильнее веры: они ближе, как своя рубашка к телу, нежели холодные суждения головы, не основанные на иррациональной русской «авось-философии».

Слава игроцкого рубля-талисмана после революции сошла на нет, но не увяла окончательно. И по сию пору можно сделать состояние,[13] продав заповедную ассигнацию: коллекционеры дают до тысячи долларов за один такой рубль.

Ходят такие слухи. А уж кто их распускает — совершенно неизвестно.

Может, сам Брут?

ТЕНЬ

Финляндский вокзал

После знаменитой реконструкции Финляндского вокзала от прежнего здания уцелела всего лишь одна стена. Выглядит это чарующе и странно: будто бы прошлое выглядывает в окошко современности. А ведь когда-то здесь случалось и наоборот.

* * *

— Итак, господа. Я пригласил вас сюда с тем, чтобы… э-э-кхм…

Заместитель начальника Финляндского вокзала Ионов увидал ехидные улыбочки на лицах приглашенных представителей прессы и осекся.

Пожалуй, фраза, которой он намеревался открыть собрание, и в самом деле попахивала эпигонством. И если это давало повод для шуток, то получалось нехорошо. Поскольку дело, которое требовалось теперь обсудить, вокзальное начальство отнюдь не забавляло. Дело было возмутительным.

Ионов оглядел собравшихся и, насупившись, сказал:

— Подозреваю, что здесь чей-то розыгрыш. Но поелику происходящее весьма мешает работе железной дороги, да уже не первую неделю, я вынужден…

В дверь кабинета постучали.

— Войдите! — крикнул Ионов.

На пороге появились двое в форме сотрудников железной дороги — маленький, с испуганным лицом, и высокий, угрюмый, с аккуратно стриженной бородой.

— Пожалуйста. Свидетели. Дежурили позавчера. Григорьев и Зимин. Задавайте вопросы, — предложил заместитель начальника вокзала. Поднялся из-за стола и, подойдя к высокому закругленному сверху окошку, принялся равнодушно обозревать площадь.

— Приступим! — Высокий юноша в костюме из клетчатой шотландской шерсти обрадовался и, вынув из кармана карандаш, постучал им по черному кожаному блокнотцу, пристроенному небрежно на коленке.

Юноша прозывался Аркадий Перепелко. Как репортер, он писал для еженедельного питерского листка «Обыватель» и был уже довольно известен обществу в качестве человека деятельного и прогрессивных взглядов.

— Ну, что тут у вас произошло? — нацелив карандаш в сторону маленького Зимина, который выглядел моложе своего напарника, спросил Аркадий Перепелко.

Двое железнодорожников, стоя посреди кабинета, переглянулись.

— Дак, это… того… Мы уж все рассказали. И городовому даже, — застенчиво переминаясь с ноги на ногу, сказал Зимин. Бородатый Григорьев молча кивнул.

Вид у обоих был смущенный.

Аркадий Перепелко посмотрел на железнодорожных служителей строго и с прищуром. Он намеревался как можно быстрее разоблачить явно сочиненный сотрудниками вокзала «феномен», но тут влез солидный господин с бакенбардами — представитель консервативного издания «Голос».

— Скажите-ка, голубчик, какие э-э-э… чувства… или ощущения…

Господин с бакенбардами так тщательно подбирал слова, формулируя вопрос, что Аркадий не утерпел и перебил его.

— Твоя фамилия Григорьев? — Острый кончик карандаша в руке репортера взлетел на уровень груди бородатого железнодорожника.

— Да, — хриплым простуженным басом прогудел Григорьев.

— А ты — Зимин?

— Наше такое фамилие, — закивал, моргая, Зимин.

— Так я хотел спросить, какие ощущения… — снова залепетали бакенбарды, но Аркадий не намеревался отдавать инициативу.

Кончик его карандаша описал дугу и замер напротив Григорьева.

— Водку позавчера пили? — с нажимом спросил Перепелко.

— Никак нет, — моргая, ответил Зимин.

— Какая ж водка, ежели дежурство? — укоризненно прогудел бородач Григорьев.

Зимин закрестился.

— Вот вам крест, ей-ей…

— А такая! — рассерженным фальцетом прикрикнул на служащих вокзала Аркадий. — Начальства никого нет, вокзал пустой, скучно поди, да холодно. Вот и раздавили по стопочке. Потом еще опрокинули… И еще. А там и зеленые черти хороводом запрыгали. Что, не так было?

— Не так, — обиженно заявил Зимин. — Вот вам крест!

А Григорьев вздохнул и добавил, глядя в сторону:

— Это вот все они теперь такие. Образованцы. Попам не верят, в церковь не ходят, Бога не боятся. Молодежь…

— Но-но-но! — прикрикнул репортер. Не хватало еще, чтоб намекали ему на щенячий возраст.

Господин с бакенбардами усмехнулся. Белокурая курсистка-эмансипэ от прогрессивных «Новых известий» юноше Перепелко даже посочувствовала: уж больно уши у того загорелись — это всегда так неприятно, если уши горят.

— Давайте-ка лучше с подробностями. И по порядку — где, когда, что, — высказался спокойный толстячок из «Биржевки». Его поддержали и другие охотники за сенсациями.

Однако нервы железнодорожников были уже на пределе.

— Да чего тут рассказывать? — не выдержал Зимин. — Рассказывали уж! И не один раз! Привидение! По вокзалу ходит. Ночью. У нас тут три смены дежурных перебывали — все видели. Каждый! Коваленко ажно в обморок хлопнулся. Никак откачать не могли.

— Да! И он на Николаевку перевелся, — добавил Григорьев.

— Кто? — не понял господин в бакенбардах.

— Дак Коваленко же! Боится человек. Понять можно. Это ведь не то что средь бела дня с карандашиком…

— Вот что, господа газетчики, — заместитель начальника вокзала оторвался от созерцания экипажей, извозчичьих лошадей и торговок огурцами и кислой капустой на площади, оставил запыленное окно кабинета и оглядел заинтригованных представителей прессы. — Если хотите до тонкости разобраться в вопросе — милости прошу! От имени и по поручению начальника вокзала приглашаю всех желающих подежурить. Тут уж наверняка до правды докопаетесь. С нашими вот сотрудниками.

— Ежели кишка не тонка, — проворчал Григорьев, поглядывая на субтильного репортера Перепелко и бледную стриженую курсистку.

— При чем тут кишка? — вскипел Аркаша Перепелко. — Я против суеверий!

— Ну, не суеверишь — и хорошо. И ладно. Может, чего и разъяснишь нашей-то темноте — так, мол, и так, граждане миряне. Атмосферное, дескать, явление, — примирительно проворчал Зимин.

— Отлично. Я материалист!.. И я вас выведу на чистую воду! — воскликнул репортер. — Коллеги?..

На эксперимент согласились трое: сам Аркаша, курсистка Лидочка Зайцева и солидный господин в бакенбардах — Диомид Львович Ревунов из «Голоса», ведущий обозреватель научного раздела. Встреча со сверхъестественным для него лично — дело совершенно естественное, объяснил Диомид Львович. Всю жизнь он об этом мечтал и внутренне готовился.

Григорьев и Зимин покинули кабинет. Газетчики тоже начали расходиться.

Троих дознавателей от прессы заместитель начальника задержал, обратившись к ним с торжественным напутствием:

— Господа! Вам доверена весьма важная миссия. Необходимо, наконец, вскрыть правду для общества.

После чего, понизив голос, господин Ионов повторил еще раз:

— Пожалуйста, проявите бдительность, господа. Я уверен, тут чей-то нахальный розыгрыш.

И поглядел на Аркадия Перепелко: из всей группы газетчиков молодой прыткий репортер казался заместителю Ионову наиболее полезным в деле разоблачения человеком.

Заметив этот взгляд, Лидочка Зайцева презрительно усмехнулась. Мужчины так любят делить шкуру неубитого медведя, подумала она. И постоянно хвастаются.

А вполне возможно, загадку суждено разгадать репортеру-женщине. В конце концов, 1911 год — новый век на дворе!

* * *

Встречу для ловцов «потустороннего» назначили вечером, в дежурке.

Лидочка Зайцева робела от самой мысли, что ей предстоит всю ночь провести в обществе не вполне знакомых мужчин, да еще где-то на вокзале.

Но отставать от репортеров мужского пола она не собиралась. Нет уж! Никто из гендерных шовинистов не посмеет утверждать, что женщина в репортерском деле хоть чем-то хуже или слабее своих коллег.

Ловить привидение? Пожалуйста! Саму идею экзорцистического расследования Лидочка приняла как брошенную перчатку — по-рыцарски.

Но теперь, сидя в продуваемой сквозняками дежурке и отбиваясь от нахлынувших вдруг трусливых мещанских мыслей, она испытывала ужасный душевный дискомфорт и больше всего опасалась как-нибудь нечаянно покраснеть.

Сев независимо на отдельно стоящий в сторонке венский стул, Лидочка выпрямилась и замерла. Ей хотелось вообще ни о чем не думать.