Через мост и дальше - Олег Федорович Соловьев

очень много народу, гораздо больше стояло на улице за бочками, приспособленными под столы. По какой-то причине, несмотря на время, работала кухня, я понял, что очень сильно хочу есть и предложил своему спутнику чего-нибудь перекусить, он согласился. Мы заказали по бургеру, взяли еще пива и уселись за длинный стол рядом с баром.

– Ну что, что тебе еще интересно обо мне узнать?

– Да как-то… Ну, если тебе есть, что рассказать, рассказывай, я не хочу ничего спрашивать.

– Хорошо. Возможно, тебе интересно, чем я занимался после того, как вернулся из армии. А возможно и нет – кто тебя знает? Ничего особо интересного, на самом деле, не было. Жил обычную жизнь.

– Что это такое – обычная жизнь?

– Ну, обычная. Вот чем ты занимаешься своими днями?

– Я хожу на работу и возвращаюсь с работы. Вечером читаю, или смотрю кино. По выходным иногда хожу выпить пива, но не так чтобы очень часто. В отпуск езжу несколько раз в год. Не знаю. Вполне обычно, но вдруг у тебя как-то иначе.

– Ну да. Вполне. У меня так же примерно. Я вернулся из армии и, как ты понимаешь, не знал, что мне делать. Сначала жил дома с матерью, но это было очень странно, мы почти не разговаривали, была какая-то нездоровая атмосфера. Жил так где-то полгода, а потом вдруг стал музыкальным журналистом. То, что я вместо посещения института проводил свое время на музыкальных форумах каким-то удивительным образом в итоге сыграло мне на руку – на этих же форумах проводил время мой будущий начальник. Мы оказались знакомы, и он принял меня на работу. Следующие несколько лет я писал о музыке, каждый день. Ездил на какие-то фестивали, брал интервью у музыкантов, все вот это. Было вполне интересно, ты догадываешься, наверное.

– Слушай, ну это же правда интересно. Я бы хотел попробовать такое занятие.

– Ну, это не так сложно, ты всегда можешь попробовать. Но закончилось все, к сожалению, достаточно прозаично – у издания поменялись владельцы, они видели курс развития по-своему, не так, как я и, в принципе, все мои коллеги. Я ушел и стал фрилансером – особо ничего не изменилось, но только теперь я отсылал свои статьи в разные издания, и они платили мне за каждую отдельно. И, в общем-то, я иногда продолжаю этим заниматься, если сильно хочется о чем-то рассказать, но это случается очень редко и нравится мне все меньше и меньше. Сейчас я занимаюсь примерно ничем. Иногда пишу какие-то статейки, иногда играю диджей-сеты, но в основном, конечно, не делаю ничего. Как-то ничего и не хочется делать, знаешь. Возможно, период такой, возможно, я просто устал ото всего и жду, когда эта усталость пройдет. Она же должна пройти рано или поздно, да?

–Ну, наверное, я не знаю. Наверное, все рано или поздно проходит, если подождать достаточное время. А на что ты живешь, если ничего не делаешь?

Он засмеялся.

– Хороший вопрос! Ну я все-таки не совсем ничего не делаю. Я делаю, просто не очень часто. В принципе, тех гонораров, которые мне платят – их достаточно, чтобы более-менее нормально жить. Ну и плюс деньги-то все-таки остались от матери. Она как будто вообще не тратила ничего. Наверное, так и было последние годы.

– А от чего она умерла?

– От сердечного приступа. Папа умер от рака. В этом есть какая-то ирония, что случилось именно так, а не наоборот. Ты когда-нибудь думал, как ты хотел бы умереть?

– Думал, наверное. Я не помню, но мне кажется, что лучше всего умереть во сне. Лечь вечером спать и не проснуться. Как будто долгий сон. Длиной в вечность.

– Да, это самый заманчивый вариант, наверное. А если помимо такого варианта?

– Не знаю. Я не хочу плохо умирать, если ты об этом. Не хочу долго болеть перед, не хочу, чтобы были страдания. Как мои, так и людей, которые рядом. Мне кажется, мы половину вечера говорим о смерти. Это ты специально так разговор ведешь, или случайно получается?

– Наверное, ничего не получается случайно, но вообще я не намеревался. Где наши бургеры-то, я уже достаточно сильно голоден.

Бургеры нам принесли через несколько минут. У нас как-то одновременно закончилось желание говорить, поэтому мы молча друг другу кивнули и принялись есть. Потом, закончив, так же молча кивнули друг другу еще раз и сделали по глотку пива. Я откинулся назад и облокотился на стену. Хотелось прилечь. Странным образом смесь беспорядочно выпитого пива разной крепости и прослушанных разговоров моего сегодняшнего приятеля оказали усыпляющий эффект – если бы я мог лечь, я уснул бы моментально. Говорить было трудно, как будто язык стал в десять раз тяжелее и отказывался двигаться с привычной легкостью. Но вместе с тем, я не чувствовал себя в праве просто встать, выйти из бара и поехать домой. Почему-то я не мог оставить своего спутника, не в одностороннем порядке. У него, видимо, тоже пропало желание говорить, поэтому он достаточно расслабленно смотрел клипы по висящему на противоположной стене телевизору. В баре было довольно шумно, но я снова не ощущал никакого шума. То есть, я знал, что этот шум есть, но это было скорее какое-то врожденное знание. Точно так же знаешь, что небо – голубое, даже если сейчас ночь, или оно затянуто тучами. Я так и не понимал, зачем я здесь нахожусь – наверное, я никогда не смогу этого понять. Его история была вполне себе ужасная, но, в конце концов, у каждого человека найдется хотя бы одна более-менее ужасная история. Зависит от того, как её подать. Он подал очень буднично, не нагнетая атмосферы, не заостряя ни на чем внимания – но она все равно оставалась ужасной, просто потому что такой и была. Я не знал, как её можно прокомментировать. Я все еще не мог толком её осознать. Получается, что все люди, которые были с ним рядом умерли. Кроме брата, который уехал неизвестно куда. Вполне вероятно, что он живет в соседнем с баром доме, но мы этого никогда не узнаем. Мне это попросту не очень интересно, а мой товарищ утверждает, что ему не нужно это знать. Что он не хочет ничего об этом знать. Конечно же, он врет. Я уверен, что его это не отпускает до сих пор, несмотря на двадцать прошедших лет, и на все его самовнушение. Может быть, попробовать еще раз его убедить, что встретиться все же нужно? Но нет, наверное, нет. Я пытался