Хижина дяди Тома - Гарриет Бичер-Стоу

— Н-да, — с самым серьезным видом сказал молодой джентльмен, склонясь над своим бумажником, — если вы действительно можете поручиться, что я приобретаю благочестие именно такого сорта и оно там, на небесах, мне будет зачтено, то, пожалуй, стоит кое-что и накинуть. Какого вы мнения по этому поводу?

— Нет, — растерянно пробормотал Хеллей, — за это я, конечно, поручиться не могу…

— Досадно, — сказал отец Евы, — но ничего не поделаешь! — Говоря это, он вынул пачку банкнотов. — Итак, дружище, считайте! — сказал он, протягивая работорговцу деньги.

— Все в порядке, — проговорил Хеллей. Вытащив из кармана старую дорожную чернильницу, он составил акт о продаже и протянул его молодому джентльмену.

— Хотел бы я знать, — сказал Сен-Клер, — если бы меня так разобрать по косточкам, какую можно было бы нагнать за меня цену? Столько-то за форму головы, столько-то за благородную линию лба, столько-то за руки, за плечи, столько-то за образованность, за знания, за одаренность, за скромность, за… благочестие. За последние статьи, пожалуй, дорого бы не дали. Но довольно! Ева, идем!

Взяв ее за руку, он направился на противоположный конец парохода.

— Ну-с, Том, — весело сказал он, касаясь пальцем подбородка негра, — погляди-ка, нравится тебе твой новый хозяин или нет?

Том взглянул на него, и на его глаза навернулись слезы.

— Тебя зовут Том, не так ли? Умеешь ты править лошадьми? — один за другим задавал ему вопросы Сен-Клер.

— Я умею обращаться с лошадьми, сэр. У мистера Шельби их было много.

— Отлично. Я назначу тебя кучером, при условии, что напиваться ты будешь не чаще одного раза в неделю, не считая, конечно, особо торжественных случаев.

Том удивился и даже обиделся:

— Я вовсе не пью, мастер.

— Мне уже рассказывали эту сказку! — весело улыбнулся Сен-Клер. — Увидим! Впрочем, тем лучше, разумеется. Да ну, ну, не обижайся! — добавил он, видя, что Том как будто смущен его шуткой. — Я уверен, что ты полон самых благих намерений.

— О, я буду стараться! — воскликнул Том.

— И тебе будет у нас хорошо, Том, — проговорила маленькая Ева. — Отец очень добрый, только он любит надо всем смеяться.

— Отец нижайше кланяется и благодарит вас, сударыня, за похвалу! — смеясь, сказал Сен-Клер и, повернувшись на каблуках, отошел.

Глава XV

О новом хозяине Тома и еще кое о чем…

Раз уж нити скромной жизни нашего героя переплетаются с судьбами лиц, занимающих видное положение в обществе, придется познакомить читателя и с этими знатными господами.

Огюстэн Сен-Клер был сыном богатого плантатора в Луизиане. Семья его вела свой род из Канады. Из двух братьев, очень схожих по характеру, один поселился на цветущей ферме в Вермонте, второй стал богатым плантатором в Луизиане.

Мать Огюстэна была француженкой-протестанткой, предки которой эмигрировали в Луизиану. Огюстэн и его брат были единственными детьми у своих родителей.

Унаследовав от матери хрупкое сложение, Огюстэн по совету врачей был отправлен к дяде в Вермонт, где и провел бо́льшую часть своего детства. Холодный и здоровый климат этого края должен был, как предполагали врачи, закалить его и укрепить физические силы.

Огюстэн Сен-Клер был, что называется, человек во всех отношениях достойный и высокоодаренный. Но к практической деятельности, к торговым и деловым операциям он испытывал чуть ли не отвращение.

Вскоре после окончания колледжа он пережил романтическую любовь. Это была подлинная страсть, разгоревшаяся со всей силой и захватившая его душу без остатка. Он полюбил прекрасную молодую девушку и добился взаимности. Они обручились. Невеста Огюстэна жила в одном из Северных штатов, и ему пришлось вернуться на Юг, чтобы окончательно привести в порядок дела.

Внезапно Огюстэну были возвращены все его письма с короткой запиской опекуна молодой девушки. В записке его извещали, что раньше, чем это письмо дойдет до него, его невеста станет женой другого.

Слишком гордый, чтобы молить или требовать объяснений, Огюстэн в поисках забвения очертя голову ринулся в водоворот светских развлечений. Вскоре он уже был в числе поклонников прославленной царицы балов. Все совершилось с головокружительной быстротой: он женился, стал законным обладателем стройной фигурки, прелестного личика, пары сияющих черных глаз и ста тысяч долларов приданого. Все считали его счастливейшим из смертных.

Новобрачные поселились на роскошной вилле на берегу озера Поншартрен, окруженные блестящей толпой друзей.

Однажды молодому супругу подали письмо. Это был ее незабываемый почерк!

В своей комнате он вскрыл письмо, сейчас уже ненужное, увы, больше чем ненужное. Она подробно рассказывала о происках опекуна и его семьи: ее хотели принудить выйти замуж за сына этого человека. Прежде всего стали перехватывать письма Огюстэна. Не подозревая этого, она продолжала писать ему, хотя и не получала ответа. Затем она поддалась сомнениям и горю. Не выдержав потрясения, она заболела и слегла. В конце концов ей удалось раскрыть заговор. Все это было рассказано в письме. Оно заканчивалось выражением надежды и уверениями в вечной любви. Для Огюстэна это было страшнее смерти.

Он тут же ответил ей:

«Я получил Ваше письмо. Слишком поздно. Я поверил тому, что мне написали. Я пришел в отчаяние, потерял надежду. Я женат. Все кончено… Забвение — все, что остается и Вам и мне…»

Так кончилась романтика в жизни Огюстэна Сен-Клера.

В романе автор разбивает сердца людей или даже убивает их, и все кончается. В книге все очень удобно устраивается и даже кажется занимательным. Но в действительной жизни мы не умираем, даже если навсегда умирает наша радость. Остается печальная необходимость: нужно есть, пить, спать… Человек одевается, гуляет, посещает знакомых, читает, покупает, продает — это обычно и называют жизнью. Так жил и Огюстэн. Если бы его жена была настоящим человеком, она бы могла — женщина может все! — связать порванные нити этой разбитой жизни, но Мари Сен-Клер даже не была способна заметить, что нити порваны. Мы уже говорили: миссис Сен-Клер — это было только красивое лицо, изумительные глаза и сто тысяч долларов. Но все это не способно излечить страдающую душу.

Когда после получения письма Огюстэна нашли лежащим на диване и он сослался на головную боль, Мари посоветовала ему понюхать нашатырный спирт. Когда же головная боль затянулась на несколько недель, она мимоходом заметила, что никогда не думала, что мистер Сен-Клер такой хилый, болезненный. Но ничего не поделаешь: как видно, он подвержен мигреням; это очень печально… Всем покажется странным встречать ее в обществе без мужа через какой-нибудь месяц после свадьбы.

В глубине души Огюстэн даже был доволен, что его жена так мало проницательна, но, когда кончились визиты и празднества, заполнявшие первые месяцы их совместной жизни, он понял, что красивая молодая женщина, всю жизнь окруженная поклонением и баловством, может оказаться в домашнем быту жестоким тираном. Мари никогда не отличалась способностью любить. Она была лишена чувствительности, все лучшее, что еще жило в ее сердце, заглушалось беспредельным, отвратительным эгоизмом, не признающим никаких прав, кроме своих собственных. С раннего детства она была окружена слугами, поглощенными только тем, чтобы предупредить малейшее ее желание. Она даже никогда не подозревала, что у них могут быть какие-либо иные желания или помыслы, как только угождать ее прихотям. Никто более беспощадно не требует любви, чем эгоистичная женщина. Только чем более она желает быть любимой, тем менее она становится способной пробудить любовь.

Когда Сен-Клер стал меньше проявлять к ней внимания и реже оказывать любезности, к которым приучил ее в период ухаживания, он оказался лицом к лицу с султаншей, вовсе не желавшей отказаться от своего раба. Начались слезы и семейные бури, затем более резкие проявления неудовольствия, булавочные уколы и вспышки гнева. Сен-Клер, со свойственной ему мягкостью и снисходительностью, попытался умилостивить жену с помощью подарков. Когда же Мари произвела на свет прелестного ребенка, в нем проснулось даже нечто вроде нежности к жене.

Мать Сен-Клера была женщиной редкого благородства и душевной чистоты. Огюстэн назвал ребенка именем своей матери, надеясь, что девочка когда-нибудь явится повторением этого прекрасного женского образа. Это задело его жену и пробудило в ней жестокую ревность. Она недоверчиво, с неудовольствием наблюдала за глубокой привязанностью Огюстэна к дочери. Ей казалось, будто все, что он дарил девочке, он отнимал у нее. Ее здоровье после рождения ребенка стало заметно ухудшаться. Жизнь в полной бездеятельности, какая-то душевная спячка, тоска и скука, вместе с обычной для этого периода материнства слабостью, за очень короткий срок превратили цветущую красавицу в бледную, вялую и болезненную женщину. Все ее время было поглощено возней со всякими настоящими и мнимыми недугами. Она искренно считала себя самым несчастным существом на свете.