Записки о большевистской революции - Жак Садуль

Кадеты и оборонцы стараются использовать в контрреволюционных целях национальные движения, до того поддерживаемые большевиками, подобно тому, как в свое время жирондисты заложили основы и использовали сепаратизм в Нормандии, Вандее и т. д.

Процесс будет большой политической победой большевиков. Они докажут таким образом, что они были правы, отказав в участии в Учредительном собрании противникам, которые взяли в руки оружие и с которыми, стало быть, невозможно что-либо обсуждать парламентским путем. Их нужно судить и вынести им приговор или уничтожить оружием.

Троцкий видит в подобном процессе, на который, как он говорит, он согласится лишь в случае крайней нужды, один недостаток. Он опасается, что массы пойдут по этому пути с чрезмерным энтузиазмом, и тем самым будет положено начало террору.

Во всяком случае, похоже, что ошибочно рассчитывать на поддержку, которую может оказать союзническим целям избираемое в настоящее время Учредительное собрание. Или оно не будет созвано, или будет большевистским. Когда же мы решимся начать переговоры с Троцким и Лениным?

Я описал вчера Пати, как только мог красочно, какой непоправимый вред может нанести выжидательная позиция. Вот уже месяц, как наши возможности воздействовать на большевиков с каждым днем уменьшаются. Легко понять почему. Они постоянно действуют — без нас, против нас. Мы не могли помешать переговорам о перемирии. Мы не сумеем помешать заключению договора о нем. Если мы в спешном порядке не решимся вмешаться, в скором времени будет поздно помешать переговорам о мире и заключению мирного договора.

Пати начинает понимать. Когда он начнет действовать?

Петроград. 25 нояб. (8 дек.)

Дорогой друг,

Я отдал курьеру, сегодня утром отъезжавшему во Францию, столь толстые конверты, что мне даже немного стыдно вновь браться за перо вечером того же дня, хотя, вернее, — утром. Я вернулся из Смольного, времени три часа утра, и мне следовало пометить эту страницу 26 ноября (9 декабря).

Поздние часы, в которые я пишу свои заметки, должны извинить их пространность (нет времени писать их короче), утомительные повторы, из-за которых их, наверное, трудно читать (не хватает мужества перечитать их самому). Я, кстати, рассчитываю в самое ближайшее время отказаться от этого ежедневного «домашнего задания» и возобновить традицию писать раз в неделю или в полмесяца. Я полагал, что в период революционного оживления, с одной стороны, риск какой-нибудь неожиданности, возможной в кругах, в которых я бываю, делает предпочтительными ежедневные записки, и что, с другой стороны, у впечатлений, записываемых изо дня в день, есть то преимущество, что они вернее передадут читателю ощущение неизбежного хаотического характера событий, чем написанный холодно отчет, в котором с расстояния нескольких дней или нескольких недель легче оценить относительное значение фактов, избежать скорых выводов, более тенденциозных, но более непосредственных.

Сегодня вечером я виделся с Каменевым и Сокольниковым{73}, возвратившимися из Брест-Литовска. Не буду пересказывать то, что в разговоре с ними касалось сути русско-германских встреч. Должен быть опубликован очень точный отчет.

О том же, что вокруг переговоров, как раз стоит рассказать.

Прежде всего — теплый прием, оказанный большевистской делегации. Прусские офицеры, естественно, преисполненные самодовольства, принимали представителей русской демократии, к которым, однако, должны были бы испытывать глубокую неприязнь и среди которых были солдат, рабочий, крестьянин и женщина{74}, с любезностью, граничащей с заискиванием. Было очевидно, что генерал Гофман{75} и его австро-германские спутники получили исчерпывающие инструкции о поведении и хладнокровии. Ясно, что их подготавливали к встрече с феноменами — примитивными, свирепыми и необузданными сумасшедшими. И они были в недоумении, увидев большевиков вроде Каменева и Сокольникова, то есть людей, в высшей степени образованных, безупречно воспитанных, уравновешенных и способных серьезно защищать русские и союзнические интересы.

По этому вопросу все члены русской делегации единодушны. Немцы, как, впрочем, и русские офицеры, приданные делегации Иоффе{76} — Каменева, были убеждены, что мир будет обтяпан в любом случае и быстро. «На наших офицеров, — говорил мне Сокольников, — было больно смотреть. Они ехали в Брест, как бараны на бойню. Они были уверены, что большевики, сторонники мира любой ценой, готовы пойти на самые унизительные жертвы, чтобы добиться этого мира. С замиранием сердца они ехали присутствовать при предательстве своей Родины».

В немецкой делегации готовились провести операцию на два счета и под барабанную дробь. К переговорам было образовано две группы. Первая, военная, должна была за несколько часов подписать перемирие на сугубо военной основе. Другая, дипломатическая, присутствие которой не афишировалось, должна была затем присоединиться к военной группе для обсуждения, после подписания перемирия, вопроса о мирных переговорах и подготовки договора.

Эта вторая группа, понятно, не принимавшая участия в заседаниях, с жалким видом бродила по руинам Брест-Литовска, дожидаясь своего выхода на сцену. В ее состав входили несколько австро-немецких дипломатов, в том числе и граф Мирбах{77}, бывший посол Германии в Риме. Ей так и не пришлось появиться в зале из-за позиции, занятой большевиками. Большевики, как я и предсказывал несколько недель назад, решительно стояли на принципиальных позициях, не пошли ни на одну опасную уступку, оставили в недоумении немцев, которые не были готовы к такому проявлению интернационализма и патриотизма, и вызвали восхищение русских офицеров, в частности адмирала Альтфатера{78}, который, как сказал мне Троцкий, «вернулся из Брест-Литовска, — видно, на него снизошла Божья благодать, — большим, в этом вопросе о мире, большевиком, чем большевики».

Условия, окончательно возмутившие немцев, были связаны с:

1) эвакуацией с островов Моонзунда;

2) продолжением братания в случае заключения перемирия. Решительно, немцы панически боятся демократической заразы;

3) распространением большевистской литературы на франко-англо-германских фронтах;

4) запрещением переброски войск с Восточного фронта на Западный. По последнему пункту немцы поставили вопрос весьма умело. Они брали на себя обязательство не увеличивать численность войск на русском фронте. Таким образом, сами русские, — поистине парадоксальная ситуация, — были вынуждены заставить немцев удерживать против них больше войск, чем предлагалось немцами. Немцы не преминули с иронией заметить, что они были готовы (и еще как!) оголить Восточный фронт и что русские сами позаботились об интересах союзников, между тем весьма враждебных революционной демократии.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});