Две жемчужные нити - Василий Кучер

18

Ольга Чередник и бригадир вышли из леса, прячась за поредевшими кустами, и остановились у раскидистого ореха. Видно, не торопились, ведь отсюда до фабричной стены рукой подать.

— Ты и не любил меня по-настоящему, — глотая слезы, всхлипывала ткачиха. — Даже любовь у тебя была по графику, на проценты разделена. Когда с женой, а когда со мной. Где у тебя совесть?

— Неправда! Я и сейчас тебя люблю, — стоял на своем Василий Бурый, приминая носком башмака опавшие листья.

— Любишь? А почему же орал на собрании, чтобы меня выгнали из бригады за эти несчастные утки? Чтобы отправили в последнюю дыру, туда, к самой стенке? Куда никто и не заглядывает…

— Неправда! Я хотел тебя от людского глаза схоронить, чтобы и дальше встречаться, — беззаботно оправдывался бригадир. — Чтобы и дальше жить спокойно…

— Спокойно! Вырвал меня из бригады, где работают все мои бывшие подруги. Они уже надели красные косынки. Загнал в эту дыру, а сейчас хочешь запихнуть еще дальше? Не выйдет! Я только слезы от тебя видела и постоянный страх… Ночью плакала от злости, проклиная судьбу. Боялась встречи с твоей женой, которая когда-нибудь да произойдет… Ты брал у меня все, а взамен не возвращал ни крошечки…

— О, нет! — криво улыбнулся Василий. — А кто приписывал тебе десятки метров шелка, которых ты никогда не ткала? Кто завышал процент в нарядах? Признавайся, если честная…

— Честная… Я честная, потому что намучилась с пьяницей и поверила тебе, что будем счастливы… Что навсегда уедем отсюда… Что бросишь жену и будешь моим… Ты сам умолял и настаивал… Не я начала первая… О какой же честности говоришь ты, бригадир?

— Нет, нет. Не уклоняйся от ответа. Брала деньги за чужие метры? Получала за перевыполнение плана, который никогда не выполняла?

— Брала! Но вечером все тебе же возвращала. На рестораны, на гульбу. Все, до копейки. Еще и свои добавляла, когда на курорты ездил…

— И это все? Скажи честно: все?

— Нет, не все. Запамятовал, как бусы мне подарил… Говорил, настоящий жемчуг… А оказалась подделка… Крашеная пластмасса…

— За что купил, за то и продал! Я не ювелир, чтобы докапываться до истины…

— А я докопалась. И нашла твою пробу… Ты яблочко румяное только сверху, а в середине червивое… Противно… Страшно… Как гадко!.. Больше этого не будет!.. Я тебя выведу на чистую воду. Карьерист во главе бригады, которая борется за самое светлое, самое честное звание!

— Ты меня не пугай. Я пуганый…

— А я тоже не из пугливых. Натешился, и будет. Я повторяю, больше это не повторится.

— Что? — Василий выскочил из-за куста и преградил дорогу Ольге, которая собиралась выйти на тропинку. — Скажи, Ольга, о чем ты?.. Чтобы я знал наперед.

— Да о том, что и я при тебе, и Марина под боком… Не могу я обманывать твою жену и деток, как обманывала до сих пор… Стыдно мне перед девчатами, перед Олесей. Уйди с моей дороги, чтобы я больше тебя не видела. И забудь, что знал меня… Забудь, а то плохо тебе придется…

— Но ведь я не могу, Ольга, сердце не позволяет, — вкрадчиво проговорил Василий.

— Сердце? Да оно у тебя как футбольный мяч: летит, куда посылают… Бессердечный, вот ты какой! Не верю я тебе больше… Уйди с дороги, а то быть беде… И давай возвращайся к жене, к детям, а станешь искать новые развлечения, обо всем расскажу…

— Тебе не поверят…

— Поверят. У меня свидетели есть…

— Кто?

— Нас ребята видели. Дважды… Только молчат до поры… А если начну я, то и они откликнутся на твою голову…

— А может, на твою?

— Нет!

— Ну так знай: ни тебе, ни жене. К третьей пойду… На целину сбегу… Меня давно в Красноярск на капроновый зовут…

— А наша бригада? — казалось позабыв обо всем, что между ними произошло, вскрикнула Ольга. Даже руки протянула к Василию. — Ты что выдумал, сумасброд?

— То, что слышала.

— Не пустим. Хочешь вредить еще и гам? Тебя здесь раскусили, здесь и положат конец твоей брехне. Как только твоя жена до сих пор не догадалась?

Ольга в отчаянии обхватила голову руками и кинулась прочь. Горячие слезы, душившие ее во время разговора, вдруг прорвались, заслонили весь мир. Тот пьяница избивал ее до полусмерти, пока не выгнала. Этот, проходимец, измывается. До каких же пор так будет? Кто его осадит, чтоб не опутывал паутиной людей, которые его еще не раскусили? Олеся ведь ничего не знает. Анна Николаевна тоже ни о чем не ведает… Вот он и распоясался… Вызвал среди бела дня Ольгу в клуб, увел в лес, стал вымогать деньги. Даже не спросил, есть ли они у нее. Не спросил, как она себя чувствует, что станет делать в выходной, слова ласкового не сказал… Вынь да положь деньги… Словно Ольга раба его…

И туг она вскипела. Выложила все накопленное за долгие дни, недели, месяцы… А он показал себя таким, каков был на самом деле — мелочным и никчемным!

Ольга бежала, не разбирая дороги, и лишь у проходной пришла в себя. Но глаз все равно спрятать не смогла. Заплаканные. Лицо осунулось. Даже пудра не помогла. До того довел, изверг, что и свет не мил. На небе солнце, у нее же перед глазами туман, словно моросит частый дождик, который скоро зарядит и у них в Новограде, — а нитка на станке тонкая. Тысячи ниток… Как тут быть?

Рында, увидав Ольгу, хохотнул:

— Вот до чего морячки доводят…

Ольга пропустила его слова мимо ушей. Не до этого. В другой раз не смолчала бы. А Рында был зол, как всегда, когда не успевал опохмелиться.

Но не успел он еще что-нибудь добавить, как на пороге появилась Олеся, и тоже сама не своя. С красными от слез глазами. Еще бледнее Ольги. Дрожащими руками она торопливо развернула какой-то сверточек, ткнула его Рынде под нос. Старик оторопело, бессмысленно хлопал глазами, никак не мог взять в толк, чего от него хотят. Что они там еще натворили, эти кандидатки в коммунистическую бригаду?

— Прошу вас, Архип Иванович, — всхлипывая, говорила Олеся. — Взгляните на этот шелк и запомните. Он мой. Я хочу пройти с ним в ткацкий цех. И выйти обратно. Поглядите, чтобы потом не задержали и не заподозрили меня в чем. Я только что купила его в универмаге. Мне надо показать его всем и вынести обратно… Вот свидетели!..

Олеся показала на Искру и Андрея, те утвердительно кивнули. Не раздумывай долго, старый Рында, а то вон уже какая очередь ткачих выстроилась. Проверяй пропуска, и пусть проходят.

— Ладно! Только смотрите мне! — Рында погрозил пальцем неизвестно кому и зачем. Верно, он так и не понял, что это за материал, зачем его показывать в цеху и почему у Олеси глаза полны слез.

Шла новая смена, людской поток захлестнул проходную и чуть не унес с собой Архипа. Вздохнул старик свободнее, лишь когда пошли ткачихи в красных косынках из бригады коммунистического труда. Казалось, у ворот зацвел полевой мак или, как на первомайской демонстрации, затрепетали флаги. И любо было старому Архипу глядеть, как весело и красиво шли девушки из коммунистической. Сердце радовалось.

Смена прошла, в проходной снова тихо и пусто. Очень обрадовался старый вахтер, увидав еще одного знакомого, бригадира Василия Бурого. Поманил его пальцем, таинственно зашептал:

— Послушай, начальник! Что у тебя делается в бригаде?

— А в чем дело?

— За так не продаю… Ставь магарыч! Вечером, говоришь? Давай вечером. И что у тебя за бригада? Только что пробежала вся в слезах, злая, как старпом, Ольга Чередник. За нею Олеся Тиховод с дружинником. Комсорг, а тоже вся в слезах. Какую-то материю понесла в цех. Показывать. А за ними еще эта, сорвиголова из Самгородка… Ох, смотри, бригадир, как бы эти слезки камнем в тебя не полетели.

— Пускай! Нам не привыкать! — хвастливо заверил Василий.

Но вдруг заволновался, даже побледнел. Нервно покусывая губы, стал жаловаться:

— Вот видишь, отец, какая у меня бригада! Одна в слезы, другая в пляс, третья в лес… А ты хоть головой об стену бейся.

— Ого! — сочувственно заметил Рында. — Ты уж держись, сынок, да смотри голову не разбей.

— Нет уж, Рында. В доску расшибусь, а на своем поставлю… Будут они у меня, как шелковые, по ниточке ходить. И звания для них добьюсь, и косынки красные наденут… Я на своем поставлю…

— Поставь, сынок… Поставь! Да гляди, чтобы они тебе шею не свернули. И главное, не давай бабам волю, а то как сядут на загривок, сам черт не сбросит… Так на тот свет и понесешь, в самое пекло… Хорошо на кораблях… Не было на палубе юбок, нет по сей день и никогда не будет… В Запорожской Сечи тоже…

— До свидания, старый. Потом доскажешь. Некогда! — сказал Василий и прошел в узкий коридор проходной.

Щемило сердце. В горле жгло, и он заскрежетал зубами. Сжал кулак так, что запястья побелели, ногти больно впились в ладони. Случись это раньше, он бы и бровью не повел. Раньше стоило бригадиру позвонить в отдел кадров или написать рапортичку, как от такой непокорной Ольги или языкастой Олеси и следа не осталось бы в Новограде. Милиция мгновенно аннулировала таким ткачихам прописку — и выметайся в двадцать четыре часа. Тогда и город был закрытый, и тот, кого здесь лишали прописки, долго еще обивал пороги в других местах в поисках работы. А сейчас что? Правду Марчук говорит: сейчас никто никого не боится… И отдел кадров так же, как милиция, не имеет права никого высылать без суда. Сейчас ткачихи могут сесть тебе на голову, а ты молчи, если и дальше хочешь оставаться бригадиром. Уже не ты ими командуешь, а они передвигают тебя, словно пешку на шахматной доске. Чуть что не так — сразу собрание, строгие требования к дирекции и партийному комитету. Вот тебе и единоначалие бригадира на производстве! Дожили! Бригадир без силы и без власти! Вертите им, как хотите, а он вас и пальцем не тронет.