Мир велик, и спасение поджидает за каждым углом - Илья Троянов

— Пошли к тому городку, — предлагает он.

ПРО БОЛЬШОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ МАЛЕНЬКОЙ ЗЕМЛИ

Таксист едет, опустив до отказа стекла, лузгает семечки и сплевывает шелуху на полосу встречного движения, на лобовое стекло встречных машин. При этом он ведет счет попаданиям по какой-то своей, хитрой системе: за легковушку низшего класса — одно очко, за лимузин — два, за своего брата таксиста — три, за служебные машины — четыре. Наибольшее число очков приносит попадание в полицейский мотоцикл, это вершина в системе лузгающего семечки и сплевывающего шелуху таксиста, это для него высший балл, это его кросс, его триумфальная шестидневка, его победный гол в местной лиге, приносящий целых пять очков. Шофер смеется и подмигивает, в качестве целей не должны выступать — это он объясняет мне с помощью недвусмысленных жестов — местные женщины, чаровницы данного города… И снова он загружает себе в рот левой рукой очередную порцию семечек, правой же вращает в воздухе, дабы наглядно проиллюстрировать свое описание, он смеется во весь рот, показывая беспорядочно растущие зубы, а ногами он отплясывает на трех педалях, предоставленных в его распоряжение, пляшет сквозь толпу точно так же лузгающих семечки коллег, а те, со своей стороны, тоже стремятся к точному попаданию, и смеются, и не трогают женщин, дабы восхищаться ими в промежутках между боями, и смеются, показывая зубы, равных которым по недисциплинированности нет на всем белом свете, и смеются олимпийским сверканием золота в уголке рта… Шофер становится обеими ногами на тормоз, взвизгивает, как покрышки его машины, и почти бездыханный поясняет, что сидит за баранкой уже двадцать лет и что его рекорд на сегодня составляет триста шестьдесят очков. Само собой, на протяжении одной ездки.

Я снова проснулся. Заветное желание старой приятельницы, описание предстоящего маршрута, сделанное для меня лишь несколько дней назад провидицей будущего, и невинные развлечения шофера положили конец моей многолетней праздности, нет, лучше сказать, не праздности, а летаргии, постепенному погружению страстей в сон с наступлением холодов, до тех пор, пока они едва не задохнулись. После того как мы с ним проехали некоторое время, я прошу этого спортсмена доставить меня в аэропорт.

— Будем встречать кого-нибудь?

— Нет, сам полечу.

— Просто так?

Я улыбаюсь и распахиваю свой жилет. Изо всех внутренних карманов выглядывает больше пластиковых карточек и паспортов, чем у человека бывает родственников. Кредитные карточки и членские удостоверения, страховые полисы, бланки, приглашения и рекомендации. Здесь — посланник ООН, там — врач Европейского парламента. Правда, таксист все равно не знает, с кем он имеет дело, но смутно догадывается, что на заднем сиденье у него сидит не совсем обычный тип, поэтому он отказывается от дальнейших расспросов и теперь довольствуется лишь робкими взглядами, которые бросает в зеркало заднего вида. Я приказываю ему остановиться перед залом вылета, увлекаю его за собой и показываю ему черное, свисающее с потолка табло, на котором светятся названия чужеземных гаваней. КУДА? Таксист раздумчиво сует в рот последнюю семечку, выпячивает губы, надувает щеки и с шипением весьма эффектно выталкивает изо рта сдобренную слюной шелуху, которая попадает как раз в название того города, куда я и собираюсь лететь.

Меня будит произнесенное вслух название города — это объявили заход на посадку. Мы рушимся сквозь облака, и спинка моего кресла становится торчком. Первый взгляд, брошенный на чужую страну: буро-зеленые пространства, геометрически расчерченные, среди них — дороги, по дорогам катятся мелкие, пестрые самоцветы, словно их тянут за веревочку. Прибытие сверху да еще сразу после пробуждения не дает совершиться плавному переходу. Совсем иначе прибываешь на своих двоих, и этой форме прибытия я долгое время отдавал предпочтение, сперва из-за отсутствия иных возможностей, позднее — по убеждению: оно позволяет осознать постепенные изменения, когда земля становится красней, или рассыпчатей, или, может быть, песчанее, воздух начинает отдавать низинами или горами, или какая-нибудь долина вдруг оказывается насыщена близостью моря, когда каштаны остаются позади из страха перед оливами, и непонятность чужих голосов пугает. Покуда ты осторожно передвигаешься вперед, угрожающие слова теряют свою остроту благодаря жестам и выражению лиц, словно губы и язык спорят о том, как тебя следует встретить — улыбка настаивает на объятии, а звуки требуют изгнания. При постепенном приближении у тебя есть время ознакомиться с ошибками, которых следует избегать, есть возможность акклиматизироваться, привыкнуть к разреженному воздуху чужбины. К нему можно даже прикипеть сердцем. Прикипеть — если пешком, в седле, на лошади или на велосипеде. Но когда сидишь в купе, тут уже надо применять искусственные средства, приводить в порядок давление с помощью ускоренных языковых курсов, таблеток, перевода часовой стрелки в космополитических аэропортах, в транзитных залах безмолвного движения. Здесь человек не полагается больше на свой нос или на то, что сулит ему горизонт, здесь людская масса руководствуется пиктограммами, которые призывают повернуть направо или запрещают курение. С тех пор как землю можно объехать за восемьдесят дней, прибытие как таковое постепенно вымирает.

— Идите вперед, обгоните меня, у меня это обычно занимает больше времени.

Мне неприятно задерживать людей, особенно когда пограничный контроль происходит только в одном окошечке, а у меня за спиной начинает ворчать и шаркать ногами все растущая очередь.

— Вас зовут Бай Дан?

Я жду обычных, по-разному назойливых вопросов: что здесь имя, а что — фамилия? Мои ответы лишь усугубляют смятение. Бай — это знак уважения, своего рода отличие. Отличие — но за что? Ну знаете, это не так-то просто объяснить. Я специалист без специальности и пытаюсь достичь в своем деле наилучших результатов…

— Наверно, это зависит от возраста?

Ага, да он остряк, а может, это вопрос на засыпку?

— Тут, наверно, опечатка?

Пограничник вонзает свой ноготь в цифру, пытающуюся определить мой возраст. У него это заняло немало времени, но рано или поздно они все соображают. Я отвечаю беззаботным взглядом. Может, так оно и есть, а может, и не так.

— Но тогда вам…

— Девяносто девять лет, я понимаю, по мне это не всегда скажешь.

Он оглядывает длинные белые волосы, следы прожитых лет на лице, тут это выглядит правдоподобно, но потом он изучает мое сложение — никаких признаков дряхлости, твердый голос, далее он отмечает, что волосы, конечно, совсем седые, но ведь пышные, да и кожа не смахивает на древний пергамент, который надо бы отреставрировать. Он усердно барабанит по клавиатуре своего компьютера, запрашивает, снимает фотокопии с первых четырех страниц паспорта.

— Одну минуточку.

Он удаляется в заднюю комнату, где обсуждают и анализируют все подозрительное и опасное. В очереди, выстроившейся у меня за спиной, зреет возмущение. По лицам я вижу, что во всем обвиняют меня. Редкостная слепота, не дающая людям разобраться, чьи руки держат кнут. Возвратившийся государственный служащий с подозрением глядит на меня, словно я вознамерился утаить от него свой возраст, дабы контрабандой ввезти его к ним в страну. Дорогое подчиненное лицо, хочется мне сказать, ваша богатая страна с законодательным страхованием по болезни и более чем достаточным размером пенсий едва ли испытывает недостаток в стариках.

— Профессия?

— Распространитель.

— И что же вы распространяете?

— Ах, знаете, это зависит исключительно от времени, если можно так выразиться, от сезона. На данный период я распространяю лишь идеи.

Я так близко наклоняюсь к нему, что мог бы пересчитать волоски, растущие у него из носа, и шепчу: «Спецпродукция — идеи с детонатором, мыслительная шрапнель, и всё высшего сорта».

Мне всего-то и надо подвести стражей границы к тому, чтобы, освежив в памяти или закрепив типологию и приметы угрожающих обстоятельств и подозрительные моменты, сравнить их наконец с тем, что стоит перед ними. И вот они ставят галочку и облегченно вздыхают. Реальная опасность не бывает такой сумбурной. Дабы преодолеть некоторые препятствия, необходимо допускать недоразумения.

НАПРАВЛЕНИЕ — ЦЕНТР ГОРОДА: все виды и формы современного городского транспорта. Я принимаю решение снова передвигаться пешком, через аккуратные поля, которые начинаются за стоянками, подъездными путями и ангарами.

Я расшнуровываю свои кожаные сапоги, я снимаю их, заодно снимаю и носки и все это сую в мешок, который уже с трудом вмещает мои реквизиты, а тень его под лучами утреннего солнца напоминает волынку. Я шагаю вниз по травяному склону. Цветущий рапс прикрывает меня до пупка, он уже вполне созрел для того, чтобы им восхищаться. Мои подошвы наслаждаются покалыванием и щекоткой, мои пальцы впиваются в почву. Я следую по тракторным колеям, которые иногда мне попадаются, я проветрил голову, снова напялил шапку и дальше по рапсу, по рапсу, по рапсу… пока вдали не завиднелся край поля — мачты и провода в утренней дымке.