Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

проще по своему содержанию. Для сравнения сначала приведем его перевод, выполненный А. Штукиным:

Охотник

То кольца на гончих собаках звенят —

Хозяин их добр, и пригож он на взгляд.

Звенит на собаке двойное кольцо —

С густой бородой он, прекрасно лицо.

Тройное кольцо на собаке звенит —

С густой бородой он, красавец на вид.

Если древнее понимание иероглифов этого стихотворения действительно передано верно, в таком случае о чем конкретно это стихотворение? Некая живописная художественная «картина» красивого охотника со своими гончими на выезде? Но ведь исключительно практичный китайский ум – и тем более, речь идет об раннем историческом периоде Чжоу – в принципе не был способен на подобные отвлеченные поэтические «откровения». Подобный взгляд на вещи – это продукт уже достаточно поздней эволюции внутреннего мира европейца, но не китайца. А теперь приведем истинный перевод, который выглядит не так привлекательно в художественном отношении.

Жить в шалаше у могилы – приказ (лин), приказ (лин),

Такой человек прекрасным предкам (цзу) предстоит (Жэнь).

Жить в шалаше у могилы – тяжело со всех сторон,

Такой человек прекрасным предкам (цзу) расчесывает (букв. «завивает») волосы.

Жить в шалаше у могилы пусть даже тяжело,

Такой человек о прекрасных предках (цзу) вспоминает/тоскует.

Перевод, фактически, «буквальный». И это для читателя является наглядным примером того, как можно исказить смысл древнекитайского текста, если комментирующий (или переводящий) этот текст человек прекрасно владеет вэньянем, но в то же самое время абсолютно далек от понимания контекста. В приведенном выше стихотворении отсутствует даже намек на каких-то «гончих», или «звон их колец». Знак лин (БКРС № 3363) – это «приказ», «предписание», «указание», но не звукоподражание звону колец, как он понимается переводчиками. Для «звукоподражания» существует другой похожий знак, и это четко зафиксировано в Словаре. Отсутствует в тексте и иероглиф «собака».

Первый вопрос профессионального китаиста будет заключаться в следующем: откуда в нашем переводе взялись эти начальные слова – «жить в шалаше у могилы». Объясняем. Во-первых, такое значение иероглифа лу сооответствует всему остальному контексту стихотворения. В традиционном тексте мы видим на этом месте иероглиф лу (БКРС № 1049), который переводится как «глубокое деревянное блюдо», «жаровня» и который имеет более поздние значения – «черный зрачек», «черный». Оба эти значения введены только для того, чтобы хоть как-то привязать это стихотворение к «черной» [собаке]. Все значения иероглифа никак не вписываются в общее смысловое поле.

И в то же самое время в Словаре присутствует другой подобный ему иероглиф – «хижина», «шалаш (у могилы), «*жить в шалаше» (БКРС № 1065), – иероглиф с тем же самым произношением (омоним). Графически он отличается от «глубокого деревянного блюда» только тем, что поверх этого иероглифа как бы «одета» дополнительно наша русская буква «Г» (несколько изогнутая). Причем, в иероглифе «блюдо» этот знак «Г» тоже присутствует, и тоже «поверх», но в правильном по смыслу иероглифе этих «Г» уже два – друг над другом. Пиктограма «Г» в китайских словарях трактуется как «крыша» или «склон горы». То есть мы имеем два подобных по рисунку иероглифа (отличаются только тем, что у одного из них – всего одна «крыша», а у другого – уже две), эти иероглифы имеют одинаковое произношение, но при этом второй из них, который мы считаем ошибочным, изображается в несколько упрощенной форме относительно первого (снята одна «крыша»). И именно этот «упрощенный» иероглиф мы видим в традиционном тексте.

Отметим, что для такого важного «шалаша», какой мы видим в этом тексте, любой древний китаец не поскупился бы нарисовать целых «две крыши». А вот для чего такая «крыша» «глубокому блюду», – это уже вопрос. Но возможно, это обычная крышка на кастрюле? Правда, в этом случае ее следовало бы нарисовать с помощью другого общепринятого знака (в виде верхней горизонтальной линии с ограничивавющими ее штрихами), а не в виде нашего «Г». Логично: у шалаша – две крыши (как у хижины с двойным скатом), а у кастрюли – одна (правда, в нашем случае «исковерканная»). Но со временем ритуальный «шалаш» в этом стихотворении был превращен комментаторами в китайскую «кастрюлю», а кастрюля – в какую-то гончую «собаку с черным зрачком». Такие-то вот невероятные трансформации (а правильнее, – комментаторские галлюцинации)! И это – нормальная «логика» объяснения текстов Ши цзин и Лунь юй для китайского комментатора династии Хань.

Здесь следует пояснить, что практика проживания сына в шалаше у могилы умершего отца (матери) в Китае известна с древнейших времен. После похорон отца каждый аристократ обязан был уволиться с работы (начальство на это не только охотно шло, но никакого иного поведения в соответствии с ритуалом Ли не предполагалось). Такой человек строил себе аскетическое временное жилище в нескольких метрах от могилы (так называемый шалаш, причем, чем ближе к могиле, тем лучше) и жил там – в трауре! – в течение долгого времени. Традицоннное время пребывания у могилы со временем стало составлять три года. Затем человек снова возвращался на работу и восстанавливался в своей прежней должности.

Как мы видим из стихотворения, это время традиционно использовалось для усиленных занятий практикой Жэнь. И скорее всего именно подобная практика, помноженная на целый ряд других регулярных упражнений, относящихся к совершенствованию техники Жэнь, а также осознанное участие человека в ритуале Ли, – все это в целом и обеспечило элите Раннего Чжоу удивительные результаты в части духовной трансформации человека. Эта практика давала те поразительные результаты, которые немыслимы для любой иной цивилизации, когда-либо существовавшей на земле. Ведь фактически Чжоу – и для нас это звучит действительно нереально – «поставило на поток» получение человеком опыта Вэнь. Наша сегодняшняя цивилизация вместить это в свою голову просто не в состоянии.

А о том, что такие замечательные достижения в Чжоу действительно были – достижения неправдоподобные с нашей сегодняшней точки зрения, – свидетельствуют бесчисленные надписи на внутренних стенках ритуальных бронзовых сосудов. Все эти надписи предназначались исключительно для мира духов, они не создавались для возвеличивания себя перед людьми. Фактически, это – те же самые египетские «письма мертвым». С той разницей, что китайские «духи верха», в отличие от египетских умерших, обладали могуществом и были способны помочь человеку во многих жизненных ситуациях.

Мы обязаны поверить в следущее: эти древние люди – те, котрые составляли подобные обращения к «духам верха» на ритуальных сосудах – не были способны лгать. Мы