Девушка в белом кимоно - Ана Джонс

проходившим мимо офицером, и это тут же превращается в игру: он делает вид, что гоняется за ними, и они со смехом убегают. Хоть они и не понимают его речи, они жадно поглощают его внимание, пока его не отвлекает что-то другое.

— Я скоро вернусь, — говорит Хаджиме и начинает пробираться сквозь толпу.

Он подходит к крепкого вида мужчине с седыми волосами, виднеющимися из-под фуражки. Тот похож на лягушку-быка — с короткой толстой шеей, тяжелой челюстью и широким ртом, сжатым в тонкую линию. Через минуту разговора Хаджиме делает жест в нашу сторону.

Это его командир? Взгляд прищуренных глаз рассекает меня на части. Я все же уважительно кланяюсь в надежде, что он признает наш брак, заключенный по синтоистским традициям, и подпишет свидетельство о браке. Однако он не ответил на мое приветствие, сделав вид, что и вовсе его не заметил.

Я наблюдаю за их лицами, стараясь угадать, о чем идет разговор. Может быть, Хаджиме объясняет, что мы будем жить здесь? Что я не ищу билета в Америку? Девочки внезапно смеются, и я оборачиваюсь. Группка детей смеется над ленивыми чайками, приманивая их крошками хлеба, который им дают моряки.

— Можно? — спрашивают Йошико и Кими в один голос.

Я киваю и быстро поворачиваюсь в сторону Хаджиме.

Он все еще занят разговором, а его командир все еще старается смотреть в другую сторону, перенеся вес своего тела так, словно собирался отпрыгнуть. Это он отреагировал так на известие о моей возможной беременности? Интересно, а эта беременность имеет для него какое-то значение? Ну почему все должно быть таким сложным!

Девочки взвизгивают, снова отвлекая мое внимание. Оказывается, отважные чайки на лету хватают угощение с их протянутых детских ладоней. Хлопая крыльями, раскрывая клювы и отчаянно горланя, они вызывают детский смех. Когда я снова поворачиваюсь к Хаджиме, он уже идет по направлению ко мне, а его командира не видно нигде поблизости.

— Что он сказал? — спрашиваю я, когда он облокачивается о перила рядом со мной. — Теперь он подпишет? — мои брови высоко подняты в выражении надежды.

— Нет, но я не собираюсь сдаваться, — Хаджиме снимает фуражку, приглаживает пальцами волосы и снова надевает ее. — Когда, по-твоему, тебе рожать? — его брови нахмурены, и теперь мне кажется, что к нему пришло осознание возможного скорого появления ребенка и принесло с собой беспокойство.

— Наша птичка должна появиться в феврале, но для уверенности мне надо показаться врачу.

— Рядом с базой есть военно-морской госпиталь. Я договорюсь, чтобы тебя там приняли, когда вернусь, — он снова поправляет фуражку, и последние слова договаривает уже на ходу.

— Девочки! — я машу им рукой, чтобы они догоняли, и иду рядом с ним.

— Но что делать, когда мне придется отсутствовать несколько недель подряд? — он говорит больше для себя, чем со мной. — Что, если что-нибудь произойдет? Или если... — он резко поворачивается ко мне. — Я должен убедиться, что мне ничто не помешает вернуться к тебе.

В каком смысле? — хмурюсь я. — Что тебе может помешать?

Сверчок, через пару месяцев я уволюсь из флота. Мой срок службы заканчивается в октябре, и для увольнения мне придется поехать в США, помнишь, я тебе говорил? И если командир не подпишет свидетельство о браке, я не смогу получить визу супруга.

— Да, но ты можешь приехать по рабочей визе.

— Правильно. Вот только для всего этого нужно время, и мне надо будет найти компанию, которая бы меня спонсировала. Раньше у нас с тобой было много времени, но сейчас? — его обеспокоенный взгляд упал на мой живот.

Я останавливаюсь.

— Но теперь мы уже женаты. Твой командир обязан подписать свидетельство.

Девочки перегнали нас и машут нам руками, чтобы мы их догоняли.

— Я буду с ним разговаривать, — Хаджиме быстро сжимает мне руку, и мы продолжаем прогулку. — И если он все же откажется, я что-нибудь придумаю, договорились?

У меня обрывается сердце. Мы уже говорили о сложностях, с которыми может быть связано его возвращение, я знала о том, что оно может оказаться не скорым, но я не осознавала, как появление ребенка может изменить всю картину.

Мы проходим полный круг и возвращаемся к тому месту, где мы взошли на корабль. Девочки продолжают задавать вопросы, которые я перевожу, только мне больше не весело.

К тому же пришло время расставаться.

Девочки кланяются на прощание, потом убегают ждать меня на причале. Мы с Хаджиме стоим возле поручней. Публичные проявления нежности здесь под строжайшим запретом, поэтому мы позволяем себе только соприкоснуться плечами. Я стою, вцепившись обеими руками в поручень, Хаджиме опирается на него локтями и сжимает свои ладони.

Мимо пролетают любопытные чайки в надежде, что мы предложим им что-нибудь вкусное. Мягкие волны качают корму. Дети смеются и бегают вокруг нас, а мы стоим в полном молчании. Мы как рыба, увидавшая три края выбранной сети. Мы все еще видим море, но уже чувствуем, как плотные нити стягиваются вокруг нас.

— Две недели — это так долго, — произношу я наконец.

— Именно, — он поворачивается ко мне. — Я оставил денег в твоей сумке, но если тебе понадобится что-нибудь еще, скажи Маико и Эйджи, я попросил их присматривать за тобой. А когда я вернусь домой, мы договоримся о твоем визите к доктору, хорошо?

В каждом его слове слышится беспокойство.

Я стараюсь успокоить его, рассказывая ему, как именно буду проводить время, пока его не будет: поближе познакомлюсь с соседями, приведу в порядок наш маленький домик и буду считать дни, оставшиеся до нашей встречи.

Мы чувствуем себя как деревянные куклы театра марионеток бунраку23 — стоим у всех на виду, в то время как наши истинные «я» спрятаны под длинными черными плащами, в тени. Мне хочется сказать ему гораздо больше: «Я люблю тебя. Я буду по тебе скучать. Мне страшно», однако мне придется ограничиться подарком и историей.

Я развязываю шелковый шарф у себя на шее.

— Раньше отец из деловых поездок привозил нам из далеких стран маленькие сувениры, — я протягиваю красно-белый шелк сквозь пальцы. — Когда он протянул мне этот шарф из расписанного вручную шелка, я знала, что он ошибся. Это был слишком взрослый, слишком утонченный подарок для такой маленькой девочки, какой была я. Он должен был отдать его окаасан. Но он ответил: