Журнал «Вокруг Света» №05 за 1974 год - Вокруг Света

Макарий Владимирцев, в черной шапке, сползавшей на лоб, и в непомерно больших валенках, шагал рядом с нагруженными санями. Яшемские мужики возвращались из Кинешмы с покупками к рождеству. Кто-то узнал «попова племянничка», одиноко шедшего в сторону Яшмы, и подозвал к обозу: мол, в компании дорога веселее!

Утром, на зорьке, увидел он кресты яшемских монастырских храмов и сельской церкви, впервые увидел все это зимой, в непривычном уборе из снега и морозного инея.

Мальчика не радовала эта рождественская праздничная краса. Он часто озирался назад — не скачут ли следом, чтобы поймать и засадить в тюрьму бывшего солнцевского помещика! Как страшно говорил вчера про злых чекистов дядя Миша Стельцов! Оказывается, они давно ищут Макара, как только разузнали, что в дни восстания он был в Ярославле, желая примкнуть к белым. Он-то, собственно, и не желал вовсе, но разве им докажешь! Спасение теперь в бегстве! Надо спрятаться у попадьи Серафимы. Туда на днях заедет с бумагами из Ярославля подпоручик Стельцов, дядя Миша. Вдвоем с Макаром они тронутся дальше, к белым партизанам Павла Зурова.

Обозники миновали монастырскую пасеку, кладбище, кирпичную стену со «святыми вратами». Дорога с разлета выбежала на простор торговой площади и потерялась, как речка, впадающая в озеро. Обоза вмиг не стало — все мужики пустились рысцой к своим дворам. Макарка поправил котомку за плечами и уныло побрел к волжскому откосу, продрогший, голодный и несчастный. Вот и берег. Макарка глянул вниз, ожидая увидеть на месте пристаней ту же белую пустыню, что и в Кинешме. Но увидел нечто совсем другое!

На реке, вдоль берега, тянулась расчищенная от снега ледяная дорожка, похожая на каток для коньков. Множество яшемских школьников работали там лопатами и метлами. Немало было и взрослых. Макар сразу узнал учительницу Елену Кондратьевну, ее мужа капитана Дементьева, милиционера Петра Ивановича. По концам ледовой дорожки воткнуты были шесты, на них натянуты кумачовые плакаты: «Даешь красное рождество» и «Привет агитэскадрилье».

Не успел Макар оправиться от изумления, как с реки раздались еще и звуки музыки. Ребятишки тесно обступили музыкантов. Пристанский матрос Клим растягивал мехи русской гармошки, яшемский партийный секретарь Михаил Жилин дул в трубу, и еще какой-то парень в шинели бил в барабан одной рукой, а в другой держал палочку и ею позванивал о медную тарелку, приделанную к барабану. Лучше, чем на ярмарке летом!

Тоскливые мысли как метлой вымело из Макаркиной головы. Он узнал товарищей летних игр, своих ребят! Вылетели из головы чекисты, дядя Стельцов, забылась усталость, холод... Он не своим голосом завопил: «Ребятки! И я с вами!» — и ринулся вниз по стремянке. Пролетел мимо попова дома, даже не глянув на него.

Этот бег-полет напомнил, как летом, в дни ярмарки, он помог незнакомцу-летчику так же вот спуститься и поспеть на пароход.

— К нам, Макарушка! — кричали ему девочки из группы Елены Кондратьевны. — У нас мальчиков маловато!

Им возражали другие школьники:

— Ишь хитрые! Сами-то какие здоровущие! Вам легко расчищать, а нам каково большие лопаты ворочать! К нам иди, Макар!

Внизу он сбросил котомку на снежный отвал, схватил огромную лопату, от которой вкусно пахло чуть прохваченной морозом осинкой, и взялся за расчистку так рьяно, что вскоре рядом с котомкой лежало и Макарове пальтишко. Никто и не поверил бы, что Макар прибыл продрогшим и иззябшим. От него шел пар. Наконец Жилин объявил:

— Хватит, ребята! Сколько летчики просили, мы расчистили. Даже с запасцем. Роздых всей команде!

Ребята угостили Макара пирожком с луком. Две молодки притащили из чайной большой самовар. От него шел дымный и парной дух, как от парохода. Прямо на льду молодицы стали поить желающих горячим медовым сбитнем, какой в старину разносили на ярмарках. Макар еще и в очередь за кружкой стать не успел, как из-за откоса будто налетела снежная буря и прямо над толпой простерли бело-голубые крылья две огромные искусственные птицы.

До этого дня Макар не видел самолетов — в Ярославле он их проспал, здесь их отроду не бывало. Аппараты сделали круг над излучиной Волги. Головной чуть-чуть набрал высоту и пошел на второй круг, а задний прямо устремился на расчищенную дорожку. Макар зажмурился от страха, выронил изо рта кусок пирога, страшась, не превратится ли самолет в груду обломков и не провалится ли под ним волжский лед...

Когда мальчик отважился приоткрыть глаза, аэроплан уже успел пробежать треть дорожки, а летчик в шлеме махал с борта рукой. Сквозь треск и хлопки мотора звучала гармоника, труба и медная тарелка. Вся толпа запела песню, которую Макар уже выучил в школе: «Вставай, проклятьем заклейменный». Макар тоже подхватил торжественный мотив, и как бы в такт песне самолет развернулся и отрулил на боковую площадку. Скоро оба самолета стояли на ней рядышком. Четверо летчиков в кожаных костюмах, меховых сапогах и огромных рукавицах спрыгнули на лед. Школьники и взрослые сгрудились около аппаратов.

Один из воздушных гостей поднялся на крыло, как на трибуну, поздравил крестьян села Яшма с добрым начинанием — красным рождеством и стал доставать из кабины связки книг для яшемских школьников.

Теперь Макар смог отчетливо разглядеть летчика-оратора. Да, это тот незнакомец, которому в дни ярмарки Макар показал дорогу на пристань, к пароходу «Князь Пожарский». Он же обещал прилететь... Летчик попросил минуту тишины и объявил, что сейчас оба аэроплана покатают лучших учеников яшемской школы. Их поднимут в воздух!

Макара сразу оттеснили. Он не пытался протискаться вперед, не смея и мечтать о таком счастье. Он, верно, согласился бы пожертвовать за это полжизни, но сам понимал, что двум аппаратам не успеть прокатить даже первых учеников.

И вдруг случилось чудо. Человек на крыле громко спросил:

— Ребятки! Кто из вас знает Макария Владимирцева?

Мальчик остолбенел. Но его тотчас подхватили под руки и потащили к самолету. Он близко увидел и натянутые струны расчалок, и красный пропеллер, и дутые шины колес. И лицо своего старого знакомого, обрамленное вырезом кожаного шлема.

— Здорово, друг! — услышал он будто сквозь сон. — Что же ты, брат, даже без пальтишка? Так простудиться можно и на реке, не только наверху, в полете! Вот, ребята, я первым подниму в воздух Макара, потому что не забыл услуги, которую он оказал мне осенью. Помогите ему потеплее одеться. Ты не боишься, а?

Нет, Макар, робкий тихоня в обстановке обычной, сейчас ничуть не боялся. Он только сильно волновался, но не от страха, от радости. Вмиг оказалась на нем шубенка. Учительница укутывала его теплым шарфом, а милиционер держал наготове меховой тулупчик, чтобы завернуть в него первого воздушного пассажира-яшемца. Кругом галдели ребячьи голоса.

И вдруг что-то тревожное уловил Макар в этом щебетании. Всем существом он почувствовал, что над его безмерным счастьем нависает угроза. Она исходит от привычного, но такого ненужного сейчас слова: «Попадья! Попадья!»

И беда грянула!

Резкий голос Серафимы Петровны прозвучал рядом, покрывая галдеж. Из расступившейся толпы шла к нему тетка. Она раскинула руки будто для материнского объятия, но глаза метали молнии гнева.

— Сейчас же отпустите ребенка, гражданин летатель! Что за моду взяли, детей увозить! Макарушка, домой сейчас же!

Кругом сделалось тихо. Тетка уже вцепилась в Макаркино плечо, рванула с него чужой шарф и прихватила при этом шапку.

— Вы простудите мальчика, гражданка, — спокойно сказал летчик. — Что же вы его на морозе раздели?

— Молчал бы лучше, разбойник! — потеряла спокойствие матушка Серафима. — Ступай домой, Макарушка, вон и батюшка наш, отец Николай, сюда поспешает на выручку тебе. Иди, миленький, отсюдова, не позволим летателям увезти тебя, сердечного!..

— Граждане, — обернулся летчик к толпе, — кто она ему?

Но сам отец Николай уже подошел к аппаратам.

— Кто она ему, — сказал он мягко, — не столь важно, ибо на ней лежит ответственность за сего отрока в отсутствии матери. Против желания родственников никому не дозволено...

— Макар! — крикнул летчик. — Да сам-то ты чего же молчишь? Если тебе хочется полететь — скажи это гражданину служителю культа!

Но мальчик уже понял, что все погибло. С опущенной головой он неподвижно стоял без шапки у крыла аэроплана.

— Уведи отрока, Серафима! — строго приказал отец Николай, покидая поле боя как победитель. — Ступай, Макарушка!

— Шапку хоть наденьте ему, заботливые пастыри! — вслед сказал летчик. Мимо милиционера, еще державшего тулупчик, мимо расступившихся школьников повели супруги Златогорские убитого горем Макара. Кто-то протянул ему котомку, но Серафима Петровна перехватила ее и понесла сама. На Макара напялили шапку. Еще на лестнице-стремянке отец Николай стал пояснять, что нынешний смиренный отказ Макара от греховного удовольствия зачтется ему в будущем как проявление главной христианской добродетели — смирения.