Суета Дулуоза. Авантюрное образование 1935–1946 - Джек Керуак

Потом около шести я на баковой вахте, в сбирающемся морском сумраке и мручно серой атлантической мороси, и это, само собой, лучше всего. А однажды вечером где-то в это время я увидел, как по волнам плавает нефтебочка на 33 градусах, и снял трубку телефона, что там в переборке установлен, и вызвал мостик. Они аккуратно приняли на левый борт, подальше от нее, вызвали наши конвойные корабли ВМС США, а позже мы услышали взрыв той мины. И прямо посреди океана, о как.

VIII

Но ничего, даже вот это вот, не могло удовлетворить старпома, который презирал меня до печенок, я никогда не узнаю, за что, кроме разве, может, того, что я с ним мало разговаривал, не знаю. Он был немец, с большим шрамом через всю щеку и очень мерзкий. При смене вахтовых обязанностей, когда мне полагалось убраться с бака и идти вниз делать кофе, ему тот никогда не нравился, хоть кофе я делал лучше всех на судне, кроме главного кока, именно потому меня все время и отряжали его варить. Я умел вычищать серебряный кипятильник, матерчатое ведерко, даже как его менять знал и т. д., всему этому научился на «Дорчестере» у Доблести и прочих коков, но нет, у этого старпома на меня был какой-то зуб. Однажды утром налетел фантастический шквал с волнами высоченными, с дождем, громом, даже радугой, там черная туча, там что-то еще, судно качает как безумное, а идиот первый помощник все равно отправляет меня по железному трапу в воронье гнездо. Для этого мне пришлось цепляться руками так же сильно, как много лет спустя приходилось висеть на железных скобах железной дороги, когда по всем вагонам шел толчок (слабина). Вишу вверх тормашками, вишу, налегая на мачту, так надо – мачта машет из стороны в сторону. Но до вороньего гнезда я добрался, закрыл за собой дверку, сказал: «Ох ааах вздох», – но вдруг радуга взметнулась внутри черной тучи и в лоб ударила судно, а с нею гигантский обвал дождей, и мачта пошла на правый борт так далеко, что я думал, гнездо мое коснется волн, в худшем случае занырнет, а судно затонет. Но большой киль под низом со скрипом его выровнял, оп-ля, далеко-далёко теперь на правый борт, а я там наверху катаюсь на здоровенном аттракционе в парке забесплатно и ору: «О Боже мой!»

После чего все члены палубной команды, все из НМС, провели собрание и обвинили первого помощника в том, что он отправил обычного матроса на марсовую площадку при серьезном шквале. Было постановлено, что так поступать он больше не сможет. «Он пытается тебя убить», – кратко сказал мне делегат профсоюза.

Ну и само собой, в другое бурное утро старпом с его шрамом и нежеланным кофе харкает в меня своим германским выговором, чтоб я пошел наружу и вычерпал раскачивающиеся на выстрелах спасательные шлюпки. Для этого мне нужно перепрыгнуть 4 фута воды или меньше, то есть с самого судна и в шлюпку, подвешенную над несущимися водами, несущимися от движения корабля вперед, а также бьющимися от шторма. Снова при помощи рук мне все удалось, с ведерком в руке, в зюйдвестке (но вопя «Уйюууууй!», как я это делал, когда швырял ту пустую бутылку из-под джина по-над лунявыми деревьями Виргинии с Энни), и я все черпал и черпал. Нечего там особо черпать было, просто еще одна уловка старпома, избавиться от меня и скинуть за борт. Почему, я не узнаю никогда. «Надо тебе сцапать этого типа на причале, когда в Бруклин вернемся», – сказал мне один парень. В те дни такие смысли мне голову никогда не приходили. Тайной моей мыслью была: «Я могу сделать все, чего он захочет, и ниоткуда я не упаду». Мне одного хотелось – добраться до своей шконки и читать дальше «Сагу».

Она должна была быть Скандинавской Сагой, но, как бы там ни было, занимала меня делом, а потом убаюкивала. Мне кажется, после того, как я засек этот кладезь, и после того, как сделал, что хотел первый помощник, без единого слова, команда стала меня уважать, потому что после этого они мне давали спать даже до пяти пятнадцати, пятнадцать минут после того, как моя вахта начиналась, если я им сразу низачем не требовался, и мягко будили меня в кроватке: «Давай, Вдулоз, пора вставать, ты харэ поспал».

«Спящая красавица», – объявлял боцман, когда я входил за кофе.

Хорошие они ребята, и у нас был отличный рейс. Я, к примеру, так никогда и не вычислил, что было не так с этим старпомом. Близко к той ситуации, что была у Билли Бадда и Старшины Клэггарта, потому что он всегда кипел от ярости, а я вечно спал, что объясняет Клэггарта и Билли довольно неплохо, виновную и невинную душу бок о бок на одном борту.

Мне показалось, к примеру, как-то утром, что я слышу большую потасовку и возню с борьбой на стальной палубе прямо у меня над подушкой, пятьдесят парней месятся, дубинками и кувалдами, но то было «Пуии пуии пуии» – вопль «Свистать всех наверх», тревога при нападении, и я осознал, что слушаю, как рвутся глубинные бомбы при атаке подводной лодки. Я просто перевернулся на другой бок и снова заснул. Не потому, что у нас на борту были 500-фунтовые бомбы, и мы все равно бы ничего ни с чем никак сделать бы не смогли, а потому что мне самому просто естественно хотелось спать, и я прикинул в этом военно-морском дурдоме: «Меня могут убить, когда я дорогу перехожу, если Верховная Реальность так устроит, так зачем для этого выходить в море?» А кроме того, распроять его, я И ВПРЯМЬ просто все время ходил сонный. Меня звали «Соня Не Дул в Ус». Как Жук Бейли, можно сказать… ХРРРРР.

IX

Делегат НМС на собрании, с одобрения членов, также обвинил старшего помощника за тот инцидент с вычерпыванием спасательных шлюпок. Я не очень помню сейчас, где я был на тех собраниях, либо сзади кофе делал в большом титане на пятьдесят чашек, либо спал, либо читал, или стоял баковую вахту и грезил, но все в итоге уладилось.

Я все это поминаю, чтоб только искупить себя от проклятья обвинений в том, что я сачковал, пока США работали для фронта.

На слабость дисциплины на Торговом Флоте, что я сейчас случайно вспомнил, постоянно жаловался старпом, когда орал на всех, и вот из-за нее-то я все это и полюбил, и принял, и с нею – опасность. Иногда я думал: «Ох ты ж, как бы Па это понравилось, на этом вот судне, со мной, может, он мог бы судомоем устроиться, не-а, у него бы ноги не выдержали, ну, экономом тогда, с пишущей машинкой… но те волны, те шторма, эти ребята». Все романтично, когда тебе двадцать один в 1943-м.

Война сводила людей вместе, что б ни говорил обо всем остальном.

Тридцатиоднолетний капитан постоянно смотрел в бинокль, заставляя флотских парней сигналить остальному конвою своими мигалками, пил кофе, старался хоть немного поспать. Выглядел он как встревоженный начальник Джонни Карсон за столом, но был настоящим капитаном. На первого помощника он внимания не обращал. Не пил, как остальные капитаны, каких я знавал; казалось, его беспокоит, я думаю, его семья. В капитане твоего судна всегда есть что-то таинственное, в «Старике», как его называют, как будто он и не человек вовсе, как это все знают, и, конечно, я не мог оправиться от тех первых двадцати дней плавания «Пекода» в «Моби-Дике», когда никому не довелось даже видеть Ахава, а все только слышали, как он стучит своей культяпкой вверх-вниз, туп, туп, в капитанской каюте, пока размышляет про кита, про того проклятого белого кита, проклятый белый кит, чьи глаза я вижу прямо сейчас в Небесах (один глядит сюдой, другой – тудой, если ты понимаешь, о чем я).

X

Но теперь, когда мне сорок пять и я сам в нескончаемой ярости, я могу понять этого первого помощника и посочувствовать ему наконец-то, и я знаю, куда лосось прыгает вверх по той реке горького времени и боли, женушка…

И гля! однажды утром солнце взошло истцом обвинительным туманам Фёрт-оф-Клайда, и суда вышли на яркий участок моря, где слева видны утесы Шотландии, справа плоские зеленые луга самой Ирландии с крытыми соломой хижинами и коровами. Вообрази домик под соломенной крышей у самого моря! Ферма у моря! Я стоял там и плакал, из глаз моих изливались слезы, я говорил себе: «Ирландия? Возможно ль? Страна Джеймза Джойса?» Но к тому же исстари я вспоминал, что́ мой отец и дядья всегда мне рассказывали – что мы потомки Корнских Кельтов, которые прибыли в Корнуолл из Ирландии в стародавние дни задолго до Иисуса и календаря, от которого Его считают, а Керуах («Дулуоз»), говорили они, это древнее гэльское имя. Клич всегда был «Корнуолл, Корнуолл, из Ирландии, а затем Бретани». Никакого тут секрета, все эти места более-менее мылись Ирландским морем, включая Уэльс и Шотландию вон по левому борту с ее лэрдскими утесами. Но боцман уже сипит мне:

«Давай, Дуй-в-Ус, ты чего, Ирландии не видал никогда, займись-ка перлинями, тупилка!» («Херваком» они меня на самом деле звали.)

По-прежнему со слезами на глазах я работал себе дальше, но может ли мне кто-нибудь сказать почему? От одного зрелища домиков под соломенными крышами на зеленых лугах у мягко разбивающихся волн и коров, что дарят свои длинные тени раннеутреннему солнцу, и от ветра у меня за спиной, наверное…