Изменник - Хелен Данмор

Андрей отправился в рентгеновское отделение. Нужно было проверить кое-какие снимки и заказать материалы из Москвы для своего исследования. Ему пора подумать о статье, которую нужно сдать к середине будущего года. Сейчас они уже, наверное, закончили отделять мышцы. Уже показалась дистальная часть бедренной кости. Бродская оперирует грамотно. Она позаботится о том, чтобы как можно эффективнее сформировать полноценную культю из мышц вокруг костного спила.

«Кто-то рылся в этих папках — они все стоят не по порядку. Вряд ли это Софья…»

Качество проведенной операции в дальнейшем имеет для пациента решающее значение; люди этого не понимают. Все думают, если вообще задумываются о таких вещах, что отпилить ногу — дело нехитрое. А ведь именно тончайшие нюансы операции решают, будет ли у пациента вместо ноги болезненный обрубок, к которому невозможно подобрать протез, или нормальная культя, которая снова позволит ему ходить.

Ах, вот эта пластинка, которую он искал. Не слишком четкое изображение… Неужели нет снимка получше? Надо будет спросить у Софьи. Ногу, должно быть, уже отняли. Андрей никогда не использует слово «ампутант», даже наедине с собой. Если думать о пациентах в таких терминах, то недолго начать относиться к ним, как к иному виду живых существ.

— У него теперь будет фальшивая нога? — спрашивает Коля, собирая остатки подливки хлебом.

— Да. Сначала он будет передвигаться на костылях, пока рана не заживет, а потом ему подберут протез.

— Фальшивая нога… — Коля качает головой. — Интересно, а куда они убирают ее на ночь?

— Коля… — одергивает Анна.

— Беда в том, что люди говорят «фальшивая нога», а никто не думает о практической стороне дела.

«Или реальности», — думает Андрей. Потому что ни к чему об этом задумываться, пока сам с этим не столкнешься.

В наступившем молчании Коля спрашивает:

— Аня, можно мне добавки?

— Добавки не осталось. Ты все съел.

Коля тут же уходит в себя. Одним пальцем он выстукивает по столу ритм. Глаза его полуприкрыты, взгляд обращен внутрь. В наступившей тишине слышен только стук приборов Анны и Андрея.

— Хотите, я вам что-нибудь сыграю? — отрывисто спрашивает Коля совсем другим тоном, чем раньше.

— Это было бы прекрасно, — откликается Анна. — Но после того как поставишь тарелки в раковину.

— Ты знаешь, что я единственный мальчик в классе, который делает всю домашнюю работу? — замечает Коля, ловко собирая со стола ложки и тарелки, так что ни одна даже не звякает.

— Всю домашнюю работу! — повторяет Анна. — Как бы я хотела быть тобой, Коля. И, кстати, откуда ты знаешь? У вас что, опрос проводили?

— Я просто замечаю такие вещи, — мрачно говорит Коля. — В коммуналке у Левки к раковине нужно отстоять целую очередь. Там есть одна старая стерва, которая вечно торчит возле нее.

— Не говори этого слова, — автоматически произносит Анна.

— Лева поверить не может, что к нам не подселили еще одну семью. Ладно, я просто хотел сказать, что он дома палец о палец не ударяет, да его никогда и нет дома. Вот, готово. Но ты, наверное, предпочла бы, чтобы теперь я помыл посуду, а не сыграл тебе красивый ноктюрн?

— Ноктюрн, правда? Давай тогда я помою.

Это предложение мира. Сквозь открытую дверь она видит, как Коля усаживается за инструмент, разминает пальцы и откидывает голову назад: этот жест всегда напоминает ей коня, на которого накинули узду. Он не большой поклонник Шопена.

— Почему ты не любишь Шопена, Коля?

— Не знаю. Он меня раздражает. Он как бы решает за тебя, что ты должен чувствовать, и заставляет почувствовать именно это. Как будто пышнотелая мадам прижимает тебя к необъятной груди и громко рыдает тебе в ухо.

Она слышит вступление и закрывает глаза. Теперь Колины пальцы окрепли, даже безымянный левой руки, который, как он говорит, слабее и ленивее всех, потому что неохотно двигается отдельно от других пальцев. Коля стал лучше контролировать силу звука, его пальцы извлекают легкие, как капли дождя, звуки. Мелодия то вздымается, то опадает под его руками.

— Прекрасно, — выдыхает она, когда он заканчивает.

К ее удивлению, он возвращается обратно к столу и становится за спинкой ее стула. Он кладет ей руки на плечи и нежно качает ее из стороны в сторону.

— Аня, ты такая сентиментальная, — говорит он. — Неужели ты не заметила, как я запорол последнюю триоль?

— М-мм, да, я заметила, что ты запутался в аппликатуре. — Закинув голову, она видит его удивленное лицо и смеется. — Что, попался?

— В следующий раз, — заявляет он напыщенно, — я сыграю тебе пьесу собственного сочинения. Это преподаст тебе урок.

Андрей слышит их, но не вслушивается. Все его мысли заняты Юрой Волковым. Чем этот мальчик так его зацепил? С некоторыми пациентами так бывает, нужно быть к этому готовым. Напряжение вокруг Юры подобно силовому полю. Все правила нарушены, люди, считавшие себя довольно храбрыми, на поверку обнаружили в себе такие качества, о которых сами предпочли бы не знать. Милиционеры вольготно разгуливают по коридорам, как надзиратели в тюрьме. А в центре этого хитросплетения — просто ребенок.

Волков бухнул: «У вас нет сына».

Юра сказал про Колю: «Но по правде нет», имея в виду — «По правде он вам не сын». Андрей уже сталкивался с этим раньше. Некоторые маленькие пациенты вдруг начинают вести себя собственнически и даже думать не хотят, что «их» доктор в конце дня пойдет домой к своим здоровым детям. Они не хотят мириться с тем, что у тебя есть своя жизнь за пределами больницы. Но правда в том, что Коля ему не сын.

Он смотрит через стол на Колю и Аню. Они смеются, он не знает, над чем. От смеха они одинаково щурят глаза. Коля часто грубит Анне, а Андрею — почти никогда. Но он никогда так не обнимает его за шею. «Хотя это естественно», — тут же уверяет себя Андрей.

Края раны нужно тщательно зашить. Если оставить слишком большие лоскуты кожи, позже это может вызвать проблемы. Шов на культе получится грубым, протез будет натирать. Возникшие потертости и язвы могут инфицироваться и даже загноиться… Но Бродская — отличный специалист.