В шесть тридцать по токийскому времени - Эд. Арбенов

В июле 1938 года Идзитуро вдруг оставил эмигрантов и обосновался в отделе под крылом Янагиты. Это тоже расценили как удачу. Полковник разрабатывал акцию особой важности и привлек к ней самых перспективных офицеров. Контролировал операцию непосредственно второй отдел генерального штаба.

Хотя операцию готовили всего несколько человек, весь отдел жил ею. Напряженная таинственная обстановка взвинтила нервы, напрягла их до предела. Черт знает что лезло нам в голову. Какие только предположения не рождала разгоряченная фантазия! И конечно же, мы завидовали счастливчикам, причастным к такой важной акции. Я провожал восхищенным взглядом Идзитуро, когда он шел по коридору в свой кабинет или кабинет полковника, и мысленно произносил восторженные слова в его адрес. Идзитуро был на высоте, и эта высота была прекрасной.

Несколько раз Идзитуро выезжал вместе с полковником на границу, и всегда это превращалось в какую-то загадочную церемонию. Возвращались они еще более важными, чем уезжали. Наконец группа исчезла вовсе. Произошло это в одну из осенних ночей, и мы решили, что она переброшена на левый берег.

Мы ждали вестей, как ждут сводку с фронта. Радистов одолевали молчаливыми вопросами: «Ну как там? Что слышно?» Те отвечали тоже молча: «Ничего неизвестно. Да и будет ли известно? У нас и задания такого нет — слушать группу…» Интерес возрос: значит, операция под контролем самого генштаба, и лишь Токио в курсе дела.

Группа вернулась на третий день и опять-таки ночью, когда никого в Центре не было. Утром мы узнали, что операция прошла успешно. По лицам офицеров догадались: они были важными и счастливыми. Идзитуро издали улыбнулся мне, как улыбаются своим поклонникам знаменитости после юбилея. Он даже не подошел ко мне.

Таинственность, сопутствовавшая операции, царила еще некоторое время. Более любопытные и энергичные работники отдела узнали как-то, что Янагита привез с границы какого-то русского военного и что этот военный спрятан в одной из гостиниц Харбина, не то в «Нью-Харбине», не то в «Гранд-отеле». Русского охраняют офицеры штаба Квантунской армии, и главный опекун — Идзитуро Хаяси. Его приставили к русскому по личному распоряжению начальника второго отдела генштаба. Идзитуро подчинялся непосредственно Токио.

Завеса таинственности спала внезапно. Воскресный номер токийских газет украшали сенсационные заголовки: «Перебежчик из Советского Союза!», «Важные сведения о военных приготовлениях русских!», «Маратов переходит границу», «Небывалый случай в практике секретной службы — портфель с государственной тайной СССР в руках японских разведчиков», «Маратов: «Я выбираю Страну восходящего солнца!». На первых страницах газеты поместили портрет самого перебежчика. Пресса торжествовала, репортеры захлебывались от восторга, превознося заслуги разведки. Надо было понимать, что весь Дальний Восток уже в руках Японии.

Маратов стал популярной личностью. О нем говорили много, говорили долго. А он все жил в Харбине, и его охраняли офицеры штаба Квантунской армии. Боялись, что советская разведка обязательно выкрадет перебежчика и приведет в исполнение смертный приговор, который вынесен ему в Хабаровске военным трибуналом.

Прогулки Маратов совершал в окружении телохранителей, и если он выражал желание пообедать в ресторане, его везли в «Бомонд», где вся обслуга была завербована японской секретной службой. Дважды он вылетал в Токио на собеседования с военным министром и начальником генерального штаба.

Сопровождал его все тот же Идзитуро Хаяси, мой однокурсник. Однако там Маратова не оставили. Его резиденцией оставался Харбин, хотя считался он референтом генерального штаба и по логике легче выполнял бы свои обязанности, живя где-то в столице, а не на территории Маньчжоу-го. Видимо, в Харбине тогда решались главные военные вопросы, и решались при участии Маратова.

Гроза должна была вот-вот разразиться. Мы все это чувствовали. Квантунская армия была приведена в боевую готовность. 29 июля, как известно, начались бои у озера Хасан. Разведка получила приказ активизировать все агентурные точки, на территории советского Приморья. Диверсионные группы перебрасывались на линию границы, чтобы по мере наступления наших войск очищать территорию от партизан и советских активистов. Воинственный пыл охватил всю Маньчжурию. Но через десять дней все угасло. 9 августа части Квантунской армии были разгромлены у озера и отступили.

Прошел слух, что в неудаче повинен начальник штаба Квантунской армии, не сумевший воспользоваться сведениями, которые предоставил Маратов. Авторитет перебежчика поднялся. Он себя уже не считал простым пленником, обрел уверенность. Свита из офицеров отпала, остался лишь Идзитуро, который не охранял Маратова, а исполнял роль переводчика и посредника между вторым отделом генерального штаба и референтом по русским вопросам. По традиции Янагита считал Маратова своей собственностью и время от времени вызывал к себе для бесед. Лично я не видел референта у нас в отделе, должно быть, встречи происходили или в доме Янагиты или в номере гостиницы.

Постепенно интерес к перебежчику потерял свою остроту, и его стали забывать, тем более, что никто из сотрудников с ним не сталкивался по работе и в услугах его не нуждался. Все дольше и дольше Маратов задерживался в Токио и все реже и реже появлялся в Харбине. Вместе с ним исчезал и Идзитуро. Дружба наша стала символической, прошлое занимало в ней больше места, чем настоящее. Мы не испытывали горячего желания встретиться, поговорить, излить друг другу душу. Охлаждению способствовала еще и обида, поселившаяся во мне. Хаяси обходился без меня и, возможно, даже тяготился необходимостью выражать симпатии к своему старому другу — так рассуждал я. Зачем же быть навязчивым?

Наверное, не мне одному приходилось расставаться с прошлым и не я один терзался догадками и сомнениями. Юношеские привязанности уходили вместе с юностью. Это было грустно. Но неизбежно. Мысленно я простился с Хаяси.

И вот совершенно неожиданно дружба наша ожила. Верно говорят, друзья познаются в беде. Беда настигла Идзитуро. Удачливому, везучему Идзитуро вдруг не повезло. То есть не то чтобы не повезло: дела его шли хорошо, он преуспевал во всем, что касалось службы. К нему переменилось отношение начальства, точнее, отношение Янагиты.

Как-то в конце дня, когда я не то чтобы Идзитуро, уже почти забытого мною, никого вообще не ждал, в кабинет заглянул именно он. Притворив за собой дверь, Идзитуро сказал:

— Мне очень нужно поговорить с тобой, Мори…

Не будь появление его таким неожиданным и желание таким необъяснимым, я, наверное, ответил бы ехидной остротой насчет сказочного удонгэ, который цветет лишь раз в три тысячи лет. Но внезапность ошеломила меня, и я кивнул: