Каникула (Дело о тайном обществе) - Артур Крупенин

– Неужели? – удивился священник. – Только не говорите мне, что и в деле Сократа тоже фигурирует этот распроклятый Сириус.

Уловив замешательство в глазах собеседников, вызванное не особо приличествующим его сану лексиконом, Бальбоа виновато улыбнулся и, делано закатив глаза, перекрестил рот.

– Нет, падре, исторической науке на этот счет ничего не известно.

Вероника потянула Глеба за рукав.

– Представим на минуту, что ты прав. Но что такого секретного мог разгласить Рамоша? И кому это могло чем-то помешать?

Глеб оставил вопрос без ответа и повернулся к священнику.

– Помните последнюю реплику старика?

– Насчет тамплиеров? Если честно, эта мысль не оставляет меня с тех пор, как мы распрощались с Ортисом.

– Вы полагаете, речь идет о том самом ордене? – спросила Вероника.

– Весьма вероятно.

– Но зачем этим новоявленным неотамплиерам проливать чужую кровь?

Немного подумав, Глеб сделал неожиданное предположение:

– А что, если мы имеем дело с неким ритуалом?

Увидев недоумение в глазах Бальбоа и Вероники, Глеб пояснил:

– У некоторых тайных обществ древности существовала одна общая черта, вполне возможно, что она дожила до наших дней.

– Что вы имеете в виду? – спросил священник.

– Зачастую при приеме в такое общество кандидат был обязан совершить некое ритуальное преступление вплоть до убийства.

– С целью доказать новым собратьям собственную лихость? – предположила Вероника.

– Не только. Кровь скорее была призвана сжечь за кандидатом все мосты, отрезать ему пути назад. Такие обряды посвящения составляли тайное тайн и никогда и никому не раскрывались. Надо сказать, что далеко не всегда ритуал сводился к убийству. Были и другие способы накрепко повязать неофита.

– К примеру, новопосвященных тамплиеров заставляли плевать на распятие, – задумчиво добавил священник. – Так вы думаете, убийства священников – часть некоего ритуала посвящения?

– Может, и так, – задумчиво ответил Глеб.

– А как же Дуарте и мой муж? Они ведь не имели отношения к Церкви, – спросила Вероника.

– Вспомни, что я говорил про Сократа.

– Полагаешь, они пострадали из-за того, что собирались раскрыть чей-то секрет?

– А что, вполне рабочее предположение, – ответил за Глеба Бальбоа.

Впереди засверкали вечерние огни Толедо, и поезд уже начал притормаживать, а Глеб все никак не мог успокоиться:

– И все же я ничего не понимаю. Ну какие еще, к черту, рыцари? На дворе двадцать первый век!

Священник снисходительно усмехнулся.

– Это Испания, друг мой. В нашей стране до сих пор существуют рыцарские ордена, основанные в двенадцатом-четырнадцатом веках: Алькантара, Калатрава, Сантьяго, Монтеса. А уж о новодельных сообществах и говорить нечего. И кстати, многие из них прекрасно вписались в реалии сегодняшнего дня. Хотите, хоть сейчас введу в Гугле название какого-нибудь братства, и интернет тут же выдаст нам не мрачный сайт, стилизованный под махровое Средневековье, а стандартную страничку в Фейсбуке с внушительным списком лайков. Вот такие нынче времена.

Поезд уже совсем остановился, и священник потянулся к багажной полке за своим потертым портфелем, а Вероника впопыхах принялась рыться в своей сумочке в поисках зеркальца. В этот момент Глеб краем глаза успел заметить в сумочке нечто такое, чего никак не ожидал там увидеть. Это была рукоять револьвера.

Глава 26

Рыцарь Собачьей Звезды

Аккуратно заложив страницу, Командор отложил в сторону ветхое от времени издание «Тиранта Белого»[33]. Забавно, он впервые прочитал эту книгу, когда ему не было и десяти, а кажется, это было только вчера. Помнится, вчитываясь в рыцарские приключения, он днями напролет грезил сражениями с коварными сарацинами и все силился словно в глазок, просверленный в хронологической необратимости бытия, увидеть самого себя, только повзрослевшим и могучим. Видит Бог, он старался изо всех сил. Однако все закончилось разочарованием. Разыгравшееся воображение сыграло с ним тогда злую шутку. Вместо розовощекого богатыря в расцвете сил мальчик увидел седого и немощного человека. И у этого человека было до боли знакомое лицо. Его собственное. Только бледное и морщинистое. И это лицо было почему-то перекошено от ужаса.

Несмотря на пролетевшие с тех пор десятилетия, Командор никогда не забывал о том странном случае. А последние месяцы, смотрясь в зеркало, он и вовсе не мог отделаться от ощущения, что его сегодняшнее лицо выглядит точь-в-точь как то, из детского видения. И что рано или поздно придет день, и он окажется у того же самого «глазка», но только с противоположной стороны. Что он там увидит?

Командор прикрыл веки рукой. Черт возьми, сейчас не время для сентиментов. Вот найдем то, что ищем, и уж тогда.

Придвинув стул к столу, он начал набрасывать план действий. А все же здорово, что у него в распоряжении есть люди, которые не чураются грязной работы. И пусть остальные братья косо смотрят в их сторону – дескать, бывшие мафиози – не страшно. Подумаешь. Не зря же сам папа в свое время приветствовал вступление в ряды тамплиеров прелюбодеев, клятвопреступников и разбойников. В итоге орден превратился в подобие иностранного легиона, но, заметьте, легиона весьма боеспособного. Интеллектуалов-болтунов в Воинстве и так хватает, а вот люди дела наперечет.

Мысли Командора снова переключились на Бернара Клервосского. Нет, в вопросе этики определенно стоит довериться авторитету этого колосса, некогда диктовавшего свою волю папам и королям и, между прочим, проповедовавшего, что цель человеческого существования в слиянии с Богом. А ведь похожую цель ставил себе и Командор, хотя и на несколько еретический манер. Впрочем, победителей ведь не судят?

* * *

Бальбоа встал с кресла и подошел к узкому окну, выходящему в безоблачное небо. А что, идея насчет исторических аналогий не так уж и плоха. Ведь если взрослые люди, живущие в двадцать первом веке, играют в рыцарей, значит, они определенно испытывают ностальгию по временам, в которых никогда не жили, о которых только слышали и читали. Так что к предположениям этого русского историка стоит прислушаться. А что, если злодеяния против Церкви и впрямь что-то вроде изуверского ритуала посвящения? Ведь кровь да смерть свяжут сильнее любой клятвы.

По словам всезнающего Стольцева, церемонии посвящения в тайные братства традиционно построены на том, что кандидат как бы умирает, а затем рождается вновь. И разве не может так статься, что воображаемую смерть взяли да и заменили реальной? Причем на заклание, естественно, попадает не кандидат, а некий враг. Почему какому-то психу не могло прийти в голову довести процедуру инициации до абсурда, скрепив ее убийством? Что-то вроде ритуального жертвоприношения? Звучит, конечно, жутко, но…

* * *

Глеб несколько раз на дню вспоминал случайно увиденный в сумочке револьвер. Образ женщины, которую он когда-то так хорошо знал, никак не вязался в его сознании с содержимым ее сумки. Зачем эта штука Веронике? Как давно она носит с собой оружие? Использовала ли Вероника револьвер по прямому назначению? С какой целью? При каких обстоятельствах?

* * *

Взяв увеличительное стекло, Марио Ортис с увлечением разглядывал стопку пожелтевших средневековых гравюр. Процесс доставлял старику истинное удовольствие. Собственно, ради этого он когда-то и пришел в геральдику – Ортису еще ребенком всегда нравилось копаться в овеянных славой рыцарских блазонах, постигая ускользающий смысл гордых символов и величавых девизов.

Что он во всем этом искал? Ортис и сам не был уверен в ответе, но не мог отказать себе в удовольствии постичь дух давно утраченных времен, в которых, повинуясь девизу «Без страха и упрека», так ярко жили и с таким достоинством умирали храбрейшие из мужей. А если за счастье заниматься любимым делом иногда еще и платили, то что могло быть увлекательнее ремесла геральдиста?

Старик тщательно укутал вечно мерзнущие ноги пледом, снова взял в руки лупу и принялся разглядывать новый лист, бережно поглаживая указательным пальцем полуистлевшую бумагу. Эта коллекция когда-то досталась Ортису по наследству и была поистине уникальной. Многие гравюры, очевидно, существовали в одном-единственном экземпляре, во всяком случае, о других копиях Ортис за всю свою долгую жизнь никогда не слышал. Ни дед, ни отец иначе как «сокровищем» это собрание раритетов не называли.

Палец, привычным движением поглаживающий страницу во время чтения, застыл на месте. Несмотря на груз прожитых лет и недуги, Марио Ортис так и не утратил способности удивляться или испытывать почти что юношеское волнение.

Его сердце, и без того отстукивавшее неровные ритмы, пошло в разнос.

Старик сунул под язык таблетку нитроглицерина и с нетерпением вернулся к гравюре. Нет, все точно. Сомнений быть не могло.