Короткая ночь - Мария Теплинская

— Так-то оно так, — все еще сомневалась Гануля, — да только она нынче и на тебя сурово глядела.

— Да, я знаю, — вздохнула девушка. — Знаю, что круто нам теперь придется. И о н тоже знает… Да и бабка Алена перед смертью помнишь, что говорила? Ах да, тебя тогда еще тут не было… Говорила, что ждет меня дорога крутая, кремнистая, что будут меня гнуть да ломать, а я должна выстоять… И еще сказывала, что сокол сизый ко мне в окно постучит, и будет это не тот, о ком я сперва думала. Так оно все и выходит…

— Может, и верно ты говоришь, — кротко согласилась невестка. — Хоть и грех так думать, Алеся, да только и сама я о таком же хлопце мечтала… И я такого любила…

— Такого любила, — изумилась Леся, — и за какого вышла?

— Что ж тут поделаешь, — смиренно произнесла Ганна. — На все воля Господня. А Матвей — тот и не глядел даже в мою сторону. Хорош был Матвей! — мечтательно добавила она после недолгой паузы. — Брови черные, очи синие, вот как у Яся у твоего! И улыбка совсем такая же: будто солнышком обогреет… Да только не меня… Знаешь, сколько девчат на него заглядывалось, да каких — не мне чета! А тут Савел ваш ко мне присватался, вот батька мне и сказал: ступай, Ганно, замуж! Вот я и вышла. С тобой все же не то…

Леся в ответ покачала головой:

— Просто я другая.

Не только ты… Тут за тебя и старик, и матуля. А у нас дома всегда бывало, как батька прикажет.

Ганна затянула последний ремешок и поднялась с крышки сундука, на котором сидела.

— Вот я и собралась. Пойдем, что ли?

Они выбрались из-за занавески. Сперва им показалось, что в хате никого нет, и Леся, ничего не опасаясь, подошла к окну: не идет ли ее ненаглядный. Но Ганна, оглядевшись, увидела в красном углу свою свекровь; Тэкля стояла к ним спиной, оправляя вышитый рушник на иконе. А беспечная Леська, от радости потерявшая всякую осторожность, так и убежала, ничего не заметив. Гануля хотела уйти следом, но тут свекровь неожиданно окликнула ее:

— Постой, Ганно, — обратилась она к невестке; голос Тэкли был спокоен, и в нем явственно слышалась сдержанная печаль. — Ты все же пригляди за Аленкой, милая. Одну не оставляй… Мало ли что…

— Вам тоже… боязно за нее? — прошептала оробевшая молодица.

— Да, тревожно мне что-то, — призналась Тэкля. — Хоть и не того я боюсь, о чем ты подумала. Он-то хлопец честный, греха не допустит. Да вот кабы молва худая теперь не пошла… Куда ей тогда деваться? Был бы Янка еще здоров… Хотя был бы он здоров — его и окольцевали бы давно. Такие долго в бобылях не ходят.

— А ведь любит он ее, — мечтательно вздохнула Ганна.

— Знаю, что любит, — ответила Тэкля, — и давно знаю. Жаль мне его, Ганно, и Аленку жаль. Да что поделать: как ни поверни — все худо! Одно только мы и можем пока: в оба глядеть да помалкивать… Да вот еще Савел меня тревожит: норовом горяч, а умом Бог обидел. Вроде и соблюсти ее хочет, да только сам же во грех и толкает: она ведь тоже девка норовистая, в любой омут не глядя кинется, лишь бы ему поперек… Ну, добре, беги догоняй! Хоть ты при них будешь — не такой срам все же…

В деревне, даже такой большой, как Длымь, никакая тайна не держится долго. Да и немудрено: если вся жизнь идет на глазах у соседей, и всем известно, в какой хате бульба варится, а в какой редьку скоблят — где уж тут что утаишь! А если еще вспомнить, что монотонная жизнь поселян и вообще небогата событиями, то уж тут будьте покойны: деревенские кумушки с жадностью вороньей стаи набросятся на любую новость, пусть даже самую пустяковую. Уж они-то ничего не упустят, все перемелят неугомонными языками, со всех сторон обсосут каждую мелочь!

А здесь еще такой довольно редкий случай: бывалый, матерый солдат и совсем желторотая девчонка! И надо сказать, что деревенские сплетницы были теперь скорее рады, нежели потрясены; о том, что одинокий солдат неравнодушен к девочке, подозревали уже давно, однако полной уверенности ни у кого еще не было, да к тому же Леся долго была влюблена в ольшанского панича.

Ну а теперь — кто не видел, как он едва не по всей деревне кружил ее на руках, каким победным счастьем искрились его синие очи! Да и девка тоже хороша: вон с какой счастливой готовностью обнимала она его статную загорелую шею! Вот уж где простор для бабьих языков, вот уж где раздолье!

Тетка Авгинья и тетка Маланья Горбылиха, что как раз об этом самом воздужденно общались у перелаза, увидели его первыми, и то, что предстало их взорам, превзошло все самые смелые их ожидания. Раскованно и неторопливо им навстречу двигался этакий весь из себя раскрасавец в начищенных зеркалом сапогах на высоких подковах, в роскошном черном навершнике, ярко расшитом цветной нитью, с махровыми разноцветными кистями, которого ни на нем, ни у него сроду никто не видывал. Из-под навершника гордо спадали на левое бедро лебяжьи пушки богато вытканной Лесей дзяги. И все это великолепие довершал несказанной красоты широкополый брыль золотисто-лимонного цвет, выложенный по краю полей да по бокам тульи каймой более темного оттенка, с заткнутым за тулью длинным пером болотной цапли. Темно-серое, острое, четко очерченное, оно было лихо заломлено к затылку и вздымалось к верху под немыслимым углом, добавляя всему наряду последний штрих изысканной лихости. Этот брыль Янка купил в местечке совсем недавно, однако он уже успел сделаться не менее знаменитым, нежели Лесина вишневая казнатка. Его перемерили чуть ли не все хлопцы в деревне, причем все они в этом брыле показались друг другу в лучшем случае болванами, а у бедняги Михала он и вовсе непостижимым образом застрял на ушах, и только от зловредного Янки глаз было не отвести.

От него и теперь было не отвести глаз — так он был хорош собой, так приветливо светились его счастливые очи, так ласково улыбались ярко очерченные губы под темными усами.

— Вечер добрый, — поздоровался он с ними так сердечно, что на миг бабам стало даже немного совестно о нем судачить. Однако эта легкая тень сомнения тут же тут же растаяла, едва он повернулся к ним спиной и пошел своей дорогой, бряцая железными подковами.

— Ты глянь-ка, глянь, каково выступает, гоголь-то наш! — толкнула соседку завистливая Маланья. — А сапожищи-то натянул — хоть в болото лезь!

— Сапожищи — беда невелика! — откликнулась Авгинья. — А я вот хотела бы знать, откуда он этот свой лапсердак выкопал — это где ж срамота такая водится?

— Ну, лапсердак — это дело нехитрое; у тебя вон в скрыне покопайся — так еще и не такое отыщется! А вот плечи-то, плечи у него откуда наросли?

— Да уж! — прошипела Авгинья. — Еще и губы, подлец, накусал — видала? Ну чисто клюква, ей-Богу!..

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});