Только не говори маме. История одного предательства - Тони Магуайр

— Антуанетта, поднимись ко мне.

Меня охватила паника, когда я безмолвно встала в дверях.

— Приготовь мне чай и принеси.

Я развернулась, чтобы уйти.

— Я еще не закончил, детка.

К горлу подступил ком, и стало трудно дышать, когда я встретила его насмешливый взгляд. Он улыбался, но без намека на юмор.

— Можешь принести мне и тост.

Словно робот, я приготовила для него чай с тостом и понесла поднос наверх. Отодвинув переполненную пепельницу и пачку сигарет, я поставила поднос на ночной столик и мысленно помолилась, чтобы он отстал от меня, хотя и знала, что этого не будет.

Краем глаза я увидела его бледную веснушчатую грудь, поросшую теперь уже седыми волосами, и уловила кислый запах его тела, смешанный с затхлым прокуренным воздухом спальни. Потом до меня дошло, что он возбужден.

— Сними одежду, Антуанетта. У меня есть подарок для тебя. Снимай с себя все, только медленно.

Я посмотрела на него. Никогда прежде он не просил об этом. Его смеющиеся глаза издевались надо мной.

— Антуанетта, я к тебе обращаюсь, раздевайся, — повторил он, шумно прихлебывая чай.

И вдруг он соскочил с кровати, в одной пижамной куртке, и под складкой дряблого живота я заметила его эрекцию. Видя, что я не выполняю его просьбу, он улыбнулся, подошел ко мне вплотную и хлестко ударил меня по ягодицам.

— Поторопись, — процедил он.

В ловушке его пристального взгляда я была, словно кролик, пойманный вспышкой яркого света. Стоя нагишом, я испытывала непреодолимое желание бежать, но не было ни силы воли, ни места, куда бежать, а он тем временем схватил свою куртку и достал из кармана маленький пакетик, ничем не отличавшийся от тех, что я уже видела. Он раскрыл его, достал какой-то предмет, похожий на воздушный шарик, и натянул его на свой набухший член. Потом взял меня за руку и заставил мои негнущиеся пальцы двигать презерватив взад-вперед, пока тот не сел на место.

Внезапно он отпустил мою руку, крепко схватил за плечи и толкнул меня на кровать с такой силой, что подпрыгнул матрас и заскрипели старые пружины. Он раздвинул мои ноги, высоко поднял их и вошел в меня так грубо, что едва не порвал мое тело, и без того пронзенное дикой болью. Мышцы моей промежности растягивались, по мере того как он снова и снова погружался в меня. Его заскорузлые руки хватали мои груди, которые в последнее время стали очень чувствительными, крутили соски со злостью, подпитывающей его возбуждение, слюнявый рот блуждал по моему лицу и шее. Я чувствовала, как небритый подбородок царапает мою кожу. Я закусила губу, чтобы не кричать и не доставлять ему полного удовлетворения. Мое тело сотрясалось под его резкими толчками, я сжала кулаки и крепко зажмурилась, чтобы не расплакаться. Он содрогнулся и, замычав от удовольствия, скатился с меня.

Я быстро села. Нагнувшись, чтобы взять с пола одежду, я увидела его сморщенный пенис; с его кончика свисал маленький серо-белый резиновый шарик. Резкой волной подступила тошнота, и я бросилась в туалет, извергнув в унитаз горячую рвоту, которая обожгла мое горло. Почувствовав, что внутри ничего не осталось, я, не дожидаясь, пока закипит кастрюля, налила в ванну холодной воды.

Взглянув на себя в зеркало, я увидела бледное лицо, мокрые от слез глаза и красные пятна на подбородке и шее. Я долго мылась, но его запах, казалось, насквозь пропитал мою кожу, и я решила, что он останется вечным пятном на моем теле.

Счастливый храп доносился из родительской спальни, когда я спускалась по лестнице. Это означало, что у меня будет возможность смыться из дома.

Открыв дверь и глотнув свежего воздуха, я выпустила Джуди. Сев на траву, я обняла ее за шею, прижалась щекой к ее голове и дала волю слезам. Джуди, чувствуя мое отчаяние, облизывала мне лицо теплым языком, выказывая свою любовь. Это было так не похоже на слюнявые поцелуи отца.

— Когда же это кончится? — безнадежно спрашивала я себя.

Чувствуя, что мне невыносимо находиться рядом с ним, я села на велосипед, свою первую крупную покупку на самостоятельно заработанные деньги, которая еще совсем недавно наполняла меня гордостью, и равнодушно покатила по улице. Я бесцельно крутила педали, пока улицы с домами не сменились полями. Дважды мне пришлось останавливаться, оставляя велосипед у обочины, когда тошнотворный ком подступал к горлу, и я заставляла себя вновь и вновь извергать рвотную массу, пока слезы не выступали на глазах.

Остаток дня я просидела в поле, опустошенная и разбитая, а потом нехотя поехала обратно, чтобы к приходу матери управиться с домашними делами.

Глава 22

Я была уверена, что заболела. Тошнота подкатывала каждое утро, как только я просыпалась. Встав с постели, я первым делом бежала в туалет, и меня рвало до полного обезвоживания. За ночь мои волосы становились мокрыми от пота. Капли влаги выступали на лбу и над верхней губой, а тело дрожало в ознобе. Во мне зарождался страх, предчувствие неминуемой смерти, потому что с каждым днем мое тело становилось тяжелее и одновременно слабее. Было больно дотронуться до грудей, желудок отвергал всякую пищу и при этом раздувался, как будто от голода. Пояс новых брюк теперь впивался в меня, оставляя на коже красные полосы.

Мать неизменно начинала злиться, стоило мне просто оказаться рядом, в то время как отцовский взгляд следил за каждым моим движением. По вечерам, когда он уходил на работу, наступало тягостное молчание, пока однажды мать наконец не призналась в том, что знает о моей болезни.

— Антуанетта, — сказала она, когда я сидела, пытаясь читать, — сходи завтра к врачу.

Я подняла на нее взгляд, надеясь увидеть в нем хотя бы обеспокоенность, но передо мной было совершенно безучастное лицо, хотя в глазах застыло странное выражение.

В конце пятидесятых достаточно было позвонить хирургу, чтобы тотчас попасть к нему на прием. Мой ранний звонок обернулся тем, что уже в одиннадцать утра я сидела в нервном ожидании у дверей его кабинета. Медсестра, которая дружелюбно улыбалась мне при встрече, уже через полчаса, когда я покидала кабинет, провожала меня презрительным взглядом.

Дежурный врач оказался вовсе не тем пожилым мужчиной, которого я встречала раньше, а молодым красавцем блондином с ярко-голубыми глазами. Представившись коллегой нашего семейного доктора, он пригласил меня присесть. Нас разделял темный деревянный стол, совершенно пустой, если не считать моей тонкой медицинской карты, которую он раскрыл и быстро пробежал по ней глазами.

— Что привело тебя сегодня к врачу, Антуанетта? — спросил он с профессионально доброй улыбкой.

Улыбка медленно сошла с его лица, когда я рассказала о своих симптомах. Он расспросил меня о цикле, уточнил, когда была последняя менструация, и я попыталась вспомнить, когда просила у матери прокладки. Я была слишком больна и не сознавала, что прошло уже целых три месяца, хотя и не считала это столь важным обстоятельством.

— Ты не думаешь, что можешь быть беременной? — был его следующий вопрос.

— Нет, — ответила я без колебаний.

Жизнь научила меня разбираться в тонкостях поведения взрослых, и я почувствовала, как в его профессионально-радушных манерах проскользнула некоторая враждебность, стоило мне из пациента-подростка превратиться в потенциальную проблему.

Он пригласил меня пройти за ширму, раздеться ниже пояса и накрыться простыней. Как только я была готова, он позвал медсестру.

Я лежала, устремив взгляд в потолок, раздвинув согнутые в коленях ноги, пока он прощупывал мои внутренности рукой в латексной перчатке. Через несколько минут он попросил меня одеться. Сдернув перчатку, он бросил ее в мусорную корзину. Я заметила, как они с медсестрой обменялись взглядами, прежде чем он молча отпустил ее.

Он снова пригласил меня к столу, но теперь на его лице застыло суровое выражение.

— Ты имеешь представление о половой жизни? — холодно спросил он.

С ужасом осознавая то, что он собирается сказать, но все равно не в силах смириться с этим, я ответила:

— Да.

— У тебя три месяца беременности, — расслышала я сквозь глухой туман своего отчаяния.

— Это невозможно, я никогда не спала с мальчиками, — выпалила я, отрицая хорошо известную мне правду.

— Но с одним-то точно спала, — возразил он, раздражаясь от моей очевидной лжи.

Я уставилась на него, надеясь найти помощь, но увидела лишь осуждение в его глазах.

— Только со своим отцом, — наконец ответила я.

Мертвая тишина повисла в комнате, стоило мне впервые произнести вслух слова, составлявшие главную тайну моей жизни.

— Он изнасиловал тебя? — спросил он, и в его голосе прозвучала нотка сочувствия.

Даже столь слабое проявление доброты вызвало у меня слезы. Я пробормотала:

— Да.

— А твоя мать знает?