Тайна голландских изразцов - Дарья Дезомбре

– Почившего пиромана? – поддел его сержант, а Андрей невозмутимо кивнул:

– Или еще кого.

– Ладно. – Сержант послушно поплелся за ним по заплеванной лестнице.

Облупленные стены, выкрашенные зеленой краской, были украшены множественными надписями. На каждой лестничной площадке за хлипкими дверями – район был скверный, окраинный – гундел телевизор. На нужном этаже Андрей проверил замок. Дверь квартиры, обитая дерматином, явно не вскрывалась насильственным путем.

Отворив ее, Андрей нащупал в темноте выключатель – под потолком загорелась слабая лампочка в желтом абажуре. Пол коридора в елочке дешевого паркета был пыльным, воздух затхлым. Сержант выразительно посмотрел на Яковлева: мол, что я говорил?

Но Андрей упрямо прошел вперед:

– На тебе кухня и туалет с ванной. На мне – комнаты и коридор.

Он включил свет и огляделся: комнаты были чисто прибраны, кровати аккуратно застелены. На стене – ковер с оленем и черно-белая фотография в рамке. Семейная пара: отец и мать Сидюхины. У отца на губах блуждает улыбка («нервная» – вспомнил он школьного учителя), мать сурово смотрит в объектив, и глаза у нее не просто уставшие – это глаза неизлечимо больного человека. Андрей провел по подоконнику рукой – на ладони собралась легкая пыль. От стоящих в горшках растений торчали лишь сухие остовы. Яковлев распахнул платяной шкаф и чуть не задохнулся от застарелого запаха нафталина – в полутьме мертво висели серые пиджаки эпохи 70-х, пара цветастых платьев. На Андрея накатила тоска: что он тут делает? За каким призраком, в самом деле, гонится? Пора, пора доставить радость сержанту и этаким московским франтом заявиться в ресторан «Венеция», а там уж накатить водочки от души – под пиццу и пойти спать, чтобы завтра оказаться дома, на своей дачке, со своим верным Раневской.

– Шеф! – вдруг услышал он голос с другого конца квартиры. – Гляньте-ка!

Андрей в два шага пересек коридор и замер как столб в дверях малюсенькой ванной в голубом и бледно-желтом кафеле. Сержант стоял на коленях с перочинным ножом в руках. А пара плиток, облицовывавших саму проржавевшую ванну, была отколупана.

– Я тут это… Умыться решил, – стал оправдываться сержант, увидев на лице столичного начальства удивление. – И на пол наплескал. Ну и заметил – глядите, вот тут, на стыке пола и ванной, вода мгновенно ушла, будто всосалась. Я и ковырнул ножичком-то. Оно само и отошло. А там, вон, вроде есть что…

В темной дыре, куда падал яркий свет от лампочки, действительно виднелось что-то серебристое.

Андрей сглотнул:

– Молодец, сержант. Продолжай ковырять.

– Ага. – Тот послушно кивнул, поддел еще одну плитку, выдернул, как шатающийся зуб. Потом – ту, что сверху. И вытянул на свет божий нечто, похожее на металлическую коробку.

– Вроде тех, в которых раньше шприцы кипятили, да? – сказал почему-то шепотом сержант, проявив недюжинную осведомленность. – Только размером побольше.

И сдул осевшую – явно за многие годы – тяжелую, белую, совсем иную, чем во всей остальной квартире, пыль.

– Открывай, – сказал ему севшим голосом Андрей.

Он

Он увидел ее, девушку в узком черном пальто и узких же джинсах, почти сразу. В большом архивном зале их и сидело-то всего трое: он, она и молодой вихрастый студент. Пути судьбы, скок-поскок игральной кости – они одновременно подошли к архивариусу.

– Только после вас. – Он был галантен и приходил сюда уже не первый раз.

Девушка поблагодарила его по-французски и мимолетно улыбнулась. Улыбка подтвердила первое впечатление: незнакомка была не в его вкусе – слишком серьезная. Скуластая, темно-русые волосы затянуты назад в хвост, ненакрашенные губы. Правда, большие, почти прозрачные глаза в обрамлении темных ресниц были хороши, но… В любом случае в его вкусе была только Марина.

– Я ищу список собственности одного человека, – поздоровавшись, сказала архивистке девушка, и он услышал легкий акцент. – Его зовут Абрахам бен Менакен. Шестнадцатый век.

На секунду остановившись, сердце галопом рвануло вперед, норовя выскочить из грудной клетки. Он схватился за край стола, ледяные ладони стали скользкими. Этого не может быть! Или может?! Кто она?! Кому еще понадобился старый хитрый еврей?!

Архивистка уставилась в списки на экране своего компьютера, а он успокаивал себя: не нервничай. В конце концов, Абрахам был не последним огранщиком, его носатый профиль присутствует во многих энциклопедиях, посвященных ювелирному делу… И он внимательно пригляделся к девице. Ни колечка, ни кулончика, ни сережечки. А что? Вполне может быть, дочь крупного ювелира, которой папочка дарил лучшие, самые прозрачные камешки на каждый день рождения и которая уже видеть не может бриллиантов. А сейчас родитель отправил крошку в какую-нибудь прославленную геммологическую школу. Пусть поучится уму-разуму, напишет диплом по Менакену, да и продолжит семейный бизнес. Через полчаса он уже почти себя в этом убедил, когда мелкими шажками просеменил мимо стола, за которым сидела неизвестная. Кося глазом, он увидел сначала изрядно заполненный выписками блокнот и кипу ксерокопий и бумаг, торчащих из открытой сумки рядом на стуле. И вновь замер, похолодев: один листок торчал из пачки чуть больше остальных. На нем, кобальтом на белом фоне, красовался герб семьи Менакенов. Герб, вырисованный в каждом углу той плитки, что уже год как снилась ему ночами. Он ничем себя не выдал. Просто вернулся на свое место и стал ждать – играющие дети научили его терпению. Прошло часа три – девица не вставала со стула, погруженная в фолианты, выданные ей под паспорт архивариусом. Он усмехался про себя: все те фолианты, что были уже им проштудированы от корки до корки. Наконец естественная надобность погнала его в заведение в конце коридора. Он отлучился буквально на пять минут, однако по возвращении девушки в черном на месте уже не обнаружил. Он рванул к выходу, выбежал под мелкий сумеречный дождь на улицу, повертел бессмысленно головой – никого! Выдохнув, стараясь не умереть от ярости на самого себя и обиды на судьбу, вернулся обратно в читальный зал.

– Прошу прощения, – начал он ласково, глядя преданно в невыразительные глаза архивариуса, дамы с пучком редких волос на затылке и розоватыми кроличьими глазками (конъюнктивит у нее, что ли?) почти без ресниц. – Мне показалось, что я видел выходящей отсюда свою первую любовь.

Архивариус нахмурилась, очки, отодвинутые на лоб, чуть дернулись.

– Дело в том, что я русский, – произнес он тихо, будто сделал бог весть какое признание. – И встретить ее столь далеко от родины…

– Вы выглядите много старше нее. – Архивариус окинула его недоверчивым взглядом.

Он развел руками:

– Это правда. Я влюбился, когда она была еще девочкой, а мне было двадцать пять. Я ждал ее совершеннолетия. А пока ждал, мы стали большими друзьями.

Архивариус все так же хмурилась.

– Больше я так никогда и не смог влюбиться… – Он понимал, что порет полную чушь, но решил идти до конца. – Мы долго не виделись, и тут – такое удивительное стечение обстоятельств, как в романах…

«Ну же, старая курица! – молился он про себя. – Неужели ты не читала ни одного романа?! Хотя бы «Войны и мира»?! Ты же знаешь, мы, русские, сама романтичность!»

Так и не прекратив хмуриться, архивариус посмотрела в свои записи:

– Ее зовут Ка-ра-вай. Мария.

Он мелко закивал – мол, она, она! А вслух спросил:

– А адрес?

– Не положено, – отрезала вредная баба, будто не в Антверпене сидела, а в справочной какой в Ленинграде 70-х. И добавила, сама смутившись собственной строгости: – Она на завтра книжки заказала. Так и увидитесь.

Он кивнул: ну конечно! Как же он сразу не догадался!

И с нежностью улыбнулся архивариусу:

– Большое спасибо! Только вы уж про меня не рассказывайте! Хочу сделать ей сюрприз.

Та осклабилась в ответ:

– Обещаю. (Видно, пару романов старая дева все-таки прочитала!)

Он вышел из архива и направился к вокзалу. Но не выдержал, увидев по дороге вывеску дешевой гостиницы. Зашел и попросил воспользоваться компьютером, дав прыщавому юнцу, сидевшему на ресепшен, десять евро – буквально пять минут. Вбил замерзшими на вечернем мартовском ветру пальцами: Мария Каравай. Ничего на латинице. Значит, у неизвестной нет странички в соцсетях. Удивительное по нынешним временам создание. Он вывел на экран русскую клавиатуру и добавил те же имя и фамилию в кириллице. И тут ему повезло: Мария Каравай фигурировала в некой прошлогодней статье в интернет-издании желтого толка. Речь шла о расследовании дела о маньяке, терроризировавшем всю Москву. Мария Каравай, сфотографированная на выходе из Петровки, 38, говорила о том, что закрытое дело комментировать никак не будет. На фотографии она выглядела как сейчас: тот же хвост и черное одеяние. Что ж, он встал из-за компьютера чуть более спокойным. Какая-то информация у него появилась. Девушка из архива была профи. Стоило узнать, что такого она могла накопать, чего не смог накопать он сам?