Роковая любовь немецкой принцессы - Елена Арсеньева

– Да у нас и нет задачи возвести его на престол надолго, – равнодушно сказала Вильгельмина. – Он очень скоро канет в небытие. А на престоле останемся мы с тобой. И тогда не нужно будет прятаться, и вздрагивать при каждом шорохе, и спешить разомкнуть объятия…

– Ах, Боже мой, неужели возможно будет такое счастье! – пробормотал граф Андрей, увлекая ее к софе и стараясь не думать о том, что Павел сейчас, возможно, уже встретился с императрицей и снова выставил себя перед ней круглым идиотом и поставил под удар их планы.

Вдруг ему что-то помешало? Вдруг он одумается и не покажет ей трактат?!

Однако Разумовский надеялся напрасно…

Императрица готовилась ехать в Сенат, когда великий князь без доклада ворвался в ее кабинет и швырнул на стол толстый сверток бумаг.

В кабинете находился также и Потемкин, только что прибывший из Крыма.

Екатерина взглянула на бумаги и поморщилась. Листы были исписаны рукою Павла. Почерк у него был несуразный, очень крупный и размашистый – настолько, что на одном листке in quarto[23] помещалось всего с десяток слов. Это всегда раздражало Екатерину и казалось ей признаком расточительства и неумения сосредоточиться. Впрочем, обе эти черты были сызмальства присущи чухонцу.

– Что это? – спросила она недовольно. – «Рассуждение о государстве вообще». Экое претенциозное и бестолковое название!

– Почему бестолковое? – обиделся Павел.

– Потому что государств вообще не бывает, – снисходительно усмехнулась императрица. – Есть Россия, есть Франция, Англия… вон Американские штаты есть… А вообще стран, государств, так же как людей вообще, не бывает.

– Ничего, это только название такое! Я прибыл сказать вам, что вы неправильно управляете государством, которое называется Россия! – заявил Павел.

– Ну, это я уже слышала, – отмахнулась Екатерина. – Неправильно! Ишь ты! А дальше что?

– Дальше что? – Павел скорчил гневную гримасу, и императрица едва сдержала смех. – Да вы прочтите! Прочтите, не то поеду с вами в Сенат и произнесу это вслух.

– Это серьезный довод, – кивнула Екатерина. – Я прочту. Мы с Григорием Александровичем прочтем. Но не по какой другой причине, а лишь по той, что не хотим позволить наследнику русского престола выставить себя дураком перед Сенатом.

Павел задохнулся от возмущения.

Императрица протянула бумаги Потемкину, и тот начал читать вслух:

– «Господа сенаторы, я не согласен с внешней политикой России, так как страдания русского народа, разоренного многочисленными войнами, неимоверны. Музыка придворных балов и маскарадов, блеск бриллиантов и звон бокалов не могут заглушить мятежных воплей рабов, которые доносятся до столицы из дебрей Урала и степей Поволжья. Пылают дворянские усадьбы; бежат в панике регулярные войска, руководимые заслуженными генералами. В войске мятежных бунтовщиков тысячи казаков, крестьян и горожан, даже попы и офицеры присягают Пугачеву в надежде, что он отнимет власть у императрицы Екатерины II… Понадобилось послать Петра Панина и самого Суворова, чтобы они усмирили губернии, охваченные огнем восстания. Безрезультатно заканчивается еще один год войны с Турцией, а Потемкин с громадной армией в это же время занимается осадой второстепенных крепостей. Год назад Суворов с одной дивизией разгромил главные силы турок при Рымнике. Если бы князь воспользовался победой генерала и двинул все войска за Дунай к Балканам, война была бы давно закончена. Сейчас русские войска, стоящие под неприступной крепостью Измаил, страдают от холода, люди голодают, так как подвезти продовольствие по бездорожью невозможно. Жалованье войскам не выплачивалось уже восемь месяцев. В армии тысячи больных, и настроение у солдат и офицеров паническое. Недавно в Военную коллегию из ставки Потемкина прискакал гонец. Он привез неприятную весть: генералы, стоящие под Измаилом, решили снять осаду, так как взять крепость невозможно. Часть войск уже отступает на север, уходя на зимние квартиры. Господа, я призываю к мирной политике с соседними государствами. Рабство в такой просвещенной стране, как Россия, следует немедленно отменить, армию надо сократить ради экономии, оставив войска, необходимые только для защиты границ. Русской императрице нужна великолепная панорама империи-победительницы. Именно поэтому нужна война с Оттоманской Портой и Польшей. В то же время царица кокетничает с Европой, кичась своим либерализмом, переписывается с Гриммом, Вольтером и другими европейскими знаменитостями…»

– Что за бред! – в сердцах прервала его Екатерина. – Можно подумать, что войну с Турцией я начала только ради своей славы. Трактат, написанный вами, лишний раз доказывает, что вы не обладаете многими качествами будущего императора. Сегодняшняя война с Турцией есть продолжение политики, начатой еще во времена Петра I. России не бывать без Черного моря, как не бывать без моря Балтийского! Похоже, если вы, сын мой, взойдете на престол, то мой государственный проект будет уничтожен в первые же дни вашего правления.

– Даже не сомневайтесь, ваше величество! – выпалил Павел – и осекся, испугавшись собственной смелости.

– Вы приехали сказать мне об этом? – холодно произнесла императрица. – Вы так спешили, что даже не надели мундир, не надели ордена… Вы явились рассуждать о государстве, о его судьбе, будучи одеты по-домашнему… со спущенными чулками! – довершила она брезгливо.

– Ну, я… я и о домашних делах хотел поговорить, – спохватился Павел, торопливо подтягивая чулки и заправляя их за тугие манжетки штанов. – Нам с Натали надобно увеличить денежное содержание. Мне амазонку новую жене купить не на что.

– И ради этого вы задумали провести революционные реформы в России? – уничтожающе поглядела на него Екатерина и расхохоталась. – Подите прочь, сударь, и не появляйтесь здесь до тех пор, пока я вас не позову. А Натали пусть достанет из сундуков старую амазонку. Ее не далее как в прошлом году покупали, я отлично помню, как она хвасталась, что этот синий цвет божественно идет к цвету ее глаз. Если в минувшем году шел, значит, пойдет и в этом. Кажется, Натали уже в долгах как в шелках, куда ей новые наряды покупать, мне уже перед Загряжской стыдно, об этом весь Петербург говорит, об этих займах!

Павел был оскорблен до слез и вышел, понурив голову. Черт… ну почему так быстро кончаются деньги? Тот заем, который Разумовский получил у Ганнинга, он уже иссяк, а для переворота ничего не сделано! Англичане такие скупцы!

И трактат был осмеян… Ну как тут не проронить слезу?!

Он был бы изумлен, узнав, что после его ухода императрица тоже не сдержала слез. Ей было невыносимо обидно за то, что у нее, которая все делает для России и вящей славы ее, нет наследников, нет ни одного человека, на которого можно было бы надеяться в будущем. Павел… он уничтожит все, сам в этом только что признался во всеуслышание. И на его жену никакой надежды, и на Разумовского. Понятно же, что у Павлушки ума не хватило бы так складно и, прямо скажем, логично излагать свои, пусть бредовые, мысли. Наверняка кто-то надоумил, а кто больше, кроме графа Андрея? Ну, может быть, еще смертельно больной Никита Панин, старый враг Екатерины, руку свою трясущуюся приложил… Да, самые близкие люди императрицы русской – ее непримиримые враги!