Костер Монсегюра. История альбигойских крестовых походов - Зоя Ольденбург

Без полного завоевания «еретической» территории крестовый поход не мог добиться успеха. Легаты слишком хорошо знали своих противников и не имели на их счет никаких иллюзий. «Ради мира в Лангедоке» нужна была война не на жизнь, а на смерть, и эти «миротворцы» отводили все возражения графа Тулузского, который и после отлучения продолжал настаивать на полюбовных соглашениях. Симон де Монфор вторгся в тулузские земли в июне 1211 года, и костер в Кассе ознаменовал собой новый этап священной войны. Столь безвыходно было положение, в которое загнала себя Церковь, что каждая победа оборачивалась моральным поражением. Сердца тех, кого она хотела вернуть в свою веру, отворачивались от нее.

Граф затворился в Тулузе. Огромный город, сердце края, очаг всего окситанского сопротивления, уже давно находился под пристальным наблюдением легатов. Неспроста, предлагая им свои условия мира, Раймон был готов отдать всю страну, кроме Тулузы. Пока он хозяин Тулузы – он хозяин страны, которая хоть и под оккупацией, а все равно объединена вокруг своей столицы и законного сюзерена. Тогда на Тулузу двинулся Симон де Монфор.

Крестовый поход располагал на месте страшным союзником. Епископ Фульк не только был сторонником самых жестоких и радикальных мер; этот честолюбец рвался занять в городе и епископстве столь же почетное место, какое по праву занимал отлученный граф. На протяжении всего крестового похода он вел себя так, будто Тулуза принадлежала только ему, и он один был хозяином и тел, и душ ее жителей. Фанатизм его был всем известен; он открыто поддерживал миссию святого Доминика, после 1209 года создал в своем диоцезе центр католического проповедничества и прославился особым рвением в розыске и преследовании еретиков.

Тулуза, огромный город, где еретики пользовались таким почетом, что временами можно было видеть, как шевалье спешивался посреди улицы, чтобы поприветствовать катарского епископа (как поступил, к примеру, Оливье де Кюк в 1203 году, встретив епископа Гаусельма), насчитывала также и много католиков. Совсем как в больших итальянских городах того времени, в Тулузе было множество подспудных клановых распрей, не приводивших ни к чему серьезному, но без конца заставлявших соперничающие кланы примыкать то к партии графа, то к партии консулата, то к епископской партии. В своей стране Тулуза играла ту же роль, что несколькими веками позже будет играть во Франции Париж: более чем город, целый мир, символ, центр притяжения провинций, их голова и сердце. Здесь были представлены все течения и движения, и граждане пользовались неограниченными свободами. В первое время после назначения епископом Фульк Марсельский с трудом добивался внимания новых прихожан, но, будучи человеком энергичным и красноречивым, он быстро сплотил вокруг себя католическое население и спустя 5 лет после назначения уже представлял в Тулузе реальную силу, основанную не на епископском мандате, а исключительно на личном авторитете.

«Епископ Фульк (пишет Гильом Пюилоранский), который по благородству своего сердца всячески ратовал за допуск граждан Тулузы к индульгенциям, дарованным чужестранцам (то есть крестоносцам), решил привлечь внимание к делу Церкви благочестивым начинанием»[85]. Под благочестивым начинанием имелось в виду военизированное братство католиков, занимавшихся деятельностью откровенно террористической. Члены этого братства, поименованного Белым (они носили на груди белые кресты), свирепствовали по отношению к ростовщикам (сиречь – евреям) и еретикам и разрушали их дома «после предварительного грабежа». Жертвы этих погромов оборонялись, сооружая бойницы в стенах домов. «И с этих пор, – пишет историк, – в городе царил раздор». Тут же сформировалось другое братство, призванное бороться с Белым и потому поименованное Черным. «Всякий день случались стычки с оружием в руках, с развернутыми знаменами и даже с участием кавалерии. Посредством епископа, своего слуги, Господь снизошел, чтобы посеять между ними не худой мир, но добрую ссору»[86].

Этот епископ, сумевший сколотить из членов своего Братства ополченческий отряд около 500 человек и сражавшийся во главе его под Лавауром на стороне крестоносцев, был по-своему популярен, несмотря на открытое противостояние графу. Его люди шли в бой, распевая благочестивые сирвенты, сложенные им по этому случаю.

Братство фанатиков создало в городе атмосферу настоящей гражданской войны. С самого начала епископ стал открытым врагом графа, упрекая его за излишнюю терпимость к еретикам. После того, как графа вновь отлучили, он начал подстрекать граждан к неповиновению. По всей видимости, епископ уже считал хозяином города себя.

Графу, подвергавшемуся набегам на собственных территориях и жившему под постоянной угрозой осады, вовсе не нужен был под боком такой противник. И в тот день, когда Фульк настолько обнаглел, что стал демонстративно прогуливаться за воротами города, заявив, что присутствие отлученного мешает ему исполнять обязанности священнослужителя, граф велел ему передать, «чтобы он убирался из Тулузы и из графского домена». Фульк неустрашимо парировал: «Не граф Тулузский сделал меня епископом и не он назначил меня в этот город; меня привело сюда христианское смирение, а не княжеская воля, и я не уйду по княжеской воле. Пусть только явится, если посмеет: я готов получить нож и испить до дна чашу страдания, дабы достичь благословенного величия. Пусть явится тиран со своими солдатами и при оружии, я буду, один и безоружен, ждать атаки; я не боюсь этого человека, что бы он со мной ни сделал»[87].

Глава Белого братства наверняка не был ни одинок, ни безоружен, а Раймон VI вовсе не желал брать на себя ответственность еще и за убийство епископа. Таким образом, разглагольствования склонного к театральности Фулька были не более чем бравадой. Через несколько дней, впустую прождав мучений или хотя бы провокаций и почувствовав, что ему графа не пересилить, он покинул город и отправился в лагерь крестоносцев.

Как видим, Тулуза вовсе не была городом еретиков; католики там обладали силой и могуществом. Годом раньше консулы отправились вместе с графом в Рим, чтобы выхлопотать у папы снятие запрета, наложенного на город. Тулузцы пытались помириться с епископом; Фульк ответил ультиматумом: они должны отказаться от своего отлученного сеньора и прогнать его из города, иначе Тулуза будет считаться отпавшей от Церкви. Условия Фулька были отвергнуты, и он приказал клиру босиком покинуть город и унести с собой все Святые Дары. Запрет снова был наложен на Тулузу, и она сделалась еретической столицей, обреченной мечам Христовых воинов.

Симон де Монфор тут же осадил Тулузу с подкреплением крестоносцев, среди которых были граф де Бар, граф де Шалон и множество немцев. Война Тулузе была уже объявлена: Монфор взял несколько окрестных замков, сжег 60 еретиков в Кассе, добился капитуляции родного брата графа, Бодуэна, который после яростного сопротивления вынужден был перейти во вражеский лагерь. Со свежими силами, приведенными графом де Баром, Симон почувствовал, что способен наконец осадить Тулузу. Однако быстро понял свою ошибку и после 12 дней снял осаду. У крестоносцев кончался карантен и ощущалась нехватка продовольствия.

Это поражение, вполне предсказуемое и извинительное с точки зрения стратегии, нанесло урон престижу Симона, доселе бывший везде триумфатором, он вынужден был отступить перед Тулузой. Среди окситанского рыцарства и городского ополчения пошли разговоры, что враг не так уж непобедим. Ветер надежды задул над страной. Теперь уже Симон не мог так просто осаждать замки один за другим; его самого атаковали со всех сторон, в одночасье «предавали» все новые вассалы, и он без устали метался от Памьера до Кагора, от Ажене до Альбижуа, одновременно и охотник, и дичь, часто отверженный, но ни разу не поверженный.

Тулузская неудача толкнула крестоносцев к владениям графа Фуа, где они нагнали страху: сожгли Отерив, поразоряли замки, спалили предместья и вытоптали виноградники. Ничего не добившись в Фуа, они двинулись на Кагор; здесь Симон узнал, что граф Фуа взял в плен его лучших компаньонов: Ламбера де Тюри (де Круасси) и Готье Лангтона. Он в спешке вернулся в Памьер, а там ему сообщили, что жители Пюилорана призвали своего прежнего сеньора и осадили в замковой башне оставленный там гарнизон. Симон помчался в Пюилоран, затем наконец вернулся в Каркассон.

Тем временем граф Тулузский собрался с силами и вместе с графом Фуа и двумя тысячами басков, присланных английским королем, перешел к атаке и начал готовить осаду противника. Симон, которого собственные успехи заставили оценить риск осажденного, бросился в Кастельнодари, «наиболее слабый из замков», плохо укрепленный, да к тому же недавно спаленный графом: слишком хорошая система укреплений мешала как штурмовавшему проникнуть в замок, так и осажденным из него выбраться. Обложенный в Кастельнодари силами, намного превосходящими его собственные, Симон то уходил, то возвращался, то посылал гонцов за помощью, то давал сражение в открытом поле, наголову разбивая отряды графа Фуа (несмотря на беспримерное мужество его самого и его сына Роже-Бернара). Обескураженный таким сопротивлением, неприятель в конце концов ретировался. Как бы мужественно ни оборонялись крестоносцы, до победы было далеко: те, у кого Симон просил помощи, не откликнулись на его призыв. Нарбоннцы соглашались явиться только под командованием своего виконта Эмери, который, однако, помочь отказался.