Костер Монсегюра. История альбигойских крестовых походов - Зоя Ольденбург

Петр Сернейский вообще не упоминает о грамоте, но утверждает, что граф, «веривший, как сарацин, в полет и пение птиц и в прочие предзнаменования», неожиданно уехал, встревоженный дурным сочетанием примет, что очень плохо вяжется с его характером. Панегиристу крестового похода явно не хочется, чтобы легаты оказались повинны во внезапном отъезде графа, хотя все говорит о провокации с их стороны.

Итак, граф, «не попрощавшись с легатами, уехал в Тулузу с грамотой на руках и повсюду велел ее зачитывать, чтобы ее ясно поняли рыцари, горожане и служащие мессу священники». Это было объявлением войны. Легаты отлучили графа и декретом отобрали его домены в пользу первого же оккупанта (декрет от 6 февраля 1211 года). Они объявили его повинным в прекращении переговоров, и 17 апреля папа подписал отлучение.

И все же граф, вопреки своему гневному порыву, невзирая на то, что он сделал достоянием общества полученное оскорбление, не проявлял ни малейшего стремления воевать. Несомненно, он был миролюбивый сюзерен, и трудно не признать за ним желание избавить народ от военных бед. До последнего момента он пытался удержать порядок, и его добрая воля выводила легатов из себя вернее, чем любая агрессивная политика.

Симон де Монфор продолжал методично овладевать доменами Тренкавелей. Неприступный замок Кабарет сдался без осады. Владетель Кабарета, Симон, вместе со свежим подкреплением крестоносцев, двинулся на Лаваур. Этот город-крепость, именовавшийся по названию замка, пал после долгой и тяжкой осады. Замок защищал брат владельца Эмери де Монреаль. Гиральда де Лаваур, дочь знаменитой совершенной Бланки де Лорак, одна из знатнейших, весьма уважаемых особ, принадлежала к той когорте катарских вдов, что посвящали себя молитвам и добрым делам. Она больше прославилась своим милосердием, чем преданностью катарской Церкви.

Лаваур героически оборонялся, продержавшись больше двух месяцев, и был взят приступом. Работу стенобитных машин довершили саперы. Эмери де Монреаль, поначалу присягавший Монфору, был вместе с 80 рыцарями повешен как предатель. Выстроенная на скорую руку виселица рухнула, и часть этих бедолаг просто перерезали. Дворяне, сдавшиеся против воли и не упускавшие возможности сбросить с себя ярмо захватчика, особенно бесили Симона, который не улавливал разницы между присягами мелких вассалов из Шантелу и Гросрувра и покорностью побежденных, сдавшихся из страха. Эмери де Монреаль, первый сеньор Лорагэ, дважды присягал Симону. Как мы уже говорили, южные дворяне не считали крестоносцев противниками, достойными уважения, и уж если и сдавались, то только в надежде взять хороший реванш. Зато у Симона было свое понятие о лояльности. «Никогда еще в христианском мире не вешали столь знатных баронов и рыцарей»[82].

В Лавауре находились 400 совершенных, мужчин и женщин; по крайней мере можно так предположить, учитывая, что, войдя в город, крестоносцы сожгли 400 еретиков. Это число впечатляет, и надо отдать должное мужеству Гиральды, владетельнице Лаваура, не побоявшейся дать убежище совершенным. Она дорого за это заплатила: в нарушение всех законов военного времени и рыцарских обычаев ее отдали на растерзание солдатне, которая выволокла ее из замка и сбросила в колодец, побив камнями. «Это был тяжкий грех и горе, ведь ни один человек не уходил от нее голодным, она привечала всех»[83].

Четыреста еретиков вывели на площадку перед замком, где усердием пилигримов моментально был сложен гигантский костер. Четыреста человек были сожжены «cum ingentil gaudio»[84]. А их мужество мучители трактовали как невероятное упорствование в преступлении. Это был самый большой костер за время крестового похода. После Лаваура (май 1211 г.) и Кассе (месяцем позже), где сожгли 60 еретиков, совершенные перестали скрываться от преследований в замках и находили себе другие убежища.

Надо заметить, что эти люди, всходившие на костры с безмятежностью, которая потрясала даже фанатиков, вовсе не искали мучений и делали все возможное, чтобы избежать смерти. Они не умоляли своих палачей изувечить их, как это делал святой Доминик; они не жаждали мученических венцов; они боролись за жизнь, чтобы иметь возможность продолжать подвижничество. И, попав в руки врагов, оказавшись перед выбором: отречение или смерть, они до конца держали все обещания, данные ими в день посвящения в Церковь чистых. При других обстоятельствах они проявляли чудеса изобретательности в искусстве прятаться и пугать преследователей, что, казалось бы, доказывает несостоятельность обвинений их в склонности к самоубийствам. Крестовый поход давал им для этого уйму возможностей, но совершенные ни разу ими не воспользовались. Около 600 совершенных, заживо сожженных в Минерве, Лавауре и Кассе, включали в себя руководителей, движущую силу Церкви катаров. Их имена нигде не упомянуты. Известно, что некоторые из тех, что были противниками святого Доминика на религиозных диспутах, пережили первые 10 лет крестового похода. Из них известны Сикар Селлерье, Гийаберт де Кастр, Бенуа де Термес, Пьер Изарн, Раймон Эгюйер. Ни один документ не сообщает нам, были ли епископы среди сожженных в Минерве и Лавауре. Возможно, что вожди этой мощной, организованной Церкви искали иных мест для укрытия. Укрепленные замки, со всех сторон просматривающиеся неприятелем, в любой момент могли превратиться в западню.

Ясно, почему легаты настаивали, что, буде граф Тулузский оправдается, «все усилия в этой стране пойдут прахом»; и вот почему Милон писал папе: «Если граф добьется от Вас возвращения своих замков... все, что сделано ради мира в Лангедоке, будет сведено на нет. Лучше уж было не начинать предприятия, чем завершить его подобным образом». Они знали, что противная Церковь, возбужденная опасностью, более чем когда-либо готовая к борьбе, переместилась в Тулузские земли, а кровь мучеников и растущая непопулярность крестоносцев подняли ее престиж на небывалую высоту.

О деятельности катарской Церкви в этот период у нас мало сведений. В документах Инквизиции попадаются признания присутствовавших на собраниях об обрядах сопsolamentum, трапезах под председательством совершенных в 1215 году... и все – в окрестностях Фанжо, как раз там, где был центр проповедничества святого Доминика. Хронисты того времени не рассказывают, каким образом катаре-кие епископы сносились со своими диоцезами, о чем проповедовали, как боролись с преследованиями католической Церкви. Признания, вырванные инквизиторами, дают лишь беглое представление об их деятельности: их видели, их слушали, иногда помогали. И это все...

Возможно, они вдохновляли свою паству на защиту от крестоносцев, хотя нигде им не были вменены в вину подстрекательские речи. Никаких сведений об их знаменитом красноречии не просочилось в судебные отчеты. Либо их слушатели умели молчать, либо судьи не сочли нужным об этом упоминать.

Нет сведений о том, что совершенные как-то проявляли себя в многочисленных восстаниях, без конца вспыхивавших по всей стране. Не было среди них ни Жанны д'Арк, ни Савонаролы. К этим борцам, которых так страшилась Церковь, целиком применимы слова пророка Исайи: «Не возопиет и не возвысит голоса своего и не даст услышать его на улицах. Трости надломленной не переломит...».

Никто из этих людей, с их огромным авторитетом и влиянием на души верующих, не пытался поднять знамя своей Церкви против ненавистных католиков и ради мести повести толпу в контрпоход. Можно только удивляться силе духа этих пацифистов, оставшихся при таком искушении верными чистоте своего призвания. Вовсе не из страха или недостатка силы они избрали для себя в кровавой драме крестового похода роль жертвы. Они знали, что их сила – не от мира сего.

Враги всякого насилия, они могли сражаться лишь духовным оружием, чем резко отличались от своих противников, у которых так смешались понятия светского и духовного, что мало кто мог их различить. Борьба была слишком неравной, и в тот час, когда Арно-Амори объявил себя духовной силой, а святой Доминик, поменяв благословение на палку, превратился в костровых дел мастера, Церковь катаров стала на юге Франции единственной истинной Церковью, и совершенные, почитаемые наравне со святыми, могли быть уверены в сочувствии всей страны.

В эти лихие годы Гийаберт де Кастр, «старший сын» епископа Тулузы, а впоследствии и сам епископ, без устали колесил по всему диоцезу, проповедовал, рукополагал новых совершенных. Менее известные проповедники еще легче могли передвигаться и осуществлять свою апостольскую деятельность. Их никогда не выдавали. Местные шевалье почитали за честь их сопровождать и защищать, горожане прятали их в своих домах, а ремесленники и простолюдинки служили им гонцами и связными.

Без полного завоевания «еретической» территории крестовый поход не мог добиться успеха. Легаты слишком хорошо знали своих противников и не имели на их счет никаких иллюзий. «Ради мира в Лангедоке» нужна была война не на жизнь, а на смерть, и эти «миротворцы» отводили все возражения графа Тулузского, который и после отлучения продолжал настаивать на полюбовных соглашениях. Симон де Монфор вторгся в тулузские земли в июне 1211 года, и костер в Кассе ознаменовал собой новый этап священной войны. Столь безвыходно было положение, в которое загнала себя Церковь, что каждая победа оборачивалась моральным поражением. Сердца тех, кого она хотела вернуть в свою веру, отворачивались от нее.