Райские птицы из прошлого века - Екатерина Лесина

– Он был непорядочным человеком. Воспользовался наивностью вашей дочери… вы ему отомстили?

Снова скрип и треск, резкий, заставивший обернуться. И Саломея обернулась, приседая, равно готовая и нападать, и бежать. Никого. Ничего.

Удар обрушился сзади, на плечо. Саломея упала навзничь и перекатилась на спину, выкидывая ногу туда, где должен был стоять человек.

Он и стоял, но с легкостью увернулся от пинка. И сам уже пнул, целя в колено.

– Стой! – Саломея попыталась вскочить, но ей не позволили.

Нападавший рухнул на нее, придавил к земле и черной шерстяной ладонью зажал рот. Он и сам был черным, от головы до ног. А еще – чудовищно сильным. Он держал, вжимая голову Саломеи в мокрую землю, закрывая рот и нос, а второй рукой сдавливая горло. И Саломея дергалась, пыталась вывернуться или хотя бы закричать.

Воздух заканчивался. Легкие горели, требуя вдоха. Кровь закипала. А тот, кто душил, не собирался выпускать жертву.

Саломея захрипела, и тогда ее отпустили, вернее, подняли рывком, а затем отбросили в самую гущу кустарника, словно надеясь, что острые ветки завершат дело. Нападавший наклонился, подобрал цепочку и ушел. Он двигался неторопливо, уверенный в собственном превосходстве, и Саломея не решилась двинуться за ним.

Не сейчас.

Главное – из всех дорог запределья она увидела правильную.

Левой рукой Саломея нащупала правое плечо, которое отозвалось на прикосновение резкой колющей болью. Но крови не было. Уже хорошо…

Глава 10

Снова о людях

Кира спала. Она лежала ничком, обеими руками вцепившись в подушку. Боялась, что исчезнет? Ноги ее были широко расставлены, пальцы упирались в матрац и иногда подрагивали, как если бы снилось Кире что-то нехорошее. Крыша?

Олег сжал эспандер и отпустил, позволяя упругой резине раскрыть ладонь.

Какой сволочью надо быть, чтобы так поступить с девчонкой? Она ведь в сущности безобидная… ну жадная, так что теперь, убивать за это?

– Ты теперь с нами жить будешь? – Леха сидел в кресле, смирнехонько, тихо, отгородившись от Олега книгой.

– Ты против?

– Нет. Не знаю.

– Я – не твой отец, – на всякий случай уточнил Олег, и мальчишка кивнул.

– Знаю. Мой отец умер. Так мама сказала.

– Тебе грустно?

– Нет, – честно ответил Леха и закрыл книгу. – Он не хотел, чтобы я был.

– Так мама сказала?

Вот идиотка!

– Не-а. Мама никогда так не скажет. Она думает, что я маленький и ничего не понимаю. А я понимаю. Это хорошо, что он умер.

– Чем же?

– Ну… маме больше не надо врать, что подарки от папы. И что он спрашивал, как я живу… и еще всякое другое. Я не люблю, когда она врет.

Леха громко вздохнул, и Олег вздохнул тоже, потому что не знал, что сказать. Выходит, что Сереге дела не было ни до кого, кроме себя, Олега и еще Таньки.

Она виновата, развела.

А если бы иначе? Если бы женился Серега на Кирочке, такой мягкой, нерешительной и уютной. Она вряд ли бы стала изматывать душу скандалами, иссушать ревностью, и тогда, глядишь бы, не исчерпала бы до дна, удержала на краю безумия.

– Мы уедем отсюда? – Леха забрался в кресло с ногами и лег, опершись на широкую ручку.

Уехать – логичное решение. Безопасное. Но Олег слишком зол, чтобы действовать по логике.

– Нет.

– Жалко. Дому не нравится. Ну, когда в нем люди.

– Это он тебе сказал?

– Ага. Но маме не говори. Она будет волноваться. Она все время волнуется и волнуется.

– Она ж твоя мама, – возразил Олег.

– А твоя тоже волнуется?

Его мама не так давно ушла, организовав смерть с той же деловитостью, с которой устраивала собственную жизнь. Клиника. Палата. Врач, застывший в почтительном отдалении. Его поза с прижатыми к телу локтями и легким наклоном туловища делала его похожим на лакея.

Мама сидела на кровати, такая худенькая, тщедушная.

– Олег, веди себя наконец по-взрослому, – сказала она, стряхивая пепел в пепельницу.

В платных больницах курить разрешали. Наверное, здесь разрешали вообще все, были бы деньги.

– Сядь уже. Я не для того тебя позвала, чтобы выслушивать твое нытье.

Он вовсе и не ныл. Просто растерялся. Мама ведь была дома, а теперь вдруг в больнице и говорит страшное, но говорит небрежно и даже с куражом.

Курит вот.

– Я бы не стала выдергивать тебя, если бы не обстоятельства, – она бросает сигарету и протягивает пепельницу врачу, а тот берет и уносит. – А обстоятельства таковы, что жить мне осталось недолго. Следовательно, скрывать ситуацию не имеет смысла.

А раньше, значит, имело! И Олег злится на мать, потому что она вновь все решила за него. Наверное, эта злость отражается на его лице, если мама поднимает ладони, как будто сдаваясь.

– Олежка, – она тысячу лет не называла его «Олежка», – ну что бы изменилось? Да, ты бы узнал. И? Метался бы по миру в поисках чудо-средства? Его не существует. Да, я умираю, и смерть эта растянута во времени. Я сделала все, чтобы избавить тебя от контакта с нею. Это мой долг матери… и просто я не хотела, чтобы ты страдал. Но эта твоя привычка молчать, когда что-то не по тебе, меня все еще раздражает! Злишься?

– Да.

Он бы помог! Узнай он вовремя, помог бы. Олег не знал как именно, но он сумел бы спасти маму. Ведь есть же нормальные клиники и хорошие специалисты. Лучшие. Самые лучшие.

– Сядь, – мамина худенькая ручка потерялась в его ладони. – Я же не дура. Я консультировалась с теми, кто действительно разбирается в вопросе. А это… удобное место, чтобы умереть. Знаешь, что главное?

– Что?

– Тут не пахнет больницей.

Она продержалась два месяца, и каждый день превратился для Олега в мучительную борьбу. Он заставлял себя просыпаться и выбираться из постели. Он заталкивал в себя еду и умывался ледяной водой, потому что лишь она хоть как-то возвращала способность мыслить. Он ехал в город и порой часами кружил, бесцельно, путаясь в улицах.

Он ловил врачей, как редких рыб. Всовывал папку с копией истории болезни. Обещал золотые горы. Бесполезно.

– Молодой человек, – сказал ему как-то старенький профессор в сером, на два размера большем, костюме. Голова профессора почти проваливалась в воротник рубашки, а из рукавов пиджака выглядывали самые кончики желтых пальцев. – Молодой человек, мне по-человечески понятно ваше стремление. Но сделать ничего нельзя.

Он глядел не с жалостью, а с пониманием, за которое Олег был ему благодарен.

А потом мама умерла. И Олега снова не было рядом. Уж не нарочно ли она ждала момента? Несправедливо. Больно. Пусто. Как будто отобрали цель. Все другие, важные до маминой болезни, теперь потеряли всяческий смысл, и Олег растерялся.

Как ему быть? Никак.

И уже на кладбище Олегу в голову пришла дикая мысль: он должен познакомиться с братом.

А вот теперь он сидит, разглядывая чужого ребенка и чужую женщину. Нелепая ситуация. Мама посмеялась бы. Интересно, что она сказала бы о Кире? Наверное, что девочка слишком уж дерганая и это мешает ей мыслить здраво. А здравомыслие было первым пунктом в личном списке почитаемых мамой человеческих достоинств. Вторым – самостоятельность.

Вежливый стук в дверь поставил точку в несуществующем списке. В комнату заглянул Василий и шепотом попросил:

– Ты не мог бы выйти? На минуту. Разговор есть.

– Разговаривай.

– Не здесь. – Взгляд, которым одарил Василий спящую Киру, был полон ненависти, скрытой и тугой, как пружина под давлением. Уменьши давление, и пружина распрямится, ударит по пальцам. А то и вовсе руку оторвет.

Покидать комнату Олегу не хотелось. С другой стороны, что здесь случится-то? За окнами решетки, дверь одна, и Олег не выпустит ее из поля зрения.

Дверь он прикрыл, но не захлопнул.

– Что? – спросил Олег, рассматривая нежданного визитера. Вопреки утреннему происшествию, выглядел тот вполне благополучно.

– Хочу тебя предупредить, – говорил Василий гулким шепотом, и шею при этом втягивал в плечи, сутулился, пытаясь предстать жалким. – Эта женщина – хорошая актриса. Она притворяется слабой.

– А потом набросится и сожрет меня, несчастного.

– Зря ты смеешься. – Василий вывернул руки тыльными сторонами ладоней друг к другу, и полусогнутые, они стали похожи на клешни. – Она уже сожрала твоего брата. И за тобой дело не станет.

– Тебе что, доля твоя покоя не дает?

– Не моя, – возразил Василий прежним, унылым тоном. – Тамарина. А Томочку Кира выводит из себя. Томочке нельзя волноваться.

– Вот пусть и едет отдыхать в какое-нибудь спокойное место.

– Она не хочет! Я уговаривал, а она… сказала, что надо сделать, как мама хотела.

Притворный вздох пробудил тень, дремавшую в кресле. Тень эта потянулась, медленно, нарочито, позволяя разглядеть длинные руки и ноги, черные, что, в общем-то, совершенно нормально для тени. Затем тень поднялась и помахала рукой.