2010 A.D. Роман-газета - Илья Стогоff

Кожей я прижимался к ее коже. Она без конца курила. Наверное, тоже нервничала. Мы были вместе всего несколько часов, но разговаривали почему-то о свадьбе. О том, что поженимся прямо в ближайшее время. Идея не казалась странной ни ей, ни мне. Принципиальная договоренность была достигнута, и теперь мы обсуждали детали. Я зажмуривался и не мог поверить, что снова чувствую запах ее волос, который до этого многие годы подряд разве что снился мне в эротических снах.

Шепотом я говорил ей:

– Я ведь одна сплошная проблема. И жизнь у вас будет нелегкой.

Она затягивалась сигаретой, и огонек освещал ее красивое лицо:

– Я знаю.

За пару лет перед этим я почти умирал. Зачем жить дальше – было совсем непонятно, и каждый день я думал только о смерти. На какой-то Новый год все за столом вдруг стали говорить: давайте вспомним уходящий год! Давайте вспомним, каким он был! И я по-честному попытался вспомнить вместе со всеми, но не смог. Потому что жизнь моя состояла из ничего. Если бы тогда мне сказали, что все только начинается, я бы не поверил. А оказалось, что так и есть: все действительно только начиналось.

Решение оказалось не простым, а очень простым. На пафосной вечеринке в Таврическом дворце я встретил одноклассницу Юлю. В тот же вечер мы решили пожениться, и дальше я был совсем-совсем счастлив.

– Я ведь сложный. Очень.

– Зато мы будем вместе.

– Я никогда не буду ни богатым, ни знаменитым.

– Ха! Конечно, не будете!

– Иногда нам будет нечего есть.

– Меня не очень это пугает.

– У меня никогда не будет ничего из того, чем принято хвастаться.

Она наклонилась к самому моему лицу и тихонечко сказала:

– Зато мне всегда будет с тобой интересно.

В комнате негромко играло радио. И я все ждал, что сейчас… вот сейчас в нем заиграет песня про осень в парке и капюшон. А она все не играла. Я был здорово пьян, а Юля лежала рядом. Вечер начинался как обычно, а закончился так, что лучше не придумаешь, и единственное, чего не хватало, – это чтобы певец Владимир Кузьмин все-таки спел эту свою песню.

Какое-то время я думал о том, когда же он все-таки ее споет, а потом спросил:

– Ты не шутишь? Всерьез выйдешь за меня? Она ответила совершенно серьезно:

– Выйду. И даже рожу тебе детей. Помолчала и добавила:

– Всегда хотела только этого.

6

Она оказалась права: наша дальнейшая жизнь оказалась ох какой интересной. Денег никогда не было, но мы из-за этого совсем не расстраивались. Даже через семь лет после свадьбы не реже чем семь раз в неделю мы занимались любовью, а если мне случалось надолго уезжать из дому, то потом я каждый раз старался все наверстать. По ночам я старался придвинуться к ней поближе, лицом зарыться в ее светлые волосы. Почувствовать их запах. Пока я мог вот так вот лежать, весь остальной мир совсем меня не волновал.

Прошлой весной я уехал в Йоханнесбург и там решил срезать угол, свернуть с большой авеню и пройти к отелю напрямик. Делать этого не стоило. Белых в тех краях не любят. В общем, в аэропорт меня доставили на «скорой», а девятичасовой перелет домой дался ох как нелегко. В приемном покое врач сказал, что чертовы свазилендские гопники раскололи мне лицевой свод черепа и полностью зрение в правом глазу скорее всего уже не восстановится, а кроме того, у меня, возможно, повреждены внутренние органы, так что он настаивает на полностью постельном режиме и, даже чтобы встать в туалет, я должен буду каждый раз в письменном виде спрашивать у него разрешения. Я кивал, и даже от этого движения внутри все дико болело, но в ту же ночь я свинтил из больницы, а когда вернулся под утро, то потом весь день подносил ладони к лицу и ощущал ее запах. Он чувствовался еще долго. Я вдыхал его и засыпал с улыбкой.

В больницу она присылала мне смешные эсэмэс-ки. А когда меня выписали, я вернулся в ЮАР и написал все, о чем собирался. Уезжая, я каждый раз просил свою жену Юлю оставлять мне газеты с самыми интересными новостями. В русской прессе редко попадаются действительно интересные новости, но она как-то справлялась. Когда я приезжал, на подоконнике были каждый раз стопочками сложены газеты. Отоспавшись и отмывшись от африканской пыли, потом я подолгу сидел на нашей кухне. Пил кофе и читал, что случилось в стране, пока меня не было.

Газеты трубили об опасностях или, наоборот, звали не поддаваться панике. Они пытались призывать к чему-то, чего я не до конца понимал, а на соседних страницах опровергали сами себя и звали уже в противоположную сторону. Каждый раз кончалось тем, что, смяв их все в один огромный ком, я выкидывал газеты в мусоропровод. Для меня в газетах не было ничего полезного. Они верили, что если сделать то-то и то-то, то ситуация в стране изменится к лучшему. А я не верил. Этой ситуации тысяча лет, она не изменится никогда. Власть в моей стране и дальше станет вести себя дерзко и заносчиво, а население будет стонать от этого и жаловаться, но в глубине души каждый будет считать, что иного все равно не дано. Телевизор и дальше будет врать, и люди, конечно же, знают об этом, но так и не смогут заставить себя выключить его.

Двадцать лет назад моя предыдущая родина, издав предсмертный хрип, умерла. На ее месте возникла еще одна, поновее. Новая родина играла по старым правилам и к собственным детям, как обычно, была безжалостнее, чем к иностранным врагам, но, несмотря на это, дети ее любили. Именно на этой родине теперь мне предстояло жить. Изменить ее я не смогу. Ни ее, ни мир – ничего, кроме себя самого. Но и это, в общем, немало. Прожить биографию так, как хочется тебе самому… ну, или хотя бы попробовать прожить ее так… Думаю, это максимум, на что можно рассчитывать. И меня этот максимум вполне устраивает.

За окном наконец показался вокзал. Поезд подъехал к платформе и остановился. Проводник дождался, пока состав остановится полностью, шагнул на перрон и тряпочкой протер поручни. В его фуражку бились мелкие капли. Я вышел из вагона и поправил на плече лямку рюкзака. Достал из кармана сигареты и закурил.

В Петербурге, как обычно, шел дождь. Это было прекрасно.