Мертвый остров - Николай Свечин

Лыков сразу вспомнил. Да и как забыть такого негодяя? Главарь шайки гайменников [43]наделал много шуму два года назад. Заурядный мещанин города Камышлов Пермской губернии. После службы в гвардейской пехоте остался в Петербурге. Вдруг в бывшем ефрейторе проснулись задатки преступного вожака. Он собрал шайку отчаянных и сразу начал щедро лить кровь… Гайменники наведывались в Москву и на Нижегородскую ярмарку. Люди Царя не оставляли свидетелей. Только случайно выживший купец, которого убийцы приняли за мертвого, смог дать их приметы. Сыскная полиция петербургского градоначальства отличилась. Лыков тоже искал Козначеева, но повезло столичным сыскарям. Шайка квартировала на Горячем поле, где облавы невозможны. Царя выманили на встречу с барыгой и там взяли. Его подчиненных, оставшихся без атамана, быстро переловили.

На следствии выяснилось, что дисциплина у гайменников была военная. Когда один из них замедлил по приказу Козначеева сходить за табаком, главарь убил его. За табак! Взял топор и при всех тут же разрубил голову… После этого желания атамана исполнялись бегом.

И вот Царь здесь, в Корсаковской кандальной тюрьме. Стоит перед Лыковым и щерится.

– Почему его не посадили в Воеводскую? Там бы ему самое место.

– Прислали по разнарядке, – лаконично ответил «майор» и отступил от опасного каторжника на шаг.

Вот подфартило, расстроился Алексей. Самый хороший округ! И в нем – такие головорезы. Ясно, что они не только каторгу, но и администрацию запугали. Шапок не снимают, на работу не ходят. А когда захотят – сбегут. И все вздохнут с облегчением. Шурка Аспид – младенец супротив Царя. Если уж японцев отсюда кто и нанял, то именно Козначеев.

Так. Но что делать? Каторга смотрит и скоро начнет посмеиваться над новым начальником. «Иваны» будут герои… Показать власть, вызвать конвой и законопатить их в карцер? Пагануцци отыщет у негодяев болезни и выпишет бумажку о невозможности наказания. Нет, спешить с репрессиями нельзя. Но вот высмеять стоит. Каторга очень чувствительна к таким вещам. А самое страшное для того, кто лезет в верховоды, – это оказаться смешным.

Пауза затянулась. Царь со своими подручными уже откровенно склабились. Лыков ухмыльнулся им в ответ.

– Ладно. Гуляйте пока в шапках, а там разберемся.

И, словно шутя, хлопнул Глазенапа по плечу. Но шлепок-то был лыковский… От его силы гигант не устоял и повалился набок. И всей своей огромной тушей рухнул на главаря. Тот, пытаясь удержаться, схватился за Васю Башкобоя. В итоге все трое оказались на земле. Вышла удивительно нелепая куча-мала. Трое жутких «иванов» барахтались на грязном полу и не могли подняться. А полторы сотни кандальников наблюдали это и ржали в голос… Наконец Козначеев вскочил, красный от злости, но надворный советник уже ушел вперед. По пути он не поленился нагнуться, подобрал с пола картуз Царя и бросил в ближайшую парашу.

Каторга продолжала смеяться. Поднялись на ноги и другие два «ивана», обескураженные и смущенные.

– Тихо, ребята! – скомандовал Лыков. – Не то клоуны обидятся и представления нам не покажут.

Люди захохотали с новой силой.

– А я взаправду обиделся! – крикнул сыщику в спину Царь. Крикнул с угрозой. Но голос его потонул в общем шуме, и Алексей не стал реагировать. Свой маленький поединок он выиграл, и это его устраивало.

Обход продолжился. Новый начальник шел не спеша, в лица смотрел внимательно. Было ясно, что человек это бывалый и никого не боится. Внезапно он остановился перед каторжным, снял фуражку, протянул руку и сказал:

– Здравствуй, Калина Аггеевич!

– Здравствуй, Алексей Николаевич!

– Приходи ко мне часиков в семь, чаю попьем да покалякаем.

Из-за плеча Лыкова высунулся «майор» Шелькинг:

– Этот очень опасный!

– Вы даже не знаете, насколько, – ответил сыщик. – Господин Голунов, ежели захочет, весь караул вам вырежет, никто и глазом моргнуть не успеет. Это ведь он научил меня снимать турецких часовых. Золотые руки!

– Но…

– Расковать. Перевести в разряд исправляющихся. В семь чтобы был у меня. С вещами!

– Слушаюсь!

Лыков продолжил осмотр и обнаружил в тюрьме множество недостатков. Чувствовалось, что настоящего хозяина нет. На кухне как раз готовили обед арестантам. Кухарь и артельщик обвешивали мясную порцию на сломанных весах. Немытую картошку на глазах у начальника округа вывалили в котел с водой и слегка пошуровали палками. Затем порубили сечками на куски, прямо вместе с кожурой. И бросили в похлебку. Еще бы у каторжных было после этого нормальное пищеварение! Но более всего поразила Лыкова пекарня. Он разломил свежий каравай, а из него потекла вода… Мякиш оказался липким: в муку для веса добавили глины. Корка с закалом, видать, для большего припека. Не секрет, что плохие смотрители на этом злосчастном припеке сколачивают состояния. Шелькинг, видать, был из худших… Лыков протянул ему каравай и сказал:

– Виктор Васильевич, я сегодня у вас отужинаю. Угощаться будем вот этим. Чтобы съели у меня на глазах. Понятно?

Смотритель побагровел.

– Вы, кажется, думаете, что дальше Корсаковска вас уже некуда послать? – повысил голос сыщик. – Ошибаетесь. На Камчатке город Большерецк второй год без полицмейстера. В Якутской области много вакансий: в Усть-Ямске, Зашиверске… Когда я буду делать доклад Галкину-Врасскому, обязательно вас порекомендую. Если еще раз обнаружу такой каравай! Стыдитесь. Ведь хлеб – главная арестантская пища. Вашу баланду даже собаки не едят. И остается каторжному единственно что три фунта хлеба. А вы в него глину добавляете! Припек завышаете! Креста на вас нет, майор.

Шелькинг стоял мрачный, с гримасой незаслуженно обиженного человека. Стыдить такого – глупое занятие. Поэтому Алексей закончил на жесткой ноте:

– Пока я здесь начальник, чтобы хлеб был хлебом!

Только в лазарете обнаружился относительный порядок. Не очень грязно, и даже есть одеяла. Правда, рядом с парочкой явных дистрофиков на койке отдыхал здоровенный бугай отчаянного вида.

– Что с тобой, страдалец? – заботливо поинтересовался надворный советник.

– Грыжа, – ответил детина и сытно рыгнул. – Извела, окаянная! Нутро инда жгет! Совсем я расположения к еде лишился!

Постельные принадлежности и полотенца арестантам не полагаются. Но детина сидел на ситцевой простыне и вытирал лоснящуюся физиономию рушником. Было ясно, что Пагануцци решил не ссориться с «иванами». И поэтому они всегда получат от него нужную бумажку.

В кабинете смотрителя состоялся разговор.

– Почему так распустили Козначеева со сворой? – строго начал Алексей.

– Я бы их в рукавицы – эх! – ответил Шелькинг. – А доктор не дает! Царь и его, как их тут называют, эсаулы совсем обнаглели. На работы не ходят, шапок не снимают. Что я могу поделать, когда у них… как его? диагноз.

– Владимир Сальваторович, это правда?

– Да-с, Алексей Николаевич. Ни карцера, ни розог ко всем троим применять нельзя. Неспособные и слабосильные.

На Пагануцци было неприятно смотреть. Он понимал, что говорит очевидную ложь. Но ведь не поймают! И, глядя в пол, доктор упорствовал.

– Вас так запугали?

– Нет-с! Это я как классный врач заявляю и готов подписать. У Мурзина эпилепсия, он только с виду богатырь. У Козначеева бугорчатка. У Шельменкина третичный сифилис.

– А если я прикажу первому врачу окружного лазарета переосвидетельствовать их? Где, кстати, Сурминский?

– Василий Андреевич уехал на строительство дороги. Там у рабочих кровавый понос. Но он смотрел всех упомянутых больных и с моим диагнозом согласен!

Лыкову стало ясно, что оба окружных доктора сговорились и с этой стороны Пагануцци не взять. А Шелькинга такой порядок полностью устраивает, поскольку снимает с него всякую ответственность.

– Владимир Сальваторович! А если я прикажу осмотреть ваших мнимых больных военному доктору? Кто у нас пользует Корсаковскую команду? Зборомирский?

– Да.

– Вот. А компанию ему попрошу составить самого Супруненко [44]. И если ваш диагноз окажется ложным – а мы все здесь понимаем, что он ложный, – вы уходите со службы. Без прошения и пенсии, по третьему пункту. Согласны на такой эксперимент?

Пагануцци в отчаянии прижал пухлые женственные руки к груди:

– Алексей Николаевич! Ваше высокоблагородие! Не губите! Они же… это жуткие люди! Они меня зарежут. Царь лично обещал!

Доктора поддержал «майор»:

– И правда, Алексей Николаевич! Вы, извините, уплывете, а нам тут жить! Вы не знаете, кто такой этот Козначеев. Одной фразой он может поднять тюрьму на бунт! Его слушаются беспрекословно. Он может приговорить к смерти любого. Включая и нас с вами! А исполнители найдутся… Сам же Царь всегда останется в стороне. После того, что он проделал с моим предшественником, ему теперь все нипочем!