Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но боевой дух дивизии был неумолим. Он во многом отличался от того настроения, каким мы жили прошлую зиму в калининских лесах. Мы обрели боевой опыт, были лучше вооружены, обеспечены питанием и обмундированием, но главное - мы постигли науку ненависти. Никто из нас не мог предполагать потенциальной силы этой науки, пока она не овладела нашими сердцами. Разумом мы ее понимали и ранее, но душой восприняли только после смертельных боев, после многочисленных потерь своих товарищей, после всего увиденного и услышанного в недавно оккупированных городах и селах.
С этой непреклонной социальной ненавистью мы и пришли под стены древнего русского города, чтобы дать ей волю выплеснуться из наших существ и обернуться победой над врагом. Что нас будет ждать потом, все ли мы останемся живы после боев за Великие Луки, мы тогда не думали. Перед нами была поставлена большая и ответственная задача - Великие Луки были не Сычевкой.
И все-таки о Сычевке мы думали постоянно. Слишком крепкими нитями памяти, боевого братства, землячества мы были связаны с теми местами. Там остались тысячи наших друзей и товарищей, остались кусочки наших сердец, и ничем уже до поры до времени, во всяком случае, до окончания войны, нельзя было заполнить эти пустоты.
В нас кипела ненависть. Она уже принесла нам под Великими Луками первые победы. Ненависть вела роту, а потом батальон Владимира Зудилкина на безымянные ощерившиеся огнем высоты. Ненависть же руководила подвигом пятерых артиллеристов у моста через Ловать в ту метельную морозную ночь, когда на огневых позициях ждали как спасение ящики со снарядами.
С конца ноября и примерно до пятнадцатого декабря у нас шла перегруппировка сил. Дивизия получала пополнение, готовилась к штурму города. Частные бои на окраинных улицах в счет не шли. То же самое: поиски языков, артиллерийская разведка, огневая дуэль, воздушные налеты с той и другой стороны были лишь ягодками.
Единственно серьезными и опасными оставались бои на внешнем кольце окружения. Тут контратаковали немцы, а мы оборонялись. Нас поддерживали дальнобойные орудия из резерва армии, гвардейские минометы, наши бесстрашные "илы" и "лаги". Это нас спасало.
Но это же нас и торопило. Всем было ясно, что не может долго продолжаться затишье на внутреннем кольце окружения. Хотя враг и был обречен, лишен всякой связи с внешним миром, кроме радио, получал вооружение и продовольствие только на парашютах, он мог причинять нам и причинял немало вреда. Продолжались минометные налеты по пристрелянным площадям. Не прекращались бомбовые удары. Наши передние ряды то и дело прошивались пулеметными очередями.
Надо было торопиться. Кончать с дьявольским мешком, срезать и выбросить злокачественную опухоль, присосавшуюся к нашему телу. Так понимали свою задачу все солдаты и офицеры. Этому учил превосходный опыт наших войск на южных фронтах. От Великих Лук отныне зависело дальнейшее наступление нашей армии на северо-западе, вызволение многострадального Ленинграда.
Я в эти дни часто встречался со своими земляками. Хотя их сохранилось и немного, но костяк дивизии все еще оставался удмуртским. Куда ни зайдешь, обязательно встретишь знакомого: повзрослевшего, посуровевшего, возмужалого.
В начале повествования я только упомянул о лейтенанте Романе Лекомцеве, глазовском рабочем, командире транспортного взвода. Потом он выпал из поля моего зрения. Не рассказывали о нем и земляки. И вот под Луками нас опять свела судьба.
Живым и здоровым оказался Роман Иванович, очень скромный, немногословный человек. Прошел через все передряги, был контужен, терял под бомбежкой лошадей, а все-таки сохранился. Сейчас он занимался тем же: привозил в дивизию хлеб и мясо, крупу и консервы, чай и водку, валенки и полушубки. Привозил в любое время, без перерыва, без ссылок на бомбежки и обстрелы. Получил приказ - дуй, днем и ночью, в метель и изморозь.
- Привык? - спросил я Романа Ивановича.
- Нет, - покачал он головой.
- Не нравится в хозвзводе?
- Не нравится на войне.
- Но ведь домой не уедешь.
- Я не о том. Скорей бы кончать.
Он тосковал по своей мастерской, по своим, как говорил, неотложным мирным делам. У него осталось какое-то незаконченное изобретение, в мастерскую пришли, говорят, новые, чуть ли не автоматические станки - как же там справятся без него. Он часто переписывался с родным городом и, пожалуй, знал об удмуртских новостях больше, чем кто-либо.
- Говорят, в Ижевске театр строят, - сообщал Роман Иванович. - Цирк, говорят. Глазов и Ижевск соединили железной дорогой.
- Не может быть, - не верил я. - До того ли сейчас.
- А вот, понимаешь, строят. Это, по-моему, очень справедливо. Дух поднимает у народа. Веру. Раз театр - войне скоро капут.
Он был прав, этот рабочий-философ. Театр и цирк, как я узнал позднее, были действительно заложены в столице республики. Построена и железная дорога.
Много интересного рассказывал о родном городе Константин Дмитриевич Вячкилев, теперь заместитель командира полка, бывший секретарь одного из райкомов Ижевска. Он передавал, по каким фронтам разбрелись его товарищи, и очень сердился, что некоторые, вполне здоровые, отсиживаются в тылу.
- Я не стерпел да написал одному такому, - рассказывал Константин Дмитриевич. - Вместе работали, чуть ли не дружки. И знаешь что он мне ответил? Говорит, у меня поважнее фронт, чем у тебя. Без меня, говорит, ты бы с голоду подох. Понимаешь, какой фрукт?
Он сердился очень сдержанно, этот вообще сдержанный человек. Только глаза, серые и беспокойные, горели огнем. Вот уж год как воюет он, тоже прошел через огонь и воду, и тоже сохранил чистоту и бодрость духа.
Не унывал и наш ветеран Иван Максимович Бахтин, командующий конницей, как называли его солдаты. Одну, "конницу", свою, удмуртскую, ему пришлось начисто загубить в калининских лесах. Там она сослужила нам бесценную службу. Была и тягой, и средством разведки, и шла в котел.
Теперь у Бахтина были новые лошади, кажется, монгольские. Он берег их пуще глаза. Он был влюблен в лошадей, как в сознательные существа, этот необыкновенный ветврач, который за натертую холку какой-либо замухрышистой кобыле мог дать солдату наряд вне очереди.
Сейчас "конница" Бахтина запасала снаряды. Перевозила их из тыла днем и ночью.
- Говорят, будет большой сабантуй, - передавал, как по секрету, ветврач. - Из Великих Лук будут делать маленькие.
О сабантуе разговор шел везде. Да и как его скроешь? Да и зачем скрывать?
Малые сабантуи уже раздавались на окраинах города. Знали о них лучше всех опять "два друга - модель да подпруга", как успели окрестить бойцы Голубкова и Ипатова. Они не обижались на эту шутку, исправно делали свое дело, а как чуть затишье, свободное время - шасть к немцам. Без шума снимут часового, наделают в блиндаже переполоха, прихватят кое-какое барахлишко, конечно, не забудут про шнапс - и обратно, к своим. Тяпнут малость с успеха, остальное припрячут или товарищей угостят и ждут следующего случая.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Николай Георгиевич Гавриленко - Лора Сотник - Биографии и Мемуары
- Разгром Виктора Суворова - Кейстут Закорецкий - Биографии и Мемуары
- На южном приморском фланге (осень 1941 г. — весна 1944 г.) - Сергей Горшков - Биографии и Мемуары
- Победивший судьбу. Виталий Абалаков и его команда. - Владимир Кизель - Биографии и Мемуары
- Былой войны разрозненные строки - Ефим Гольбрайх - Биографии и Мемуары
- Командиры крылатых линкоров (Записки морского летчика) - Василий Минаков - Биографии и Мемуары
- Афганский дневник - Юрий Лапшин - Биографии и Мемуары
- Герой советского времени: история рабочего - Георгий Калиняк - Биографии и Мемуары
- От Заполярья до Венгрии. Записки двадцатичетырехлетнего подполковника. 1941-1945 - Петр Боград - Биографии и Мемуары
- Место твое впереди - Николай Ивушкин - Биографии и Мемуары