Искусство и коммуникация - Евгений Басин

Гегелевское понятие «пафоса» перекликается с кантовской «эстетической идеей» и гетевским пониманием «идеи» художественного произведения, рассматриваемого в качестве символа.

Искусство стремится выразить свои знания в форме понятия, но не как такового в его особенности, а в единстве с индивидуальным явлением в виде «чувственного образа»[645]. Психологической формой этого образа является общее представление. И лишь музыка облекает свое содержание в форму чувства[646].

Итак, всеобщее субстанциональное содержание в искусстве обнаруживает себя в качестве художественного образа как сплава понятия и чувственного образа (или чувства). Сколь бы многообразно и неисчерпаемо ни было содержание, его формообразование не предоставлено полному произволу. Оно должно быть способным выразить и воплотить высшие духовные интересы духа, «воспринять их в себя» и «передать их» (курсив наш. – Е.Б.)[647]. Таким образом, коммуникабельность – неотъемлемое свойство процесса формообразования содержания, его внутренней формы.

Духовное содержание, по Гегелю, с необходимостью требует и материального чувственного воплощения в искусстве. Основное внимание при этом уделяется доказательству тезиса, что материальное воплощение – необходимое условие процесса художественного познания. Однако целиком разделяя положение Канта, что сообщаемость знания является условием познания, немецкий философ отмечает (хотя и не акцентирует на этом внимание), что материальная, чувственная сторона в искусстве необходима и для целей коммуникации.

Потребность осознать внутренний и внешний мир достигается, согласно Гегелю, в искусстве тем, что эти «миры» представлены здесь в качестве материального, внешнего «предмета», в котором человек узнает свое «Я». Удваивая таким образом себя, человек делает наглядным и познаваемым то, что существует внутри него не только для себя, но и «для других»[648]. В этой связи Гегель проводит сравнение с характером высказываний человека, обладающего житейским опытом, глубокомысленного и остроумного, который знает, что требует жизнь и все же не может ни сформулировать для себя всеобщие принципы этого содержания, «ни передать его другим» (курсив наш. – Е.Б.) в общих размышлениях. Такой человек рассказами о частных случаях, адекватными иллюстрациями уясняет себе «и другим» то, что наполняет его сознание»[649].

Чувственная сторона в искусстве «уже не представляет собой голого материального существования, подобного камням, растениям и живым организмам», но выступает в искусстве с тем, чтобы «удовлетворить высшие духовные интересы». «Чувственный» материал в искусстве одухотворяется, принадлежит сфере идеального. «В этом смысле он должен выступать как оболочка и видимость чувственного – как образ, вид или звучание вещей»[650].

Отмечая «одухотворенность» материальной стороны в искусстве, Гегель в то же время сводит ее к «чистой видимости» материального и к простому средству выражения и передачи духовного содержания[651]. По образному выражению И. Е. Верцмана, искусство в гегелевской эстетике «стиснуто прокрустовым ложем концепции, не слишком уважительной к чувственной стороне образа»[652].

Как покажет последующее изложение, Гегель при конкретном анализе видов искусства и отдельных произведений учитывает важную роль материального элемента в создании самого художественного образа.

Как и его предшественники, немецкий философ подробно исследует три основные вида репрезентации (и коммуникации) значения (смысла) в искусстве: изобразительную (иногда она на зывается «образной»), символическую и знаковую.

Изображения стремятся копировать предметы природы в том виде, «в каком они действительно существуют»; они воспроизводят «то, что уже существует во внешнем мире в той форме, в какой оно существует»[653]. В этом смысле «искусство выступает как формальное, как подражание данным предметам». И хотя Гегель считает, что для искусства существенно, «то, что оно творит в форме внешних и тем самым естественных явлений»[654], цель искусства состоит в чем – то другом, чем одно только формальное подражание, которое заботится лишь о том, чтобы правильно подражать[655].

В отличие от простого подражания, повторения того, что есть, искусство, изображая что – либо, в то же время стремится «объективировать» порожденные из духа «представление и мысль», воплотить их так, чтобы «и само содержание и его форма» узнавались не только как «реальность непосредственной действительности», но и как продукт «духовной художественной деятельности». Изображение льва в искусстве, говорит Гегель, не столько показывает, что он совершенно подобен живому льву, но и что образ побывал в представлении и обрел источник своего существования в человеческом духе и его продуктивной деятельности. «Мы получаем теперь уже не представление о некотором предмете, а представление о некотором человеческом представлении». Интерес искусства и состоит в том, чтобы поставить перед своим взором и передать другим эти исходные «созерцан и я», «всеобщие существенные мысли», а не просто воспроизвести льва, дерево как таковые или какой-нибудь другой единичный предмет[656].

Изображения в искусстве – это видимость чувственного, однако по сравнению с видимостью историографии и чувственного непосредственного существования эта видимость «обладает тем преимуществом, что сама выводит нас за пределы, указывает на нечто духовное, которое благодаря ей должно стать предметом нашего представления»[657]. Воспитывая сначала лишь внимание к предлагаемым изображениям, в дальнейшем занятие предметами искусства направляет внимание и на смысл изображений, наталкивает на сравнение одного содержания с другим, создается атмосфера для того, чтобы придать «всеобщий характер созерцанию». Само же восприятие изображений в искусстве приобретает «теоретический характер»[658].

Изображение внешней стороны вообще не должно приобретать самостоятельного характера. Внешнее «должно получать художественное воплощение лишь в связи с внутренним»[659]. Изображая предметы и явления, искусство идеализирует их, то есть придает им характер идеальности, духовности. Будучи изображенными, явления стоят посередине между чисто объективным существованием и чисто внутренним представлением. Они не предназначены для какого – либо практического употребления, искусство ограничивает интерес к ним абстракцией идеальной, духовной видимости, «предполагающей чисто теоретическое созерцание».

Идеальность изображения «в формальном смысле» (заключающаяся просто в том факте, что оно сделано, что здесь не природа как таковая, а уничтожение чувственной материальности и внешних условий, «включение в дух, образование и формирование со стороны духа») Гегель отличает от более высокой идеальности, свойственной художественному, поэтическому изображению. Так как оно порождено духом и духовной стихией представления, то в нем, несмотря на его наглядную жизненность, должен обнаружиться характер всеобщности. Задача художественного изображения состоит в том, чтобы опустить во внешнем явлении предмета все то, что с точки зрения выражения содержания представляется чем – то внешним и безразличным.

Изображения в различных искусствах по отношению к этой всеобщности отличаются друг от друга. Одни – более идеальны, абстрактны, например скульптура, другие, например живопись, стремятся к внешней наглядности.

Наряду с духовностью и всеобщностью (абстрактностью) как проявлениям идеальности художественного изображения Гегель выделяет такую его особенность, как целостность. Подлинное художественное изображение в отличие, скажем, от портрета, копирующего натуру, отличает «подчиненность всех элементов… единой цели», основному духовному смыслу, который должен выявиться в изображении и целиком проникать все частные стороны внешнего явления. Если для математической фигуры, для треугольника, эллипса совершенно безразлично, какой величины, какого цвета и т. д. они будут в их внешнем проявлении, то художественному изображению такое «равнодушие» не свойственно. В нем нет «ничего такого, что не имело бы существенного отношения к содержанию и не выражало бы его».

«Неразложимая целостность» изображения в искусстве требует от художника не простого «отбора», абстрагирования и т. п., а «творческого формирования содержания».

К разобранным выше вопросам тесно примыкает и проблема объективности и субъективности изображения. Согласно Гегелю, изображение в искусстве лишено чисто внешней объективности, то есть в нем содержание не принимает форму уже существующей вне его действительности и не выступает в этой знакомой нам внешней форме. Цель искусства состоит как раз в том, чтобы отбросить способ проявления содержания, свойственный повседневной жизни, и «путем духовной деятельности, источником которой является внутренний мир художника», создать такую «истинно внешнюю форму», через которую должно полностью обнаруживать себя или «целиком просвечивать» пафос, чувство художника. «Истинная объективность соединяет в себе субъективную сторону изображения с требованиями самого предмета таким образом, что в обеих сторонах не остается ничего чуждого друг другу». Подлинно художественное изображение – это «тождество субъектив ности художника и истинной объективности изображения»: оно, с одной стороны, открывает нам подлинную душу художника, а с другой – природу предмета, «так что это своеобразие художника выступает как свое образие самого предмета и проистекает из него в такой же мере, как и предмет из продуктивной деятельности субъекта». В изображенном им предмете художник воспроизводит также и себя самого в своей истинной субъективности, «стремящейся быть лишь живым средоточием завершенного в самом себе художественного произведения».