Джони, о-е! Или назад в СССР - 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич

— Они явно где-то играют джаз, — подумал я и с сожалением продолжил мысль. — Жаль, что со студией у меня дома ничего не получится.

После этих мыслей звуки, выходившие из меня, стали такие грустные, что кто-то из «разбойников» стал хмуриться, а кто-то трогать пальцами глаза, а голова Карпа клонилась в партнёрше совсем низко, едва ли не на плечо. При этом только что получивший свободу из мест отдалённых так смешно оттопырил свой зад, что я едва удерживался от того, чтобы не рассмеяться. Моё настроение за счёт увиденного значительно улучшилось.

После этого я сошёл со сцены.

— Хорошего помаленьку? — спросил Карп улыбаясь.

Сначала я не понял, а потом вспомнил, что сам так говорил, когда записывали музыку.

— Неужели на плёнку попало? — подумал я, но не «стушевался». — Каждая новая песня больших денег стоит. Я сейчас пою, а они будут завтра петь и на песнях зарабатывать. А мой, где интерес?

Карп посмотрел на музыкантов.

— Не позволят нам эти песни играть, пока они не пройдут худсовет филармонии, — грустно сказал клавишник, — а они не пройдут.

— Почему? — удивился Карп.

— Там Нона рубит всё новое. Да и молод он, чтобы хорошие песни писать. А ещё в таких количествах… Она сразу заподозрит, что это какой-то запрещённый композитор хочет свои песни протолкнуть. Да и как он гонорар получать будет? Тебе сколько лет, парень?

— Тринадцать, — усмехнулся я.

— Сколько⁈ — удивился и раскрыл рот клавишник.

Карп тоже посмотрел на меня с интересом.

— И эти песни твои? — спросил он.

— Другого автора вы не найдёте, — уклончиво ответил я.

— Но… Так не бывает, — как-то потерянно сказал носатый пианист. — Ты сыграл столько песен, сколько не сочинили мы все вместе.

Он обвёл взглядом своих напарников.

— И все твои песни — шлягеры. Так не бывает, — снова повторил клавишник.

— Хе-хе! Евгений у нас парень неординарный, Сёма. Мне Рома немного про него рассказал… Надо как-нибудь поговорить про него. А ты пока на Нону эту вашу выход поищи. И помоги Евгению подготовить песни для показа. Там же ноты, наверное, нужны…

— Не надо мне помогать. Есть у меня нотный материал: клавиры, партитуры и даже записи…

Клавишник Сёма уставился на меня своими слегка на выкате, почему-то голубыми, глазами.

— Ну, посмотришь, что там у него есть… Надо играть эти вещи.

— Да, кто против? Мы только за. На неё только через партком быстро получится. А так полгода разбираться в нотах будет.

— Я услышал тебя. Ладно я сам через Терентича попробую. Этот торгаш точно выход на верх имеет. И Это… Давайте, вы не станете трындеть, что он у меня играл?

— Да, кто его знает? — скривился носато-голубоглазый Сёма.

— Договорились. Ты уже пойдёшь? — спросил Карп меня.

— Мне ещё уроки делать…

— Это пи*дец, — проговорил Сёма отвернувшись в сторону, отходя и покачивая головой. — Господи, почему ты одариваешь других⁈

— Хе-хе, — посмеялся Карп. — Пошли, провожу. Роман ещё посидит у меня. Мы погуляем ещё. А с тебя записи всех этих песен. Договорились?

— Договорились, — кивнул я головой, застёгивая корф. — Но помогать мне с продвижением песен не надо. Вы можете только навредить.

Карп в это время протягивал мне для рукопожатия свою ладонь. Он явно удивился, хмыкнул, улыбнулся и покрутил головой.

Мне не нужна была не чья помощь. Помощница третьего секретаря крайкома сама предложила мне зарегистрировать мои «военные» песни в краевой филармонии. Кстати, и с Ноной Андреевной — председателем худсовета, я тоже был знаком.

— Ну, смотри! Как знаешь! Спасибо тебе ещё раз! Деньгами не оскорбляю. Роман сразу предупредил, что ты с понятиями. Или?

Он посмотрел на меня испытующим взглядом. Мои губы чуть тронула улыбка.

— Это был подарок, Карп Иванович.

Тут заиграл баян и полилась какая-то тоскливая блатная песня. Выглянув из-за Карпа, я увидел какого-то' сидельца' растягивавшего мехи.

— Счастливо. Увидимся ещё.

Кивнув, я вышел из ресторана. И вдохнул чистый морской, пахнувший огурцами воздух. Значит в море чайки дербанили косяк корюшки, зашедший в залив на нерест.

— На свободу с чистой совестью, — подумал я и глянул на наручные часы. Купил себе простенький «Полёт» за пятнадцать рублей. Убедившись, что тренировка по боксу на три часа уже точно прошла, но на пять часов в Динамо ещё можно было успеть. Как раз можно и самому по мордасам получить, и оторваться на более старших «товарищах», до которых я уже вполне дотягивался руками. С семи часов вечера занимались совсем взрослые, а с ними мне было ещё трудно. Удары у «мужиков» были очень тяжёлые. Не для моего развивающегося организма.

Занёс корф с гитарой домой, уложил сохнувшие трусы майку и боксёрки в сумку и отправился на Динамо. К своему удивлению в зале увидел Рамзина, о чём-то тихо беседующего с Юдиным. Лицо у тренера было такое сосредоточенное, что казалось, ему рассказывают такую-то военную тайну или план «Барбаросса».

Увидев меня, Рамзин кивнул и продолжил говорить. А вот Юдин, оглянувшись и увидев меня, вздрогнул и быстро-быстро заморгал глазами. Кивнув и ему, я прошёл в раздевалку, где переодеваясь, пытался сообразить, что вдруг привело сюда моего гэбэшного куратора. Кто — понятно, а вот что? Это — вопрос.

По выходу из раздевалки, Рамзина я не увидел, а Юдин подозвал меня «мановением руки» и объявил:

— Будем готовиться к зоне Сибири и Дальнего востока.

— В смысле? — удивился я. — Я же по возрасту не пройду.

— Пройдёшь. Тебе всё расскажут и покажут, что делать. Знаешь же человека, с которым я только что разговаривал?

Я кивнул.

— Ну, вот, — сказал он неопределённо. — Делаешь всё, что я тебе говорю, или уходишь к другому тренеру. Они тебе найдут. Понял?

Снова мой кивок.

— Лучше уж Юдин, — подумал я. — Им хоть можно поуправлять. Хрен знает кому они могут меня отдать…

— Не-не… Я с вами.

— Тогда вперёд и с песней. Будем из тебя чемпиона делать. Так и будешь ходить с пяти часов. Давай, бегом!

— Охренеть, — подумал я и побежал под тренерские хлопки в ладони.

— Побежали-побежали-побежали! — жизнерадостно так командовал тренер.

А мне эти новости почему-то нравились не очень.

* * *

Рамзин меня ждал уменя дома. Сидел спокойно на моём диване в зале и пил чай, зараза.

— И это как называется? — спросил я беззлобно, остановившись в дверном проёме и понимая, что сейчас состоится серьёзный разговор, а поэтому прежде чем рефлексировать, надо бы сначала послушать, что скажет куратор.

— Это, Женя, называется — «поговорить начистоту».

— Мне бы душ принять. Запарился я очень.

— Конечно прими. А я чайник пока поставлю и ужин подогрею. Мы же будем ужинать?

— Будем, — буркнул я.

Почему-то я был спокоен. Если бы они хотел меня «прессануть», то «прессанули» бы в конторе. Да и разговор с Юдиным. Понятно, что разговор будет касаться бокса, но что тут можно говорить «на чистоту»?

Обтеревшись и надев домашний спортивный костюм, я вышел и увидел сервированный, как в ресторане стол. Супница с борщом — была у Семёныча такая, старинная, писец — стояла в центре стола. Рядом соусница со сметаной. Я заглянул в неё… На деревянной дощечке стояла сковорода с жаренной картошкой, пахнувшей мясом.

— Нрмально так! — подумал я. — Такое кураторство мне по душе.

— Спасибо за заботу. Не планировал я на пятичасовую тренировку идти. Думал, одним борщом ужинать.

— Нальёшь сам борща, или налить? — спросил Сан Саныч, наливая в свою тарелку.

— Можно налить.

— Пришло время поговорить серьёзно, Евгений, — сказал Рамзин, когда мы перешли к картошке.

Я промолчал, лишь дернув бровями и плечами.

— Мы видим изменения, происходящие в твоём теле. Оно чрезвычайно быстро взрослеет. Ты чрезвычайно быстро развиваешься. Показать тебе фотографии? На них это очень хорошо видно. Показать?

— Не надо. Я вам верю.

— Но ты согласен со мной?