Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Надо ли понимать, что вы смирились с положением человека вне партии, вам уже все равно? — прямо спросил Зимин после недолгого молчания.
Дорофеев вдруг заплакал. Он ничего не мог поделать с собой, плечи у него дрожали, слезы текли и текли, он размазывал их грязными руками по всему лицу. Растерявшиеся, мы сидели и не знали, как быть. Худо, когда мужчина так плачет.
— У меня больше нет сил, — простонал он.
— Коли нет сил, не кидался бы, — сердито сказал Фетисов.
— Вы дубина, вы ничего не понимаете, не вам обо мне судить! — взорвался опять Дорофеев.
— Почему я должен терпеть его заскоки? — Фетисов сплюнул в сердцах и отвернулся.
Павел Матвеевич попросил Фетисова не разжигать конфликт, быть снисходительным к больному товарищу.
— Поручите мне объясниться с Дорофеевым. Понимаете, товарищи, нас мало, слишком мало, чтобы так ссориться. Надо быть едиными, только тогда сумеем что-то путное сделать Разве случай с укрощением урок нас в этом не убедил?
Не все участники этого памятного мне схода вернулись домой. Тех, кто уцелел, не скоро — ох, как не скоро! — освободили из лагеря, из пут гражданских ограничений, обязательных, как потом выяснилось, для бывших заключенных.
На воле мне удалось найти Петра Ващенко, Агошина и Фролова. (С Володей, ты знаешь, наша дружба не обрывается даже на день.) Фетисов сам разыскал меня, когда вышел на свободу. Мякишев после освобождения недолго пожил (конечно, в Москву ему не удалось вернуться).
— А Зимин?
— Зимин и Дорофеев сгинули в тайниках 1937 года.
Каждому из нас после лагеря пришлось начать жить сначала, заново родиться. Новый паспорт, новый профсоюзный билет. Трудовой стаж и трудовая книжка — с самого начала. Жаль, метрики не обновили — неплохо бы и счет годов завести новый.
Спустя много времени Володя Савелов и Агошин снова вступили в партию. Миша Птицын вернулся на завод и со временем стал членом партии. Фетисов добился реабилитации. Фролов, Петро и я поныне беспартийные. Приобщив нас к думам и действиям маленькой группки коммунистов, Зимин хотел сделать нас, молодых, целеустремленнее и сильнее. Мне думается, он своего добился — спасибо ему. Никто из нас потом не подвел его.
Так уж вышло у меня в жизни, что я не вступил в партию, в мою партию, которой я предан с малых лет, с первых политических уроков отца.
Ты ведь знаешь, многие удивляются, узнав, что я беспартийный. На вопросы «почему» отвечаю правду: мол, поздно. Разве вступают в партию в мои годы? А раньше не получилось. Не будешь же рассказывать каждому длинную одиссею.
Но об одной попытке я хочу рассказать тебе. Это было в 1952 году, незадолго до нашего с тобой знакомства. Мне тогда показалось, что все передо мной открылось. Видно, возвращение в Москву вскружило голову. Одним словом, решился. В заявлении, автобиографии и анкетах ничего не утаил. Товарищи порадовали меня хорошими рекомендациями. Я подал документы и стал ждать. Надо ли говорить о моем волнении?
Однажды в поздний вечерний час пришел мой школьный и заводской друг Боря Ларичев (он же один из рекомендующих):
— Я пришел тебя предупредить.
— Догадываюсь, Боря. Лучше молчи.
— Нет, слушай. Нашлись люди, пожелавшие испортить твой праздник. Потрясают анкетами и автобиографией, возмущаются: «Как он посмел? У него пятно!» Словом, меня приглашали для внушения.
— Понял. Я верну рекомендацию.
— Рекомендацию я не взял у них и у тебя не возьму. Буду всюду ее отстаивать, говорить правду. Я знаю тебя с детства — ты коммунист всю жизнь.
— Спасибо. Ты друг…
— Спасибо ни к чему. Я пришел объяснить: предстоит борьба. Время трудное, снова накатила волна подозрительности и недоверия. Демагоги и ловкачи торопятся нажить свой неправедный капитал.
— Все ясно. Завтра заберу документы.
— А я убежден: надо бороться. Ты не один, слышишь? Вот моя рука, я буду рядом. Давай бороться, Митя.
Я не смог бороться. С кем? Мой праздник мог обернуться трауром. Да, трауром. Если б случилась неудача, она была бы последней, я бы не смог жить дальше. Решил про себя: новых попыток делать не буду, останусь беспартийным до конца дней. Мой закадычный друг сказал: ты коммунист всю жизнь. Вот и буду всю жизнь коммунистом без партбилета.
ПОЖАЛЕЙ СЕБЯ, ИГОРЬ!
Наш староста и мой друг Володя Савелов приложил свою тяжелую руку сразу к двум обитателям вагона. У пострадавших были и синяки, и шишки, и разбитый нос. Не было только жалоб, оба «приняли» плюхи без возражений. Не зная причин гнева старосты, удивленный Зимин взялся его урезонивать. Володя почему-то отмолчался и, темнее тучи, забрался на свое место.
Я растянулся рядом, дипломатически не начинал разговора. Опять разбередил еще незажившую руку, она заныла.
— Дураки, — наугад сказал я, поглаживая плечо.
— Уроды, — сердито поправил меня Володя. Всегда спокойный, он весь кипел. — Убью, если еще раз поймаю!
Свою угрозу он произнес достаточно громко. Из его реплик, выжатых сквозь зубы, я узнал: наш староста накрыл урок Костина и Мурзина за кражей продуктов из общественного пайка.
— Почему не объяснил Зимину? Он думал, что ты просто подрался. И огорчился.
— Противно! Ведь мы их кормим, сволочей!
Меня поступок блатных тоже вывел из себя, я готов был добавить им свою порцию лещей. Мы так костили и ругали стервецов, что проработка вскоре сделалась общей.
— Вот слышите, Володя, вопрос-то общественный, всех нас задевает, — с укоризной сказал Зимин. — Кулаками его не решишь.
— Чем же его еще решать? — удивился Володя. — Бить их надо до смерти! Единственное решение.
— Братики, ведь они же не люди. Володя прав! — поддержал старосту кроткий Ващенко.
— Жрать им не давать. Ослабнут и забудут про воровство!
Предложение Мякишева вагон встретил с удовлетворением, гоготом и солеными шутками. Зимин же и тут навел порядок. Морщась, он стыдил за похабщину, уговаривал:
— Бить не станем. Хлеб отнять не можем. А наблюдение крепкое установим. Будем лечить стыдом.
Как и всегда, с Зиминым невозможно было не согласиться. Один Савелов не согласился:
— Лечите их своим благородством, а я буду нещадно лупить. Таких уродов одна могила вылечит.
— Верно балакаешь, староста, мы с тобой согласны: фраерами и сявками нас не сделаешь.
Заявление Кулакова вызвало взрыв одобрения.
— Тихо, вы! — зычно крикнул вдруг Мосолов, покрывая все голоса. — Молчали бы уж лучше и слушали, что о вас говорят люди.
— Слушай сам, если нравится, — огрызнулся Кулаков.
Однако он притих. Примолкли и остальные.
— Не кажется ли вам, Володя, что Игорь Мосолов перестал быть вором? — этот вопрос Зимин задал негромко, не для всего вагона, но так, чтобы услышал Мосолов.
— Ну да, перестал! — непримиримо отрезал Володя. — Значит, нужно зачем-то ему до поры до времени.
— Ой, Володя! Вы меня огорчаете. По-вашему, получается: люди рождаются ворами, ворами и умирают?
— Так оно и есть! — жестко бросил Володя, считая дальнейший разговор излишним.
Зимин его понял и тоже замолчал, внимательно глядя на Мосолова. Тот стоял возле наших нар, покачиваясь от толчков вагона, безучастный, словно не о нем шла речь.
— Слушайте, Игорь, расскажите нам о себе, — попросил Павел Матвеевич.
Мосолов по-прежнему покачивался, держась за нары и будто прислушиваясь к чему-то.
— Игорь, я к вам обращаюсь.
— Слышу, — сказал Мосолов. — Зачем говорить, для забавы?
— Нет, совсем не для забавы. Мы часто судим о человеке, не зная его.
— Что изменится? — Игорь с горечью отвернулся. Резко, в упор взглянул на Савелова. — Эх, ты, правильный человек! А говорят, сам беспризорничал, детдом прошел.
Нам стало неловко. Я рассердился на друга, даже толкнул его в бок.
— Вам я скажу, комиссар. — Мосолов снова слегка качнулся. — Если бы побег Бакина случился раньше, я бы не упустил случай — рвал бы вместе с ним когти. Вы, наверное, догадались, что я помог удрать ему и Редько, удержать их было невозможно. И, если бы Петров раньше затеял правилку, я, наверное, не стал бы ему мешать.
— Расскажите: почему не бежали с Бакиным, что вас остановило? Почему не пошли за Петровым?
— Что говорить? Ясно почему. Поумнел. Встретил людей, поверил в них. Показалось: жизнь еще может повернуться лицом. Не знаю, может быть, зря.
Мы ждали, что еще скажет Мосолов. Но он опять погрузился в раздумье.
— Вы слышали, Савелов? — спросил Зимин.
Володя не отозвался.
Мягкий и деликатный человек, Зимин отличался удивительным упорством, уж коли что взбрело в его седую голову. Разумеется, он не оставил в покое Мосолова.
Игорь, он же Стась, рассказывает нам историю своей жизни, Володя слушает. То есть слушает вся наша компания. Игорь чаще всего обращается к Зимину, однако, мне кажется, видит он, главным образом, Володю.
- Капитан Невельской - Николай Задорнов - Историческая проза
- Повесть о смерти - Марк Алданов - Историческая проза
- Старость Пушкина - Зинаида Шаховская - Историческая проза
- Жизнь и дела Василия Киприанова, царского библиотекариуса: Сцены из московской жизни 1716 года - Александр Говоров - Историческая проза
- Святослав — первый русский император - Сергей Плеханов - Историческая проза
- Тайна Тамплиеров - Серж Арденн - Историческая проза
- Последнее письмо из Москвы - Абраша Ротенберг - Историческая проза
- Спасенное сокровище - Аннелизе Ихенхойзер - Историческая проза
- Дафна - Жюстин Пикарди - Историческая проза
- Еретик - Мигель Делибес - Историческая проза