«Человек, первым открывший Бродского Западу». Беседы с Джорджем Клайном - Синтия Л. Хэвен

Air Force,

Studied and taught philosophies,

Translated me of course —

For fun, not, alas, for colossal fees[115].

В действительности, когда я переводил Бродского – а это требовало значительных усилий, – я делал это не «for fun», в смысле не «для развлечения или по иным несерьезным причинам». Я прилагал эти значительные усилия, как прежде к стихам Пастернака и Цветаевой, а позднее – к стихам Ахматовой, руководствуясь чувством долга. Я высоко ценил эти стихи. Я считал, что достаточно компетентен, чтобы верно передать их на английском языке, видел свой долг в том, чтобы постараться перевести их как можно лучше ради блага русской поэзии и ради того, чтобы английские и американские читатели смогли понять и оценить по достоинству эту поэзию. Здесь, однако, слово «fun» снова нарушает правило «хорошего словаря», внося диссонанс в стихотворение, которое во всем остальном прелестно.

Кстати, Иосиф особенно гордился составной неточной рифмой «philosophies/colossal fees».

Глава 6. Клайн принимает вызов

На страницах «Нью-Йорк ревью оф букс» от 5 апреля 1973 года вы повторили в слегка измененной форме то, что сказали Бродскому при первой встрече: «То, чего он достиг в поэзии за десять лет, если отсчитывать с 1962 года, в моем понимании сопоставимо с тем, чего достигли к возрасту тридцати двух лет Анна Ахматова (к 1921 году), Борис Пастернак (к 1922 году), Марина Цветаева и Осип Мандельштам (к 1924 году)». И добавили, что Бродский войдет в один ряд с этими поэтами.

Спустя несколько месяцев, 19 июля, Глеб Струве заявил на страницах того же издания, что прочел ваши слова «с почти невообразимым удивлением». Он отметил, что и сам давно восхищается Бродским, напомнил о своей роли в издании первой книги Бродского «Стихотворения и поэмы» (она вышла в издательстве «Международное литературное сотрудничество», Струве написал к ней предисловие).

И тут же бросил вам вызов: «На мой взгляд – и, полагаю, в этом я не одинок – оценка до нелепости завышенная и, как мне кажется, она оказывает медвежью услугу самому Бродскому. Пусть Джордж Клайн назовет хотя бы несколько стихотворений Бродского, дотягивающих до усредненного уровня книг [116] , которые эти поэты написали, когда им было столько лет, сколько Бродскому теперь».

Вы ответили поразительно твердо и лаконично: «Полагаю, мне было бы неуместно отвечать на письмо г-на Струве. Пусть поэзия Бродского говорит сама за себя».

Позвольте мне кое-что ответить тем, кто усомнился, что Бродский – великий поэт. Этот ранг он определенно заслужил шестью стихотворениями. «Элегия Джону Донну». Посмотрим… Что ж, а еще «Nunc Dimittis» («Сретенье»), и «Бабочка», и дантовское стихотворение «Декабрь во Флоренции». На высшую ступень в этом списке из шести стихотворений я поместил бы, наверное, «Разговор с небожителем». Если не на первое место, то на одно из высших, поскольку это одна из сильнейших вещей. Богатая смыслом и великолепная.

Итого, строго говоря, пять стихотворений, но, думаю, любой вдумчивый читатель скажет, какое стихотворение, на его вкус, должно быть в списке шестым. А в вашем перечне отсутствуют несколько поздних шедевров – «Осенний крик ястреба» и даже «Колыбельная Трескового мыса» (1975), которую вы пробовали перевести.

Но давайте ответим на вызов Глеба Струве и рассмотрим поглубже несколько переведенных вами стихотворений. Начнем с «Большой элегии Джону Донну» 1963 года, столь важной для вас не только потому, что она великолепно написана, но и ввиду ее роли в ваших личных взаимоотношениях с Иосифом. А затем поговорим о вашей совместной работе при переводе некоторых поздних стихов и, разумеется, при переводе «Бабочки» – стихотворения, которое вам особенно близко.

«Большая элегия Джону Донну»

Вы уже говорили, что при первом прочтении «Элегии Джону Донну» обнаружили, что она совершенно не похожа на все, что приходило в то время из России; мне бы хотелось, чтобы вы сформулировали, чем конкретно отличалось это стихотворение 1963 года от всех других русских стихов, прочитанных вами в ту пору, отчего оно произвело на вас впечатление.

Вы спрашиваете о дне, когда я набрел на него впервые, когда в Варшаве мне выпал шанс его прочесть? Боже мой, оно звучало словно стихи Джона Донна, Марвелла или еще кого-то из поэтов-метафизиков. В нем абсолютно нет никакой политики. Написано величаво, красноречиво, трогает сердце. Особенно концовка. Как там бишь…

Like some great bird, he too will wake at dawn;

but now he lies beneath a veil of white,

while snow and sleep stitch up the throbbing void

between his soul and his own dreaming flesh.

(Перевод Джорджа Л. Клайна)

Я не читал ничего подобного ни у одного советского поэта, ни у одного из тех, кто творил в 1950–1960‑х.

Картина спящего мира, и слова, которые словно взлетают со страниц: «звезда», «снег»…

У Донна образ звезды часто имеет религиозный подтекст, а у этой звезды подтекст еще богаче: отсылает к «stelle» в конце каждой из частей «Божественной комедии» – «Inferno», «Purgatorio» и «Paradiso». В особенности к «Inferno»: «e quindi uscimmo a riveder le stelle»[117].

И сон, и смерть… и все расхожие ассоциации сна со смертью и смерти со сном.

В первой части стихотворения на главном месте – сон и тишина, во второй части – плач. В третьей, более короткой части – рассвет и пробуждение. И проточная вода[118], и звезда.

Стихотворение держится на двух мыслях: поэт творит свой мир, а этот мир умирает вместе с поэтом. В другом смысле мир, сотворенный поэтом, бессмертен. Донн, разумеется, обыгрывал те же самые мысли. Кроме того, Донн в «Странствии души»[119] пишет, что смерть сшивает небо с землей, а ниткой служит человеческая душа. В другом месте говорится, что тело – одежда души.

И эта одежда изнашивается по мере того, как мы стареем и смерть близится.

Донн где-то написал, что выпрядает «последнюю нить» своей жизни[120].

Вы описали, как снегопад превращается в иглы-снежинки, сшивающие тело с душой, а землю – с небесами [121] . Как много содержит это стихотворение, написанное еще совсем молодым поэтом.

Сколько отсылок и к творчеству Донна, и к его биографии. В стихотворении есть и Лондон, и собор Святого Павла, настоятелем которого был Донн, и прославленный остров Донна – остров и как Англия, и