Литературная Газета 6329 ( № 25 2011) - Литературка Литературная Газета

А человек в сером продолжил свой поход по деревенской улице, осматривая окрестности из-под приплюснутой кепки острым взглядом опытного охотника.

УДАЧЛИВЫЙ КОЛЯН

Прошёл по деревне слух – плотва клюёт. И – лещи. А Коляну будто бы попался килограммовый жерех – на блесну. Встречаю удачливого рыбачка в толпе у автолавки, выспрашиваю подробности. Он, чернявый, щупловатый, похожий на нашкодившего подростка, уводит блудливый взгляд в сторону. Улыбается. Объясняет: не жереха, а окуня, правда, крупного, и не на блесну, а на червя. Ну прихвастнул чуть-чуть, деревня же окончательно всё извратила. Сегодня к вечеру пойдёт на реку опять, зовёт присоединиться. И, понизив голос, просит взаймы тридцатник:

– Завтра отдам. Или отработаю. Воды из ключика принести?

Верить всему, что Колян говорит, нельзя, хотя бы потому, что он сам себе не всегда верит. Как-то взял сотню, подрядившись в наше отсутствие окосить траву у задней калитки. Приезжаем, а трава – чуть не в наш рост. Говорю: ты же обещал! Смотрит честными глазами, недоумённо мотая нечёсаной головой:

– Не было такого. Вам, наверное, – кивок в сторону третьего дома, – Толик хотел скосить. Да забыл.

Но что он знает наверняка, так это места, где действительно есть рыба. Оставляет там с десяток донок на ночь, маскирует, забрасывая травой, чтоб никто не поживился. Утром же непременно на какой-нибудь то ли сом сидит, то ли судак. Дачники свежую рыбу берут не торгуясь, поэтому летняя жизнь Коляна полна весёлого азарта. Но и в знойные (или в очень дождливые) дни бесклёвья, когда бесполезно предлагать рыбе самую изысканную насадку, он не унывает. В ближнем лесу ему известны ягодные места. Там, отмахиваясь от комарья, он набирает ведро черники, она, по его словам, у дачников «идёт влёт», за очень хорошие деньги.

А вот поздней осенью и зимой жить ему становится скучновато: работа есть, но только на «пьяной канаве» – так здесь называют небольшой деревообрабатывающий комбинат километрах в семи от нашей деревни, где можно без докучливого бумажного оформления устроиться на неделю. Или на день. Брёвна ворочать. Или доски таскать. Околачиваются там в основном сизоносые особи, их заработок уходит на опохмел, потому и прозвище у этого места такое непритязательное.

Ближе к вечеру Колян и в самом деле заходит. Беру удочки, идём с ним через заднюю калитку на реку. Пересекаем поле, желтеющее поспевшими овсами, спускаемся по крутой тропе, через дубовую рощу, к речке – она синеет сквозь ветви, манит неудержимо. Колян, знаток здешних мест, идёт впереди подпрыгивающей иноходью – то ли отбившийся от дома парнишка, то ли мужичонка, усохший от недоедания. Спрашиваю, сколько ему лет. Молчит, подсчитывает, что ли? Сообщает наконец через паузу: тридцать четыре. И что, интересуюсь, в такие годы никакой специальности? Обижается.

– Я и так всё умею. Например, трактор или машину водить.

– Чего ж не водишь?

– На права надо сдать, а я паспорт потерял. Восемь лет назад.

– И как же ты без паспорта? Голосовать-то ходил?

– Ни разу. А зачем? Всё равно эти, что там, наверху, сделают по-своему.

– Постой, как же без документа. Допустим, поедешь куда, понадобится паспорт показать.

– А зачем ехать, мне здесь нормально. Здесь все знают, что у сестры живу. Она сюда замуж вышла, у неё дети уже выше меня, а я им, выходит, дядя, – смеётся Колян. – Они меня уважают, потому что я ничего не боюсь. Ни грома, ни молнии. Да-да! Раз гроза была, а я на реке, в меня молния как шандарахнет! Упал, полежал в траве, а всё равно жив. Не веришь, что молния? Вот рубец, глянь!

Он расстегнул рубаху – действительно у резко выпирающей ключицы отливал сизым цветом продолговатый шрам от ожога.

– И участковый здешний меня знает.

– Были дела с милицией?

– Да так, одна история.

Рассказывает. Гостил у знакомого в соседней деревне, выпивали, и тот попросил помочь два мешка комбикорма с совхозной фермы к нему в сарай перенести. Сказал, что ему их выписали. А когда выносили, сторож с ружьём их застукал. Приятель убежал, а Коляна сначала в ментовку отправили, потом на год за колючку.

– Ну и как там?

– А что, там интересно. Народ разный, есть с кем поговорить. И кормят три раза в день.

ЛЕГКОМЫСЛЕННЫЙ ЛЕЩ

Тропинка вывела нас на высокий берег Клязьмы. Под ним с резким писком клубились стрижи, чертившие над тихой водой мёртвые петли. Они пировали, охотясь за мошкарой, почти невидимой, касаясь белыми брюшками воды, наслаждаясь, наверное, изяществом и свободой своего полёта. И я вспомнил вычитанное где-то, что они могут даже на какой-то миг впадать в сон, совершая эти замысловатые пируэты, а иначе откуда у них столько энергии.

Всё тем же скачущим шагом Колян прошёл к месту, где излука реки вымыла в обрывистом берегу выемку. Там медленным тусклым диском вращался водоворот, таивший под собой омут – обиталище крупных лещей и сонных сомов, и первый же заброс дал поклёвку, я выдернул из воды сверкнувшую на низком солнце плотвичку. За ней вопреки ожиданиям клюнул окунь, за ним – второй, заглотивший крючок так, что пришлось повозиться, и мой сведущий спутник заявил, что раз пришли окуни (они ходят стаей), то плотва и подлещики наверняка уйдут ниже или выше по течению.

Он пошёл ниже, я предпочёл двинуться выше. Там обрывистый берег порос колючим кустарником, но за его кромкой медленное течение свивалось в небольшие водовороты, уходящие вниз, в омут, и я рискнул, послав туда снасть. Гусиный поплавок, упав на воду, почему-то не стал стоймя, а поплыл боком, потом остановился и стал тонуть. Зацеп, предположил я, представив, как буду продираться сквозь колючие кусты, чтобы освободить снасть. Не повезло, подумал, но на всякий случай подсёк. И почувствовал упругую тяжесть, увидев, как пластиковое удилище сгибается в дугу, и понял, что там, на крючке, большая рыба, которую я никогда не смогу вытащить, потому что мы с Коляном, два олуха, не удосужились захватить сачок. И в состоянии предельного отчаяния я рванул треснувшее удилище на себя. И увидел, как из воды вывернулась сверкающая на солнце рыбина, как она описывает дугу, минуя колючие заросли, как падает к моим ногам в сухую, звенящую траву и лупит её влажным хвостом, распугивая брызнувших из-под него кузнечиков. Это был лещ, широкий, как тарелка, легкомысленный лещ, кормившийся у самого берега, на мелководье.

Подержав его в руках, Колян сказал: «Хорошая рыбка». И закинул свою снасть туда же. Но клёва не было. И там, где вращался над омутом медленный диск водоворота, поплавки лишь повторяли его движение. Мы решили сменить место, пошли дальше, миновали уцелевшую на обрывистом берегу сосну, чьи корни подмыло апрельское половодье, и за ней наткнулись на рыбака, неподвижно сидевшего на глинистом выступе, у самой воды.

Это был Володя Большаков, когда-то работавший слесарем-наладчиком на здешнем молочно-товарном комплексе, массивный человек немолодых уже лет, медлительный и всегда очень серьёзный. Все наши «деревенские» годы моё семейство регулярно наведывалось к нему, точнее, к его жене Тоне – за яйцами, творогом и огородной зеленью, потому что у них полон двор кур, грядки всё лето в буйной растительности, теплица в действии почти круглый год, и держали они до недавнего времени корову.

Здороваемся. Располагаемся шагах в десяти. Но клёва и здесь нет. Непоседливый Колян, подхватив удочку, пошёл по берегу дальше, а я присел рядом с Большаковым. У него воткнуты в берег короткие удилища донок с колокольчиками, не подающими признаков жизни. Спрашиваю:

– На сомов нацелился? Насадка-то какая?

– Их любимая – лягушки, да что-то пока не хотят. Они ближе к ночи брать начинают.

– Дома-то как дела? Помидоры астраханские созрели?

– Налились. Скажи своим, пусть заходят, Тоня рада будет.

– А корову-то зачем свели? – интересуюсь. – Столько народу к Тоне за творогом ходило…

– Невыгодно, – после паузы отвечает Володя. И ещё подумав, добавляет: – Вот и наш коровий комплекс в Заречном в конце концов закроют.

– Это почему же?

Вздыхает. Втолковывает, как нерадивому ученику:

– Знаешь, почём себестоимость одного литра нашего молока? В несколько раз дороже заграничного порошка, из которого сейчас молоко делают! Понял? Заграница нас молоком залить может!

ПОСЛЕДНЯЯ КОРОВА

Я знаю, он уволился с комплекса сам, никто его не гнал, просто не мог унижаться, получая в кассе четыре тысячи в месяц. Ехать в Москву охранником, как делают здесь многие, не захотел – скучно, а он человек рукастый, ему дело реальное подавай. И жена Тоня у него заводная – затеяла делать домашний сыр да на рынок в райцентр возить.

Но в конце концов и это оказалось невыгодным. Устроился Большаков на маленькую фабричку, изготовляющую владимирские сувениры, это в нескольких километрах от деревни, а хозяйство своё стал постепенно сокращать, начав с коровы. Она была предпоследней в нашей деревне, где десять лет назад нанимали пастуха для двадцати двух частных коров. Сейчас осталась последняя, Володи Зайцева, она самостоятельно пасётся, не уходя далеко от дома, часто – прямо на улице, у обочины.