Остзейские немцы в Санкт-Петербурге. Российская империя между Шлезвигом и Гольштейном. 1710–1918 - Сергей Гаврилов

Но Арвед фон Розен не ограничивался водкой. Широкого кругозора был предприниматель – везде успевал. В последней трети XIX века беспроигрышными инвестициями стали вложения в железные дороги. Государство было заинтересовано в развитии транспорта. Оно предлагало желающим концессии на постройку и эксплуатацию железных дорог с гарантией прибыли. Барон Розен не мог остаться в стороне. Нюх на деньги он имел отменный. Знал господин Розен, что не справляется Петербург со своей функцией окна в Европу: мелковата Невская губа, замерзает на несколько месяцев. Не окно, а узенькая форточка. Вспомнили опыт Петра I – недаром царь под конец жизни задумал окно в Европу переместить в Эстляндию и основал незамерзающий и глубоководный Рогервик, позднее – Балтийский порт (эст. Пальдиски). Придумал барон железную дорогу построить из Петербурга в Балтийский порт, чтобы и на железной дороге нажиться, и транзит в свои руки взять – хлебный экспорт, прежде всего. Смутные, на генетическом уровне, воспоминания бродили, наверное, в мозгу предпринимателя о каменных конюшнях пращура Богуслава на дороге от Котлов до Копорья.

Крепость Копорье на гравюре Адама Олеария.

Эстляндцам приходилось заведовать финансами Российской империи. Один граф Канкрин сколько потрудился! Министром финансов России во второй половине XIX века служил Михаил Христофорович фон Рейтерн, племянник поэта Жуковского. 16 лет министром финансов был. Реорганизовал российские финансы после Крымской войны, после отмены крепостного права. Он поощрял строительство железных дорог. При нем построено 20 тысяч верст железных дорог – почти вся существующая и на сегодня сеть железных дорог в европейской части России. А уж Балтийской железной дороге – как он мог бы отказать в поддержке? Гарантировал Михаил Христофорович своим землякам 5 %-ную прибыль. То есть даст дорога прибыль – хорошо. Не даст, государство убытки покроет и на каждый вложенный рубль пять копеек прибыли добавит за счет бюджета страны. При таком раскладе – кто же от участия откажется?

Крепость Копоръе. 2001 г. Фото автора.

Общество Балтийской железной дороги рьяно взялось за дело: за год (!) построили 390 верст дороги между Тосно и Балтийским портом и 45 верст ответвлений, 21 станцию, 151 мост, в том числе через такие широкие реки, как Нарова и Луга. В самом Ревеле построили вокзал стоимостью 125 тысяч рублей как головную станцию Балтийской железной дороги: там размещались помещения для правления Общества и администрации дороги. Там же построили новые каменные «конюшни» Розена – главные мастерские для ремонта подвижного состава. Но это все как-то не то. Не соответствовало размаху. Престиж требовал, чтобы вокзал был и в столице империи.

В 1872 году Общество Балтийской железной дороги выкупило у барона Штиглица Петергофскую дорогу и построило соединительную ветку между Гатчиной через Красное Село на Петербург. На ее постройку потратили 351 тысячу рублей, еще 200 тысяч – на обустройство (не на строительство!) станции в Петербурге, которую переименовали в 1872 в Балтийский вокзал. Вот теперь все срослось правильно. Балтийская железная дорога стала обслуживать движение поездов на линии Петербург —

Ревель, и на линии Петербург – Петергоф – Ораниенбаум – популярнейшие у царской семьи направления. Государь на отдых в Гапсаль – по Балтийской железной дороге. Государь на маневры в Красное Село или там на скачки в Скачки – опять по Балтийской железной дороге. Государь на отдых к петергофским фонтанам – опять по Балтийской железной дороге! Но главное, конечно, грузовой транзит. В Ревеле отстроили огромный торговый порт с причалами, складами и элеваторами. Не скупились в расходах, да и чего особо скупиться было? – сколько бы ни потратили, а 5 % прибыли государство выплатит.

Здание Петергофского (с 1872 г. – Балтийского) вокзала. 1900-е гг.

И хлынул по новой железной дороге в столицу империи поток трудовых мигрантов. По данным переписи 1869 года – то есть как раз перед началом строительства Балтийской железной дороги, – в Петербурге на заводах работало 607 эстонцев, тридцать лет спустя число эстонцев-пролетариев в Петербурге выросло в 10 раз (!) и составило более 6000 человек. Добавились к извозчикам металлисты. Получить место на заводе в Петербурге было непросто. Но земляки помогали друг другу. Из письма на родину: «Просто здорово, что хотите в Петербург приехать. Здесь, конечно, трудно найти заработок, если нет ни знакомых, ни рекомендации, но поскольку я работаю помощником мастера на Путиловском заводе, то помогу вам место получить. Правда, поиск места стоит денег, потому что придется поднести „заздравные" начальству, от которого зависит последнее слово»[135]. То есть поднести, видимо, приходилось и ходатаю, и начальству.

Балтийский вокзал в Санкт-Петербурге. Современный вид. Апрель 2010 г. Фото автора.

Если возникновение и быстрое увеличение в Петербурге прослойки трудовых мигрантов-мужчин из Эстляндии понятно и закономерно, то переселение женщин в столицу – шаг не только смелый, но прямо-таки революционный. Большая часть эстонских женщин работала в Петербурге служанками или няньками. В 1897 году в городе их насчитывалось более трех тысяч. В соответствии с духом времени их называли боннами или даже гувернантками.

Из воспоминаний Натали Эндрексон в пересказе ее дочери: «Мама была бедной сельской девчонкой. Отец рано умер. Работала служанкой по хуторам. Свой дом был развалюхой. Однажды приехала знакомая девчонка из Питера, и говорит: "Чего ты здесь мыкаешься? Езжай в Петербург, там платят гораздо лучше". И мать поехала, не зная ни слова по-русски. Ее порекомендовали в одну семью, где хозяин был военный. Поскольку у нее были щеки красные от природы, она сразу понравилась своим здоровым деревенским видом. Хозяйка сказала, что возьмет служанкой. И хозяин потом похвалил. Позднее вышла замуж за Юри Эндриксона, который в Петербурге работал машинистом на корабле».[136]

Здание Александрийского женского приюта. Июль 2010 г. Фото автора.

В 1990-е годы был распространен выезд за границу гувернантками – под предлогом изучения языка. Кажется, назывались они тогда уже о-пэр (au-pair). Целый бизнес на этом построили – девушек вывозили английский язык изучать и подрабатывать бэби-ситтерами. Нет ничего нового под луной. Немало детей Петербурга выросло на руках таких вот чухонских нянек, или «бонн». «Рано утром бонна должна прибрать комнаты и одеть детей. Хозяйка идет сама с ними гулять, а бонне дает поручения. Когда дети возвращаются, бонна должна с ними играть и работу выполнять… Рабочий день с семи до девяти. Еда скудная, досыта не наешься, воздухом свежим подышать тоже не получается. Бонна по вечерам не имеет права из дому отлучиться без разрешения… У образованных девушек, которые занимаются воспитанием детей, жилищные условия получше. Их считают членами семьи. Зарплата 15—18 рублей в месяц». Второй по популярности была работа швеи. Швея зарабатывала 60 копеек в день. Рабочий день – с девяти до девяти, то есть короче, чем у няньки. К тому же вечером швея – свободна и по выходным сама себе хозяйка[137]. Это кому посчастливилось. Были такие, кому не посчастливилось.

Газеты того времени сокрушались, что в Петербурге тысячи эстонских публичных женщин[138] – явное преувеличение в духе революционной пропаганды. Но дыма без огня не бывает. Известно, что сюжет романа Л. Толстого «Воскресение» навеян рассказом адвоката Ф. Кони о судьбе проститутки с Сенной. «Розалия Онни… была чухонка-проститутка, судившаяся с присяжными за кражу у пьяного „гостя" ста рублей, спрятанных затем ее хозяйкой – вдовой майора, содержавшей дом терпимости самого низшего разбора в переулке возле Сенной, где сеанс животной любви оценивался чуть ли не в пятьдесят копеек…»[139]. С 1862 года боролись просвященные эстляндцы в Петербурге против проституции. Графиня Ламберт (урожденная Канкрина) открыла первый приют для таких женщин, которые пожелали бы встать на путь исправления. В приютах их обучали грамоте, Закону Божьему, швейному делу. Приют для эстонок-проституток существовал при Яновской церкви. Из-за него пастора Корнелия Лаланда в конце концов и выгнали земляки. Дали ему предписание выехать из приходского дома вместе с его «бабьем» в шестидневный срок. Не поняли его благородства. К 1900 году по инициативе нового пастора Яновской церкви Конрада Фрейфельдта построен образцовый приют на Васильевском острове («Александрийский приют – родовспомогательный дом для лютеранок», позднее роддом имени Видемана, В. О., Большой пр., 49—51).