Созвездие Ворона - Вересов Дмитрий

Они помолчали, глядя на Ричарда Чивера сквозь тонированное стекло.

— Трогайте, Гордон… Знаешь старый анекдот? На дверях дома смертельно больного врач каждый день вешал бюллетень. С каждым днем состояние его пациента ухудшалось, что было соответствующим образом отражено в документе. Наконец, тот отдает душу Господу, и в бюллетене появляется надпись — «12 часов пополудни. Мистер Смит отправился на небеса». А какой-то шутник приписал ниже: «Час пополудни. Нa небесах обеспокоены. Мистер Смит все еще не прибыл!»

Глава 9. Петербург

(1)

Очнулся он от того, что кто-то пощекотал его за нос. Ничего еще не соображая, он выкинул вперед руку, кончиками пальцев ухватил что-то мягкое, пушистое, но это пушистое моментально выскользнуло, а палец ожгла острая боль.

Иван застонал и открыл глаза.

Он лежал на кухне, на мягком линолеуме, усеянном бумажными обрывками, у самого виска перекатывалась пустая бутылка, причем какой-то совершенно незнакомой породы. «Ивановская банановая». Откуда?

Из ванной доносилось тихое пение труб. В гостиной позвякивал хрустальными трубочками невидимый отсюда китайский колокольчик.

А под столом, забившись к самой батарее, шипел, выгибая спину, совершенно незнакомый черный кот.

Иван резко сел, опрокинув затылком табуретку, потер виски. Для этого мира картинка была слишком сюрреалистической и символичной, для мира иного — слишком вещественна, слишком осязаема. Снег, задуваемый в распахнутое окно, был холоден и мокр, свитер, непонятно как оказавшийся на теле, — колюч. А само тело — недвусмысленно и остро отравлено алкоголем.

Не в силах подняться на ноги, Иван на карачках дополз до ванной и завис над голубым финским унитазом.

Ему повезло: после мощного стартового проблева привычных с ранней юности повторных позывов не наблюдалось. С облегчением, переходящим в блаженство, Иван растянулся на полу, виском ощущая прохладу кафеля.

— Мур-р!

На пороге ванной материализовался любопытствующий кот.

— Бред… — пробормотал Иван Павлович. — Откуда он взялся здесь, да еще такой жирный?.. А может быть… может быть, я умер, и это начинаются те сорокадневные воздушные мытарства, о которых писал этот… как его… Петр Левин? Посмертные…

Такая возможность принесла некоторое успокоение. По крайней мере, более или менее ясной становилась линия поведения.

Иван Павлович приподнялся на локте и пристально посмотрел на кота.

Тот муркнул еще разик и утерся лапой.

— Прекратите прикидываться, Бегемот или как вас там! — отрывисто проговорил Иван. — Говорите по-русски!

Кот уселся поудобнее, задрал заднюю лапу и принялся нализывать приватные места.

— Ну, так у нас разговора не получится. Прошу вас выйти вон!

Иван дотянулся до валявшегося рядом полотенца, скрутил жгутом и попытался стегнуть кота. Зверь проворно отпрянул и убежал.

«В спальню… — грустно констатировал Иван, услышав характерный звон стекла, сбрасываемого на паркет. Уезжая, Алиска оставила на трюмо почти всю свою выдающуюся косметику, а Иван так и не выкинул ее, должно быть, в подсознательной надежде, что хозяйка когда-нибудь вернется за ней.

— Павиан! — в сердцах закричал он, вскочив, схватил швабру и ринулся в погоню.

Когда Иван вбежал в спальню, гадский кот благополучно валялся на широченной хозяйской кровати и коготками испытывал на прочность шелковое покрывало.

— Вот я тебя!..

Иван с силой обрушил швабру на кровать, но по коту промазал. Зато зацепил антикварный ночник, осыпав покрывало осколками расписных амурчиков. Кот взвился нетопырем, приземлился на туалетный столик, опрокинул любимую Алисину вазу с икебаной из сухих роз и виноградных листьев, и между ног Ивана юркнул в гостиную, где погром продолжился с новой силой.

Еще минут десять Иван гонялся за животным, в энергичных движениях и бурных эмоциях пережигая похмелье, пока яснеющее сознание не пробила мысль, в сущности, элементарная: пространство квартиры, хоть и не маленькое, но замкнутое, не считая, конечно, распахнутого окна на кухне, но ведь зловредный котяра, и отличие от некоторых, не самоубийца, и сигать с восьмого этажа не станет, так что деваться скотине при всем желании некуда. Следовательно, пространство нужно разомкнуть настоящим образом.

Так Иван и поступил — немного повозившись с замками, цепочками и шпингалетами, настежь распахнул тяжелые створки железной, замаскированной под мореный дуб входной двери и принялся выгонять кота в прихожую. Задуманное удалось наполовину — в прихожую кот отступил, но очень, зараза, ловко забился там под вешалку, куда швабра на длинной ручке никак не пролезала.

Иван остановился, подумал — и пошел за пылесосом.

Возвратился он, волоча красное шведское чудо на колесиках и грозно выставив перед собой гофрированный шланг с нацепленной щеткой.

— Сейчас ты у меня попляшешь!.. — начал Иван, перевел взгляд в направлении противника и зажмурился, надеясь растворить в темноте явившееся ему видение.

Но видение раствориться не пожелало, только ухмыльнулось и гадким голосом осведомилось:

— Ты на кого это катишь, чмо гороховое?

Леня Брюшной явился с двумя вопросами, которые казались Ивану Ларину столь же вечными и неразрешимыми, как и все остальные, мучающие по традиции русскую интеллигенцию.

Вопрос первый: где Алиса, вопрос второй: где деньги? «Какое небо голубое!» — рефреном прозвучало в мозгу: фраза была похожа на ту самую, из любимого в детстве фильма. Да и сейчас любимого. И произнесена была таким же задушевным голоском. Только вид у Брюшного был совсем не задушевный. И если по фильму Базилио с Алисой вели разговор после драки, то этот диалог, очевидно, должен предшествовать очередному избиению. Иван почувствовал это всем своим естеством и заранее стал прикидывать, куда надежнее было бы забиться во избежание новых травм.

— Слышь, литератор хренов? — продолжал допрос Брюшной. — Ты писать собираешься чего-нить?

Он присел к монитору. Летящие звездульки его в транс не вогнали. Потыкал наугад по клавишам и несколько минут, наверное, созерцал текст.

— Чтой-то за хрень? — спросил он, наконец, поворачиваясь в кресле. — Где братки, цепи, блин?! Что это за стихи? Да еще на английском! Ты что, блин, в Лондоне сидишь, Маяковский хренов?

Выросший в самой читающей стране на свете, Брюшной уважения к писательскому труду, тем не менее, не питал никакого. Первый удар отправил Ларина в угол, уже знакомый ему по предыдущей встрече. С каким счетом должна была бы закончиться нынешняя встреча Ивана Ларина с Брюшным, осталось неизвестным. Но, скорее всего, парой сломанных ребер дело бы не обошлось. Однако на этот раз вмешался ангел-хранитель. Ангел не спустился с небес, пройдя сквозь стены и двери, а предпочел более традиционный способ — вошел через дверь, которую Брюшной, как и Иван, не догадался запереть.

История повторяется дважды, пришло в голову последнему, — первый раз в виде трагедии, второй — в виде фарса.

Для спасителя ангел был одет весьма щеголевато: в черное длиннополое пальто с широкими лацканами, на голове — черное кепи а-ля Михаил Шемякин, на ногах — высокие черные ботинки на шнуровке. В руке, обтянутой черной перчаткой, незнакомец держал черный самсонитовый кейс. Обладатель такой упаковки должен был передвигаться на чем-то вроде «роллс-ройса». Возможно, поэтому Брюшной замешкался — если что и вызывало у него уважение, так это большие деньги. Лева попытался было выяснить, кто таков нежданный гость, бить, не спросив имени, было не в его правилах. Но нежданный гость придерживался иного мнения. Узрев распростертого на полу Ивана, он не стал выяснять имя и социальное положение обидчика, а, поставив кейс возле вешалки, применил боксерский хук в челюсть. Брюшной скривился и побагровел. Он понял, что допустил ошибку, явившись без своих друзей-братков. Справиться с Иваном Лариным, даже трезвым, для бандита труда не представляло, но тут пошел уже совсем другой коленкор… Пришелец быстро оценил результат и нанес новый удар, вложив в него куда больше силы. Бандит зашатался и отступил, глядя ошеломленно на гостя. По морде Брюшного не били очень давно.