Наследницы - Элизабет Адлер

— Значит, эти деньги бесследно исчезли, — огрызнулась Элиза. — На что мы теперь будем жить?

Она нахмурила свой широкий лоб и сердито поджала губы. Она рассчитывала на эти деньги, чтобы пережить трудное время, которое обязательно приходит, как весенний дождь. Но только в этом году весенних дождей не было.

— Не будь такой брюзгой, — ответила Роузи. — Ранчо Маунтджой приносит достаточный доход, чтобы содержать такую обидчивую маленькую мисс Ханичайл. Да и твоего мальчика тоже.

— Никогда не ожидала услышать от тебя такое, Роузи Хеннесси, — сердито ответила Элиза. — О да, ты все еще Роузи Хеннесси, хотя я единственная, кто знает об этом. И я не собираюсь сплетничать на этот счет ради бедного ребенка, у которого нет отца. Однако я не ожидала услышать от тебя такое, хотя ты мне не платишь со дня смерти Дэвида. Мой мальчик работает на ранчо. И перестань упрекать меня, Роузи Хеннесси. Я присматриваю за твоей маленькой девочкой со дня ее рождения. Я веду хозяйство в этом доме. И все бесплатно.

Оставив Роузи с открытым ртом, Элиза вернулась на кухню и стала сердито греметь кастрюлями, готовя ужин.

— Скоро здесь не останется ни единого цыпленка, — ворчала она. — Останутся только горчичная трава, крапива да свиные потроха, и то, если нам повезет.

Однако им как-то удалось протянуть этот год и следующий. Пока. Выжженная солнцем земля трескалась и вскоре превратилась в огромную составную картинку-загадку. Треск был таким сильным, что временами Ханичайл казалось, что земля разверзнется и они окажутся на другой стороне планеты. Каждый день приносил с собой одно и то же: изнуряющую жару, засуху, мертвое голубое небо и перекати-поле, летящее по выжженной пыльной земле.

Ханичайл ночами лежала в постели, не смыкая глаз и слушая ужасный рев голодной скотины, жаждавшей холодной воды и сочной травы, которой так много было раньше на ранчо Маунтджой. Она слышала завывание горячего ветра в проводах и дальний гудок паровоза, едущего мимо этой захолустной дыры в цивилизацию, где было много воды и никто даже о ней не думал.

Она заткнула уши, чувствуя себя совершенно потерянной и одинокой.

— Ты не должен был уходить, папочка, — шептала Ханичайл в темноту. — Ты не должен был покидать нас.

Собака, такая же длинная и тощая, как она сама, лежала на голом полу рядом с кроватью, высунув от жары язык.

Услышав рыдания своей хозяйки, она положила лапы на кровать, пытаясь слизнуть ее горючие слезы.

Вскоре был отменен «сухой закон», и Роузи уехала в Сан-Антонио отпраздновать это событие. Она взяла с собой доллары, вырученные от продажи последнего скота, так как его уже было совсем нечем кормить. Что будет с Томом, Элизой и Ханичайл, ее не интересовало.

Ханичайл сидела на крыльце, обхватив руками колени, слушала гудок паровоза и думала о том, куда он едет.

— Тебе бы не хотелось когда-нибудь увидеть Нью-Йорк, Том? — спросила она у своего друга.

Он стоял, прислонившись к перилам лестницы и глядя в небо. Услышав вопрос, Том посмотрел на Ханичайл.

— Нет, не хотелось бы. Меня не волнует, увижу ли я когда-нибудь Нью-Йорк. Я всегда хотел жить здесь, на ранчо. Это моя жизнь. Я больше ничего не знаю, да и знать не хочу. Я люблю это место, и у меня разрывается сердце, когда я вижу, как гибнет скотина. Я говорю тебе правду.

— Этого бы никогда не случилось, если бы был жив мой отец.

— Даже твой отец не смог бы повлиять на погоду. Он был просто человеком, Ханичайл. Таким же беспомощным, как и мы. Все в руках Божьих.

— Он бы берег наши деньги, а не тратил их, как моя мать, — сказала Ханичайл. — Он бы пробурил новый колодец, проложил новые трубы, и наша бедная скотина не умерла бы от голода, да и мы бы не были на грани голода…

— Ты еще пока не голодаешь, мисс! — закричала из кухни Элиза. — Ужин уже почти готов, так что мойте руки и садитесь за стол.

Втроем они ужинали молча. Том смотрел в тарелку с пустым супом, избегая взгляда матери, и думал о том, что будет с ранчо. Оно было на грани вымирания. «От него ничего не осталось, кроме этого старого дома, хозяйственных построек и кое-какой техники, — с горечью думал он. — Здесь уже нет для меня работы, кроме ухода за двумя лошадьми и заботы о Ханичайл».

Том скосил глаза на девочку. Она смотрела в тарелку, но он знал, что она не видит в ней супа. У нее был пустой взгляд, какой бывал всегда, когда она думала об отце. С волосами, зачесанными назад и сплетенными в тугую золотистую косу, с потерянным взглядом голубых глаз она, по его мнению, казалась старше своих двенадцати лет.

«Детство уходит от нее, — думал Том с печалью. — А то, что от него осталось, быстро испарится с такой мамашей, как у нее. Роузи не имела права тратить деньги, не думая о дочери. Что теперь с ней будет?»

Не в силах есть, Том отложил ложку. Мать вопросительно посмотрела на него, но ничего не сказала. Да и зачем было говорить, когда она знала, о чем он думает. О том же, о чем думала она сама: нет травы, нет воды, нет скотины — и нет денег. Что они теперь будут делать?

Элиза вырастила сына одна. Жизнь ее была трудной, но она не боялась тяжелой работы и бедности, которую слишком хорошо помнила; бедности, опустошающей душу, когда нет работы, когда не знаешь, где достать кусок хлеба, когда хозяин выгоняет тебя с насиженного места. Все это было до того, как Дэвид Маунтджой нанял ее в домоправительницы. И вот сейчас, из-за Роузи, она снова испытывает страшную бедность.

— Ты должна была заставить Роузи выплатить тебе жалованье, — сказала сердито Ханичайл. — Единственное, что она умеет, так это тратить деньги. И тратит их на всякий вздор: меха, украшения, туалеты и прочую ерунду.

Она в отчаянии посмотрела на Элизу с ее милым округлым лицом, пышной грудью и горделивой осанкой, на женщину, которая ее любила и которая заботилась о ней всю ее жизнь. Затем Ханичайл перевела взгляд на Тома: высокий, гибкий и сильный, с глазами такими темными, что она видела в них свое отражение. Он был ее верным другом, ее единственным другом, ее опорой в жизни. Элиза служила буфером между ней и Роузи, а Том служил буфером между ней и остальным миром: школой и другими детьми.

Сейчас им придется искать себе другую работу, чтобы зарабатывать на жизнь, и она ужасно боялась потерять их. Дрожавшей от негодования рукой Ханичайл бросила на стол ложку.

В этот момент она так сильно ненавидела Роузи, что желала ей смерти. В гробу должна была лежать Роузи, а не ее отец. Это на гроб Роузи они должны были бросать горсти земли; это Роузи должна была быть на небесах, а не в салунах Сан-Антонио, тратя последние деньги от продажи последней полуголодной скотины.