Маленькая балерина - Ольга Смецкая

Моя шишка отозвалась дергающей болью. Свеча чуть не выскользнула из вспотевших пальцев.

– Кто ты? – снова спросил Титус.

Указатель закачался, как маятник, и с легким шелестом начал вращаться вокруг собственной оси. Остановился на секунду, лишь для того чтобы сидящие за столом наблюдатели хором произнесли «в», и продолжил вращение. За «в» последовало «р», потом «у», потом «б»…

У меня пересохло во рту гораздо раньше того момента, как прозвучало заключительное «я». Итак, к нам пожаловал дух Иды Врублевской.

– Ида, ты ответишь на наши вопросы? Барабанная дробь усилилась, указатель метнулся к отметке «да».

– Вопросы, – приказал Арсений.

И вопросы посыпались градом. Кого-то интересовало здоровье, кого-то – проблемы в бизнесе, кто-то волновался по поводу мужа. Честно говоря, я не вникала. Я впала в странный ступор. Что это, массовая галлюцинация, или…

– А вы, Саша? – вдруг услышала я. Арсений Титус смотрел на меня в упор. – Что же вы не спрашиваете?

Я растерялась.

– Быстрее, Саша. Я ощущаю вибрацию. Дух покидает нас.

Вдруг, помимо моей воли, губы произнесли:

– Что происходит?

Указатель закружился с бешеной скоростью. Наблюдатели только и успевали перечислять буквы: "к", "а", "р", "т", "и"…

– Картина! – раздался то ли вздох, то ли всхлип. Оказалось, что я сама его и издала. А может быть, я просто схожу с ума?

Внезапно в окно кто-то постучал. Все в ужасе застыли.

– Это еще кто? – хрипло пробормотала Гала и шире распахнула створку.

В комнату влетела птица и, описав три круга над головой Лизы, вылетела вон.

Барабанный ритм смолк. Повисла пугающая тишина.

– Нет! – воскликнула Гала и порывисто обняла окаменевшую Лизу.

– Я прекращаю сеанс! – заявил Арсений и с шумом поднялся из-за стола.

Все разом заговорили, комната наполнилась голосами.

– Убирайся отсюда, – неожиданно произнес кто-то мне в ухо шелестящим шепотом. Я резко обернулась, но увидела лишь черные атласные спины. Я так и не поняла, кто это сказал – мужчина или женщина. Свеча в моих дрожащих руках погасла.

– Нехороший знак, – пролепетала бледная как полотно Нора. Она встала со своего места и подошла ко мне.

– Что? Свеча? – спросила я непослушными губами.

– Нет, птица. Очень нехороший знак.

На ватных ногах я вернулась в гостиную. Я была рада, что выбралась из той пугающей комнаты. Совершенно трезвый Шмаков в накинутом на плечи черном плаще выглядел как романтический герой авантюрного фильма. Не хватало только шпаги. Вместо шпаги на нем висела пышногрудая блондинка. Она громко хохотала и тащила свой трофей на улицу.

Меня всегда поражала способность Шмакова моментально трезветь. Я с досадой отвернулась.

У камина Олег Монахов о чем-то оживленно беседовал с Арсением Титусом. Через его руку был перекинут атласный плащ. Значит, он тоже был на сеансе. Так же как и Шмаков.

Здесь, в шумной, залитой светом гостиной, казалось, что все только что виденное не более чем искусный трюк.

Я почти не сомневалась в том, что весь сеанс был подстроен, от начала до конца. Но тогда откуда они узнали про картину? А главное, откуда ночью взялась птица?

Я ощутила чей-то пристальный взгляд и обернулась. Олег Монахов с улыбкой смотрел на меня. Он был один, Титус исчез.

Я подумала, что выгляжу глупо в дурацком плаще, со свечой в одной руке и бокалом вина в другой. Поспешно стянула плащ и бросила его на спинку стоящего поблизости кресла. Распрямила плечи. Под взглядом Монахова я почему-то занервничала. Монахов последовал моему примеру и освободился от своего плаща. Повесил его на диван и подошел ко мне.

– Интересно, где они раздобыли дрессированную птицу? – озвучил он вопрос, который мучил и меня.

– Знаете, Олег, – нервно рассмеялась я, – именно об этом я и думала.

– Ну, и что скажете?

– У нас в институте была кафедра режиссуры цирка. Однажды я разговорилась с одним из «цирковых» по поводу фокусов. И он объяснил, что основной принцип любого фокуса – это ловкость и отточенные до совершенства движения. Плюс – технические приемы. Любой фокус – это правда, замаскированная под сказку для взрослых.

– Стало быть, вы считаете, что весь сегодняшний сеанс – не более чем фарс?

– Ну, почему сразу фарс? Скорее, спектакль… – задумчиво произнесла я.

– Вы сегодня прекрасно выглядите, – понизив голос, Монахов склонился ко мне. Случайно или нарочно, он коснулся губами моей щеки. На секунду у меня закружилась голова. – Вам бесконечно идет это платье.

– Спасибо. – Я натужно закашлялась, прочищая вмиг охрипшее горло.

Свечка выпала из ослабевших пальцев. Мы вдвоем бросились ее поднимать. Рука Монахова накрыла мою ладонь. Я окончательно смешалась.

– Это свеча из самого Иерусалима, опаленная Благодатным огнем, – прошептал он, не отпуская мою руку.

– Так-так-так… – раздался рядом насмешливый голос. В метре от нас стоял Шмаков и покачивался с носка на пятку. Я быстро выдернула свою ладонь из монаховского плена. – Я, видишь ли, спешу, думаю, что ты тут скучаешь в одиночестве, слезы льешь…

– Не глумись, – усмехнулась я. – Ты так спешил, что даже запчасть потерял.

– Какую запчасть? – притворно удивился Шмаков.

– Длинноногую и белокурую.

– Алекс, что я слышу? Ты ревнуешь? «Катастрофа!» – подумала я и почувствовала, как краска заливает лицо.

– Простите, – Монахов выпрямился во весь свой рост, тряхнул головой и прищурился: – Я вам не мешаю?

– Какая потрясающая деликатность, сэр! – Шмаков сложил губы трубочкой, присвистнул и склонился в шутливом поклоне.

– Шмаков, прекрати, – тихо попросила я и с досадой отвернулась.

– Вы Лизу не видели? – спросила неизвестно откуда взявшаяся Нора. По крайней мере, я не заметила, как она подошла.

– Нет, – ответил Монахов. – А что случилось?

– Да мы сами с Галкой в недоумении. Стояли тихо-спокойно, разговаривали, вдруг Лиза сорвалась и куда-то умчалась.

– Вот черт, – пробормотал Монахов, – я найду ее. Он развернулся и направился к выходу.

– Герой! – Шмаков растянул губы в презрительной ухмылке и похлопал в ладоши.

– Ох, Дэн, не до шуток сейчас, ей-Богу, – вздохнула Нора, – особенно в свете последних событий. Садовник, птица эта дурацкая. Я в шоке.

Нора действительно выглядела встревоженной. Она теребила в руках незажженную сигарету и нервно оглядывалась.

Значит, птица – это не искусный фокус, а горькая реальность.

– Мне тут в голову мысль пришла… – Нора сглотнула и как-то странно на меня посмотрела. – А что, если птица – душа садовника. И прилетала она за Лизой?

Рим, октябрь 1947 года.

В номере у Кары сильно разболелась голова. Она переоделась в серый дорожный костюм с розовой блузкой, упаковала вещи в чемодан, намочила полотенце, скрутила его жгутом и легла на кровать. Накрыла полотенцем лицо.