Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть IV. Демон и лабиринт - Александр Фурман

Место это находится довольно далеко от города: дорога в один конец, как говорят, занимает больше трех часов. Если выход, допустим, в десять, плюс шесть часов в дороге, плюс час там, – значит, обратно все вернутся не раньше пяти. А поскольку это последний день, на вечер запланирован итоговый концерт или как там это у них называется, на котором мы, собственно, и должны будем выступить, а также прочие церемонии, связанные с торжественным закрытием сбора. Ясно, что завтра у нас уже не будет никакой репетиции, поэтому всю подготовительную работу нужно закончить именно сегодня.

Пока челябинцы, весело переругиваясь, налаживали свет и подключали микрофон, Фурман в ужасе прогуливался по сцене, пытаясь представить, как через несколько минут он будет принуждать свое одеревеневшее тело изображать какого-то другого, условного человека, с другой походкой и жестами, а его голос будет ненатурально громко произносить нелепые, вычурные, совершенно не вдохновляющие его самого монологи «от чужого лица», которое он должен нацепить на себя, как маску… Вот кошмар! У Фурмана аж зубы застучали… Никак не унять эту дрожь. Господи, какое мерзкое притворство. И как это люди могут по доброй воле становиться актерами?

– Что, Фур, уже начал потихоньку примериваться к роли? – сочувственно спросила Ирина. – Я просто смотрю, ты бродишь по сцене, как лунатик, и губами шевелишь.

– Н-да… Но пока что-то с трудом получается, – ответил он прерывающимся голосом. – С детства, можно сказать, на сцену не выходил. Довольно пугающее ощущение.

– А, ну это дело привычки. Я вот, помню, тоже однажды… – Ирина начала рассказывать какую-то историю, но тут ее грозно призвали что-то доделать, и она, извинившись, убежала.

Фурман стал еще раз перечитывать свой первый монолог… Неужели кто-то думает, что набитый школьниками зал будет сидеть и внимательно вслушиваться в эти слюнявые романтические бредни про город, одиночество, машины и огни? После трех бессонных ночей? Черт! Да этот текст вообще никуда не годится! Почему он сразу не заметил, насколько все здесь надуманно и вымученно? Уважение к Игорю помешало? Ведь Фурман и в самом деле был приятно поражен, когда выяснилось, что «настоящий» коммунар – по совместительству еще и брат-писатель… Но это же какой-то чудовищный литературный провинциализм. И что теперь с этим делать? Ясно, что «сыграть» у него не получится: он просто не сможет произнести со сцены эти чужие слова. Он и не хочет их произносить. У него язык не повернется. Все его тело противится… Нужно отказаться от роли. Конечно, это будет воспринято всеми как предательство. Их мало – кто будет играть? Получается, что из-за каких-то его эгоистических «переживаний» вся постановка оказывается под угрозой и все их двухдневные усилия могут пропасть даром. Может, взять другую роль, попросить поменяться с кем-нибудь? Нет. Нет. НЕТ! Затея со спектаклем с самого начала была ошибкой. Они поддались на Машкино давление, а в результате просто спрятались от всех, забились в какую-то щель… Ладно, это сейчас не важно. Как он объяснит остальным свой отказ? «Вдруг невыносимо разболелась голова»? Ну-ну. Ведь эту ложь тоже придется как-то «играть» – и в чем тогда разница?.. Не надо ничего объяснять. Объяснить невозможно. И эти жалкие объяснения никому не нужны. В любом случае его отказ станет для всех ударом. Они огорчатся, обидятся, посчитают его предателем «общего дела». Легко представить, какими глазами они все теперь будут смотреть на него. А ведь им еще предстоит возвращение. Готов ли он вынести это?.. Наверное, после того как он им скажет, ему лучше сразу уйти. А там будет видно. Но если они решат продолжить без него, то время для них по-прежнему дорого, и будет глупо тратить его на бессмысленные разговоры.

Фурман попросил минутку внимания и негромко объявил со сцены, что не сможет играть в спектакле. Но ему пришлось с кривой усмешкой повторить это еще раз для тех, кто не понял или не поверил своим ушам. Общей реакцией была тихая растерянность. «Ты случайно не заболел? – заботливо спросили они. – Как ты себя чувствуешь вообще? Температуры нет? Ничего не болит? А то тут в городе, говорят, бродит какая-то особо вредоносная инфекция… Или, может, голова? Фур, поискать тебе таблеточку?» Нет, твердо ответил он, у меня ничего не болит, и я не болен. Просто я не-мо-гу. Не могу. Правда не могу. Всё.

– Ну, что будем делать? – с грустной надеждой спросила Соня у Машки.

Та мрачно хмыкнула:

– А чего ты у меня-то об этом спрашиваешь?

– Ну как же, ведь ты у нас вроде как за главного…

– Я?! Знаешь что, Друскина… Спасибо тебе, конечно, за такую высокую оценку моих скромных творческих способностей, но для меня это, пожалуй, слишком большая честь… Ладно, лучше будем считать, что мы это уже проехали. Короче, ты задала мне вопрос? Отвечаю на него с присущей мне прямотой: лично я думаю, что пора закрывать эту лавочку.

– Подождите, – вмешался Фурман, – почему так сразу все закрывать? Время же еще есть. И ничего катастрофичного пока не произошло. Мою роль вполне может взять на себя Морозов. Если он на это согласится, то его роль, скорее всего, придется сократить. Но в целом это мало на что повлияет. Игорь, как ты считаешь, можем мы так сделать?

– Да конечно, валяйте, сокращайте еще! Чего мелочиться? И вообще, чего меня спрашивать? От меня там и так уже ничего не осталось. Кстати, мою роль тоже легко можно вырезать, если надо. В целом-то никакой разницы уже нет…

– Так, минуточку! – встрепенулся Морозов. – Прежде чем мы начнем принимать какие-то важные для нас всех решения, я хотел бы еще кое-что уточнить у Фура. Наедине, если никто не против.

Усмехнувшись, Фурман пожал плечами.

– Тогда мы с Сашей, с общего разрешения, берем двухминутный тайм-аут.

– Нам всем выйти? Чтобы вы могли побыть наедине, – обиженно спросила Соня.

– Нет, вы можете остаться здесь, – хладнокровно ответил Морозов. – Мы просто отойдем немного в сторонку…

…Саня, я буду говорить с тобой прямо, как с другом. Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что твой совершенно неожиданный выход из игры довольно сильно осложняет наше и без того непростое положение. Я не собираюсь упрекать тебя или уговаривать пересмотреть свое решение. Ты имеешь полное право так поступить, как и каждый из нас. Но мне все же хотелось бы лучше понимать, что происходит. Потому что еще днем ты, на мой взгляд, был настроен вполне позитивно. Ты можешь мне ответить откровенно в двух-трех словах, что заставило тебя так резко изменить свою позицию? Поверь, это останется строго между нами.

Фурман покивал, пытаясь справиться с волнением.

– Если объяснять совсем коротко, то, когда я вышел на сцену и представил, что произношу на публику эти пошлые напыщенные монологи, меня чуть не вырвало.

– И что, это все?..

– Как на духу.

– Да… Ситуация, оказывается, куда проще, чем я думал. А с другой стороны, если все обстоит именно так, как ты говоришь, то в целом дело намного хуже… Ты же знаешь, я полностью доверяю твоему литературному чутью. Правильно ли я тебя понял: ты утверждаешь, что ладушинский текст – это полное и абсолютное говно?

– Ну нет, не абсолютное, конечно. Как известно, нет пределов совершенству… Там есть и какие-то более или менее удачные куски. Но на мой, так сказать, личный вкус все это очень слабо.

– А как же так получилось, что мы все дружно согласились это ставить?

– Даже и не знаю. Видно, помрачение какое-то на всех нашло. Кроме того, мы ведь попытались кое-что там улучшить, порезали сильно… Но, если честно, у меня просто язык не поворачивается произносить эту муть вслух перед людьми.

– Спасибо, я тебя понял, – задумчиво сказал Морозов. – Тогда последний короткий вопрос: как, на твой взгляд, нам теперь следует поступить со всем этим?

С учетом того, естественно, что твой отказ уже является неотменимым фактом.

– Ситуация, с одной стороны, очень деликатная. Как бы там ни обстояло дело с чисто литературной точки зрения, но будет совершенно неправильно, если в результате мы рассоримся с Игорем, и он на нас смертельно обидится. А такой исход вполне возможен… Мне теперь, естественно, неудобно давать вам какие-то советы. Но, по-моему, эту постановку еще можно попробовать довести до ума. Я уже предлагал такой вариант: если бы ты взял мою роль… ну, и так далее.

– Ладно, я приму этот вариант к сведению. Но я бы очень просил тебя в любом случае остаться с нами до конца и помогать хотя бы своими советами. Могу я на это рассчитывать?..

Когда они вернулись к остальным, Морозов бодро объявил, что как старший по званию явочным порядком принимает на себя руководство всей операцией.

– А можно узнать, какое у тебя звание? – с недоверчивой улыбочкой спросил Номинал. – Если это не секрет, конечно.

– Морозов у нас числится генералом морской кавалерии! – отрапортовала Друскина.