Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть IV. Демон и лабиринт - Александр Фурман

В общем, Машка не то чтобы всех убедила, но некую заманчивую мысль перед коротким сном в головы заронила. А когда Наппу вернулся с ночного заседания совета командиров (на которое он был допущен, видимо, как коммунар) и ворчливо стал укладываться спать, все, ехидно ухмыляясь, вспомнили ее «криминальное» предложение.

Появившиеся утром челябинцы идею «параллельной» театральной постановки приняли на ура (оказалось, что торчать в отрядах и развлекать незнакомых детишек им тоже не слишком интересно; как с усмешкой пояснил Игорь, они здесь сами находились в неофициальном статусе любимых детей, которые просто ненадолго заехали домой на каникулы, и не считали себя обязанными вкалывать). Но Фурман настоял на том, чтобы московская четверка провела последнее закрытое совещание перед принятием такого серьезного решения, и потребовал еще раз тщательно взвесить все «за» и «против». Главным в его списке «против» было окончательное замыкание их компании в пионерской (где они, на его взгляд, и без того чересчур обжились) и полное выпадение из сбора как общего дела. Хотя именно ради участия в этом общем деле они сюда и приехали. Устроив очередной приятный «междусобойчик», они не выполнят свою задачу и ничему новому не научатся. Соня погрустнела и задумалась. Но тут слово взял Морозов, который заявил, что с точки зрения методики организации коллективных творческих дел он, если честно, пока не увидел здесь ничего нового или необычного. Больше того, уже понятно, что в рутинной отрядной работе этого и нельзя увидеть, потому что все используемые в ней творческие приемы давным-давно стали общим местом и просто тупо повторяются из года в год. Так зачем тратить драгоценное время на то, чтобы в очередной раз их «изучить»? Да, надо откровенно признать, что даже просто сидеть и ничего не делать в этой маленькой компании нам всем намного интереснее, чем в любых так называемых «разновозрастных детских коллективах». Я просто констатирую это как факт, сказал Морозов. В этой ситуации у нас остается только два варианта действий. Или немедленно бросить все это к чертовой матери и ехать в Москву, или попытаться собственным героическим и уже без всяких оговорок творческим усилием создать здесь некую «другую реальность». Которая в случае удачи – и в этом Машка права – могла бы стать нашим ответным даром если и не всей этой огромной, ничего не понимающей толпе, то хотя бы тем нескольким действительно замечательным людям, с которыми мы здесь успели вчера познакомиться. Не исключено, что именно для этой цели абсолютно беспомощная в литературном отношении ладушинская сказка как раз и сгодится. Особенно если проложить ее несколькими хорошими песнями в нашем исполнении.

– Ну, Морозов, ты меня приятно удивил своим выступлением, – призналась Машка. – Лучших аргументов я бы не нашла. Даже если бы очень долго старалась.

– Всегда пожалуйста.

Фурман понял, что этих двоих ему уже не переспорить, а поскольку на Сонину поддержку рассчитывать не приходится, обсуждение можно считать законченным. Заждавшимся челябинцам объявили: будем ставить.

Игорь, видимо, был настолько поражен самим фактом своего писательского признания со стороны высоко ценимых им москвичей, что почти безропотно (лишь мучительно краснея и молча качая головой) принял жесткие редакторские замечания Морозова, который посоветовал безжалостно выбросить из текста огромные куски – ради придания ему большей театральной динамичности и сценичности. В результате произведенных сокращений сказка уменьшилась примерно на треть, а несколько персонажей бесследно исчезли. Фурману было жалко Игоря, но его произведению критика явно пошла на пользу. К обеду литературная часть работы была завершена, и одна из местных выпускниц, горячо присоединившаяся к их творческому коллективу, унесла исправленную рукопись к себе на работу, чтобы до вечера успеть перепечатать ее на машинке (двух закладок по четыре копии должно было хватить на всех).

Вторая половина дня ушла на обсуждение песенной программы, продумывание режиссуры и распределение ролей. Почему-то все стали дружно настаивать на том, чтобы роль Молодого человека исполнял Фурман. В глубине души эта перспектива его ужаснула, но отвертеться ему не удалось. Ирина охотно взяла на себя роль его девушки, Володе-Номиналу поручили роль немногословного отца, Морозов с большим скрипом согласился сыграть друга главного героя, к которому уходит его девушка, а Игорь Ладушин, ухмыльнувшись, выбрал себе роль нехорошего мужика. Машка играть на сцене отказалась, так как на ней держалась вся музыка, да и пение в значительной мере, а Соня сказала, что она лучше подумает над художественным оформлением и сделает какие-нибудь минималистские декорации из подручных средств. Еще одной выпускнице, пожелавшей принять участие в постановке, досталась маленькая роль злобной тетки-бюрократки, а всех прочих персонажей, включая банально-сентиментальный образ матери главного героя, пришлось просто выбросить из уже сокращенного текста за неимением актеров.

Когда Игорь наконец смог дозвониться девушке, которая занималась распечаткой, и сообщил ей о последних изменениях в сценарии, выяснилось, что ее рабочий день уже подходит к концу, но сделать она почти ничего не успела. Дома у нее машинки не было, поэтому закончить она сможет только завтра к обеду. Это было очень плохо, ведь времени на заучивание текста и репетиции оставалось в обрез – фактически только полдня завтра и ночь…

– Ладно, если следующую ночь придется провести без сна, то сегодня стоит лечь пораньше и выспаться, – деловито сказала Машка.

– А что будет, если мы не успеем все сделать? – с легким испугом поинтересовалась Соня.

– Друскина! Не задавай глупых вопросов! Просто мы должны постараться все успеть.

Утром Фурман, мучимый мыслью, что из-за этой дурацкой постановки они совершенно выпали из сбора, отправился в свой отряд. Оказалось, там тоже готовили какие-то веселые сценки к завтрашнему итоговому общему представлению. Встретили Фурмана вполне приветливо, удивились, куда он пропал, и с ходу поручили ему малюсенькую роль с единственной фразой. В нужный момент он должен был выйти на сцену (действие происходило в условной сельской местности), громко произнести: «Федот, уже падают листья!» (в том смысле, что, друг, прошло уже очень много времени), демонстративно загоготать: «Бу-а-а-гы-гы!» и удалиться за кулисы. Его пробным исполнением командир остался недоволен: слишком тихо и не смешно. Второй раз получилось уже получше, но над интонацией придется еще немного поработать. Ничего, он наверняка с этим справится!.. Внимание, переходим к следующему эпизоду!

И сюжеты, и юмор в сценках были не просто очень примитивными, но еще и вторичными, позаимствованными «из телевизора». Фурман не утерпел и мягко предложил улучшить пару деталей, но его со спокойной готовностью поставили на место: мол, у нас здесь своя жизнь, всё под контролем, и менять ничего не надо. Высидев для виду пять минут, он потихоньку ушел.

Встречаться ему сейчас ни с кем не хотелось, и он решил в одиночестве побродить по школе. Ну почему, почему все складывается так неправильно?! Мимо.

В пустом гулком коридоре он постоял перед знаменем. И еле сдержал вдруг накатившие слезы…

Он должен собраться с духом. Еще не все потеряно.

И ведь он отвечает за то, чтобы по крайней мере для двоих – Сони и Морозова – их первая поездка на сбор и встреча с коммунарством не прошли так бессмысленно и бездарно. Какая дикая нелепость: оказаться здесь и ничего не увидеть, ничего не почувствовать! Наппу прав, они сами себя наглухо заперли в пионерской, отгородившись от сборовской жизни. Конечно, нырять в нее пришлось бы каждому поодиночке, а это всегда очень страшно в первый момент в окружении незнакомых людей… С другой стороны, разве то, как здесь организована работа в отрядах, соответствует коммунарским идеалам и принципам коллективного творчества? Как можно требовать от кого-то погрузиться в эту детсадовскую скуку? Ради чего? Что же делать?

Вскоре на него наткнулся возбужденный Морозов: Саня, где ты ходишь, распечатку уже давно принесли, все ждут только тебя! По дороге в пионерскую он сообщил Фурману две важных новости. Во-первых, Ладушину удалось договориться с начальством, и сегодня после восьми вечера москвичам разрешено на полтора часа занять школьный актовый зал для, так сказать, генеральной репетиции. Почему сразу «генеральная»? Вопрос поставлен правильно, и ответ на него содержится во второй важной новости. Она касается общего плана сбора. Завтра утром сбор в полном составе отправляется в традиционный большой поход к какому-то местному мемориалу.

Место это находится довольно далеко от города: дорога в один конец, как говорят, занимает больше трех часов. Если выход, допустим, в десять, плюс шесть часов в дороге, плюс час там, – значит, обратно все вернутся не раньше пяти. А поскольку это последний день, на вечер запланирован итоговый концерт или как там это у них называется, на котором мы, собственно, и должны будем выступить, а также прочие церемонии, связанные с торжественным закрытием сбора. Ясно, что завтра у нас уже не будет никакой репетиции, поэтому всю подготовительную работу нужно закончить именно сегодня.