Беседы об искусстве (сборник) - Огюст Роден

Этот драгоценный урок терпения мы бы слышали отовсюду, если бы умели слушать.

Его преподала бы нам любая женщина своим примером. Но к терпению она без усилий добавляет героизм… Увы, неужели теперь приходится воздавать ей хвалу только в прошедшем времени? Влекомая к собственному упадку упадком мужчины, женщина сегодня выбита из колеи и с ужасающей быстротой теряет свои древние добродетели, изменяет себе…

Горестная и трогательная драма домашнего очага, где женщине отводилась роль ангела-хранителя!.. Не будем отчаиваться, она все еще умеет любить. Какие силы разрастаются в ней, когда она любит! Как она творит жизнь! И как неукротима, когда защищает свое гнездо!

Собор, огромный тысячелапый зверь…

Тимпан среднего портала.

Христос и Богоматерь сильно пострадали. Из-за этих повреждений кажется, будто барельефа коснулась рука самого Микеланджело. Его красота только выиграла; случай, который порой выручает бедняков, послужил и этой скульптуре. Количество темнот сократилось, и впечатление издали стало более цельным.

В барельефе этого тимпана вновь обнаруживаются характерные черты античного саркофага. Множество упрощений в зрительных эффектах, удивительно приспособленных к огромности здания.

Избранные справа, отвергнутые слева. Избранные составляют единое целое, без пустот и дробления; барельеф компактен. Грешники тоже составляют единое целое, но благодаря движению их ног под туниками видны просветы: это единственный эффект перспективы во всей композиции, кроме другого, большого, который дает основание, отделяющее верхний барельеф от нижнего. – Внизу отбрасывают тень черные фестоны.

Мне плохо виден второй барельеф: несколько эффектов, опять черные фестоны, тени внизу. Однако он тоже красив, я это чувствую.

Но третий барельеф гораздо больше. Святые на звездчатой дуге архивольта воскрешают в памяти другой, необъятный свод, усеянный настоящими звездами. То, что я вижу, наделено аттическим величием, тут сама античность с ее бессмертной мудростью – той мудростью, которая уже не удовлетворяет наши бедные больные умы. Мне доказано еще раз: нет никакой другой жизненной правды, кроме правды вкуса и порядка.

Третий портал почти византийский. Какое мастерство! Это напоминание об Азии: мумия с человеческими чертами; ее одеяние – настоящий саван. – Женщины словно в хоре Эсхила: бесстрастные, непоколебимые, головы едва наклонены. Лишь у одной выступает предплечье; все прочие линии приглушены. – Ангелы ассирийские: ни кротости, ни доброты. Широкий рукав одного из них наводит на мысль о движении мощного дикого зверя. У склонившегося ангела и у того, что воскуряет фимиам, тоже ассирийские жесты. Христос в складчатых одеждах сияет лучами на Своем престоле. Своими раскрытыми, разведенными в стороны руками Он вершит правосудие. Его одеяние по традиции напоминает тогу. Ускоряющийся ритм танца увлекает ангелов, несмотря на тугие складки их хитонов и оставшиеся сомкнутыми ноги.

Угадываешь в этих позах законы – непреложные, неумолимые, отвлеченные, как Символ Веры, который сам по себе монумент, краеугольный камень и основа религии. Эти законы – государственная необходимость; они объявляют еретической любую поправку.

Почти все украшения в византийском стиле. Сами фигуры подчинены ему: человеческое существо мельчает по мере удлинения колонны. Тут можно видеть некоторое проявление варварства, но это всего лишь видимость, поскольку синтез неизменно выдержан. Здесь есть основное. В расположении и фигур, и украшений главенствует высокая геометрия.

В ветвящемся орнаменте человек соизмерим с птицами и львами, сражается с ними. Для них и над ними только тень и свет. Одно лишь божественное выше человека, животных, растений. Сначала удовлетворялись резными гирляндами на стенах, украшением дверей и окон. Сюжет появился много позже. Со временем он возвысился до Бога. Потом место Бога занял человек, и все пришлось начинать заново.

Я совсем недавно видел ренессансную церковь, где квадратный контрфорс, круглая башня и стена производили впечатление багета, – это доказывает, что самая крупная форма может давать тот же эффект, что и самая мелкая.

Большой свет, широкие линии горизонта. Поезд, убегающий вдаль, словно жонглирует искусственными облаками.

Мой взгляд возвращается к дороге. Как я люблю все это, все эти проявления жизни, которые встречаю на своем пути! Маленький домик на обочине: очаровательное гнездышко маленьких людей… Но вот автомобиль: издали завидел человека, переходящего дорогу, и мчится на него, словно в гневе! Все, что перед ним, его раздражает.

Я продолжаю свой путь. Можно начать его с любого конца. Разницы нет, это всегда красота в согласии с природой. Нет никакого начала: стоит сделать первые шаги, и появляется свет.

4

Невер

Этот собор – леса в небо.

Он берет разбег, устремляется ввысь, потом делает передышку, отдыхает на опорах первого яруса; затем сооружение возобновляет свой подъем к небесам и останавливается лишь на крайнем пределе человеческих сил.

Я пожинаю свои мысли с пользой и радостью только на ветру, овевающем фасады, в тени нефов, в прелести ясного утра.

Сегодня я сам хозяин своей жизни.

Эти прекрасные массы теней, прекрасные массы света, полутонов – какая энергия! Всему этому готика придаст форму. И я чувствую, как готические соки растекаются по моим венам, подобно живительным сокам земли, что питают растения. Это кровь наших предков, выдающихся художников! До чего же редки сегодня умы, приобщенные к их геометрии, в которой вся человеческая мудрость, вся вера! Но после застигшей нас бури придут новые поколения: они-то и воздадут должное этим камням – священным, потому что они отмечены бессмертной мыслью.

Какое глубокое впечатление с первого же взгляда внушает мне эта величественная архитектоника! Она граничит с совершенством.

Мощь, в которой заключена духовная красота архитектуры, предстает здесь во всем своем богатстве.

Лучам света, проникающим внутрь здания, нравится его безлюдье.

Какая ошибка полагать, что готический стиль определяет стрельчатая арка! Неверская церковь Сент-Этьен совершенно круглоарочная: романская, стало быть? Но нет! Здесь присутствуют все основные черты готики, так что недостаточно одной детали, чтобы характеризовать целое.

Романский декор, представленный большими, глубокими, наложенными друг на друга нишами, – это память о крипте.

Аркатурный пояс, наружный контрфорс, поддерживающий стены. Сверху – короткие, толстые, мощные, с крупными навершиями пучки колонн; их одушевленные волей аркады кажутся кариатидами.

Неф залит мягким светом, который так любил Рафаэль. Есть тут и прозрачность Клуэ.

Греки прежде всех и прежде нас постигли эту магию света. Готические мастера усвоили ее сами по себе, потому что в природе человека восхищаться солнечными эффектами и использовать их, руководствуясь непосредственным чувством. – Здесь достигнуто впечатление незыблемости, подчеркнутое колоннами.

Тот же дух, что сотворил Парфенон, создал и собор. Божественная красота! Только здесь больше тонкости: собор, если осмелюсь так выразиться, подернут неким светящимся туманом, где свет не струится, а спит, словно в лощинах. Те, кто бывал в этих нефах в утренние часы, поймут меня.

Три капеллы – тройной восторг!

Тем не менее во всем ощущение какой-то сырости, покорности – отдает тюрьмой. Это приводит мой ум к изначальному замыслу – страдание, жертва, любовь – вот что породило собор.

Снаружи апсида церкви с ее маленькими капеллами, которые лепятся к более высокой, объединяющей их, напоминает гробницу Адриана.

Прелестная удивленная Богоматерь: Дитя ищет грудь; но она рассеянно играет с Ним, забывшись, еще не совсем осознав, что стала кормящей матерью.

Святая святых чернеет в глубине хоров, придавая больше яркости золотому блеску свисающих ламп. Только в соборах с такой любовью пестовали эту магию потустороннего света. Он сияет на плитах пола, бросает отблески, горизонтально, наискось прорезает лучами массивные тени. И повсюду она у себя дома, эта царица полутонов.

За алтарем тень уплотняется в разделенной на ячейки апсиде. Это амбар, где спит зерно, винный погреб, откуда однажды прольется вино Господне… Только небольшие витражи, где резко очерченные святые мученики выделяются на ангельской синеве, освещают эти сумрачные приделы, эти гробницы.

Людовик XIV подарил этой церкви решетки дивного изящества, гармонирующие со всем зданием. Это потому, что стиль Людовика XIV – ответвление готики. Это было прекрасно. Решетки Людовика XIV заменили новой, якобы готической решеткой, карикатурой на готику. Это отвратительно. Это буква, но не дух готики, стало быть, на самом деле это вовсе не готика, потому что безобразное не принадлежит ни к какому стилю.